Fors omnia versas / Воля случая

Медные бока джезвы блестят на раннем утреннем солнце, пуская блики по кухне, кажутся удивительно яркими и новыми, даже несмотря на выделенные тенью царапины и помятости. Но если даже само Солнце не обошлось без пятен, что уж говорить о старой заслуженной джезве. Кофейная пенка в ней поднимается, норовя выплеснуться за скруглённый край и залить свежевымытую плиту, но Теофиль успевает мягко сдвинуть турку. По кухне плывёт кофейный аромат, смешиваясь с резким лимонным запахом моющего средства и создавая малопонятное сочетание. Хотя, кофе с лимоном вроде подают. Теофиль с несдерживаемой довольной улыбкой отставляет кастрюлю и выключает воду, стряхивая с вентилей вездесущие хлопья зеленоватой пены. Молоко днём ранее опять сбежало, но уже по его вине, вот он и отмывал с блестящих боков шершавые белые полосы. Кастрюля, взятая в руки, при перевороте выплёскивает ему на футболку притаившуюся на дне воду, и в воздухе повисает немой вопрос на тему бытия таким невнимательным идиотом. Так что приходится двумя пальцами оттягивать прилившую ткань и выжимать, насколько это возможно. - Доброе утро, - если не знать заранее, то из светлой кухни силуэт Доминики кажется подобием горгоны или горгульи. Тёмные волосы разделёнными прядями падают на плечи, черты лица заострены, а карие глаза особенно черны, как бывает после полубессонных ночей. Наверняка, опять план по переводу выполняла в последний момент. - А ты почему здесь? Нет, не то чтобы я против, просто немного неожиданно, ты обычно отзваниваешься. - В четыре утра с транспортом некоторые пробемы, - немного смущённо объясняет Теофиль, отводя взгляд, - а к тебе от Карминовой пристани было ближе, чем домой. Доминика понимающе хмыкает. Серая государственная квартира-коробка, в которой официально проживает, а фактически только ночует Теофиль обладает одной несомненно выдающейся чертой: вселяет восхитительную по качественности тоску. Так что в последнее время натюрморт из футляра с винтовкой в коридоре, второй куртки на вешалке и хозяйственного снайпера на просторах квартиры стал вполне привычным - вроде, встаёшь утром, заканчиваешь завтрак, а потом соображаешь, что он не тобой приготовлен. - А что вы в Кармине-то забыли? Один из чистейших кварталов, прямо хоть ночью по улицам гуляй и в барабаны бей, - она зевает, прикрывая рот подрагивающей рукой, и устало опускается на табурет, подтянув к себе ноги и упираясь пятками в край сидения. - Ангелусы, второго ранга, трое, - на лицо набегает тень, и по кухне будто сквозняк проходит. Доминика кивает, показывая, что уточнять не будет. Ангелусы - физические твари с обрывками крыльев за спиной, взглядом гипнотизируют так, что сам в руки пойдёшь. Глаза у них действительно красивые, всегда синие с оттенком бирюзы, как море в летний светлый день, если один раз увидишь - никогда забыть не сможешь, если останется, кому вспоминать. Их лучше снимать с расстояния, снайперская винтовка и экспансивный патрон в грудь - надёжнейший рецепт, как в аптеке. Громко хлопает открытая рама, задетая сквозняком, и марево ночных кошмаров распадается, пылью осыпается под ноги. Теофиль молчаливо выражает неодобрение, читающееся не то в абрисе спины, не то в движениях рук, собирая с пола мелкие яблоки, лежавшие на подоконнике, а Доминика подбирает одно такое, твёрдое и зелёное, но с нежно-розовым пятном на боку, и собирается укусить. Яблоко ловко изымается и вместе со своими товарищами гулко сыплется в раковину, грохоча по алюминию. - Лучше скажи, - голос без малейшего напряжения перекрывает шум воды или, вернее, смешивается с ним в своей вежливо-заботливой спокойности, - почему не удалось голову помыть? - Ну... У нас как вчера утром, ты помнишь, аврал на линии случился, так и не починили, есть только холодная... Ты же посуду мыл, не заметил? - Доминика сверкает глазами из-за прядей волос и кладёт подбородок на колени, сгибаясь совсем уж неестественно. - Да как-то не задумался, - Теофиль пожимает плечами, признавая собственную невнимательность. - Так что тебе, незабвенный, смирись, придётся мне поливать, если ты хочешь, чтобы театральное общество сегодня вечером не сбежало от меня с громкими криками. Разумеется, снобистски-утончёнными, они же театралы, как можно. Фон Фейербах только давит желание возвести глаза к небу. Его предназначенная, кажется, способна нести чушь в любых количествах и кнопки отключения не имеет. С другой стороны, можно молчать самому, да и тишину он не любит, а важную информацию Доминика говорит в самом начале. И по поводу его маленькой слабости к театру, конечно, пошутила, но пойти согласилась. Пятилитровый чайник в ромашку с глухим протестующим плеском внутри ставится на плиту и поджигается. - Прекрасно! А что у нас на завтрак?.. Эй, тут же чипсы лежали, я их вечером ела, куда они делись? Не делай невинное лицо, ты не мог их съесть, ты их не любишь! Я даже не успела посмотреть, с чем они, с беконом или с сыром! Прекрати выражать удивление, было темно и я хотела спать, а на вкус уже не всегда определяется... Так. Не произноси. Нет. - Отдам после еды. И да, там слишком много химических ароматизаторов. Тарелка густой овсянки с изюмом стоит посреди стола как символ правильного питания и соблюдения здорового образа жизни. *** Доминика стоит, наклонившись над ванной, низко оттянув растянутую серую футболку и выставив выпирающие позвонки. Тёмные волосы, повисшие завесой, касаются белого чугунного дна. Теофиль практически сидит на стиральной машинке, потому что ванная комната непозволительно мала, если не сказать, миниатюрна, а то место, что не занято ванной и машинкой, надёжно оккупировано шкафчиком с косметикой, стойкой с разноцветными полотенцами и трубами отопления. Так что он упирается коленом в стену с нежно-голубой плиткой и периодически рискует отсюда упасть, хотя падать некуда - не на Нику же. - Тьфу, шампунь совершенно невкусный! Помоги, пожалуйста, не будь гадом, у меня уже руки устали, - она ноет на одной ноте, устало опираясь на ванную руками и низко, кажется, сейчас шея сломается, опустив голову. Среди волос виден белёсый блеск шампуня. Теофиль вздыхает, отставляет кружку и, опасно балансируя, наклоняется вперёд. - Ближе. Пальцы путаются в густых волосах, но он методично вымывает прядь за прядью: когда у самого волосы до лопаток и периодически "грязная" не только в общечеловеческом и моральном смысе работа, поневоле привыкнешь к тщательности. Доминика только что не урчит, слегка прогибаясь в спине, из-за чего ворот футболки подползает к шее. Он его отводит запястьем, исполняя свою мечту, немного проводя по линии позвоночника, и продолжает перебирать чужие волосы, кончиками пальцев массируя голову. Теофиль упорно не понимает: как можно быть такой безалаберной? Легко допустить чужого, в сущности, человека, да ещё и с провалом в памяти, в жизнь, в квартиру, выдать второй комплект ключей, спокойно воспринимать чужое присутствие только потому, что действует мифическое соулмэйтство. Никем, кстати, до конца не понятое и не изученное. Вот и сейчас она так доверчиво подставилась: шея, спина, голова. Сотня и один способ убить. Изнутри поднимается глухое тёмное возмущение, несущее на себе извечный для него или них вопрос: как можно быть такой? Теперь придётся самому следить, чтобы она не убилась раньше времени. И наверняка с какой-нибудь пафосной фразой на устах, а как иначе. - Мммм... Хорошего понемногу, помоги смыть всё это? - звонкий голос обрывает его падение в глубину собственных мыслей, и он поспешно отводит руки, стряхивая пену. - Кстат... Кстати, уф, если ты всю ночь не спал, в зале на диване плед и подушка, обещаю не заходить в комнату без громкого предупредительного стука, - Доминика отплёвывается от воды и выпрямляется, из-за чего серая футболка мгновенно оказывается тёмной и мокрой, обрисовывающей каждую деталь фигуры. Теофиль тактически отступает на заранее подготовленные позиции.