Наследие

Перед тем, как отправиться домой, Лафонтен вызвал к себе Дану. Она плотно прикрыла дверь, подошла и села в кресло для посетителей. Лафонтен посмотрел на нее, потом спросил: — Вы прочитали заключение? — Не до конца. Он достал из ящика папку и подтолкнул ее по столу к Дане. Дана раскрыла папку и забегала взглядом по бумагам от профессора Роше, быстрыми движениями перелистывая страницы. Потом отложила папку и молча поджала губы. — Вы понимаете, что значит такой диагноз, — произнес Лафонтен. — Надежды вылечиться у меня нет. И тут вы точно ничем не поможете. Помощь мне нужна в другом. Дана подняла голову: — В чем же? — спросила, глядя серьезно и сосредоточенно. — Никто не должен знать о моем состоянии. Дома все просто: будет и дежурная сестра, и сам профессор Роше обещал наведываться. Но здесь... Если станет известно, что я… Непременно начнутся склоки, подковерные игры, провокации. Я не могу допустить... Он не договорил, но Дана понимающе кивнула: — Вы настолько не доверяете лидерам групп? — Дело не в доверии. — Он задумчиво побарабанил пальцами по столу. — У нас уже сложная ситуация, Дана. Пока неясно, что это — заговор с целью захвата власти или очередной высокопоставленный Отступник, или то и другое сразу... Мы только начали расследование. Единственное, что известно — идет утечка информации уровня не ниже Региональных Координаторов. Если станет известно, что я при смерти, все эти заговорщики или Отступники залягут на дно. Им для победы всего и нужно переждать несколько месяцев. И что я оставлю своему преемнику в наследство? Нераскрытый заговор на высшем уровне. Если вообще смогу передать власть тому, кого хочу своим преемником видеть. Понимаете, что зависит от вашего умения держать язык за зубами? — Я умею хранить тайны, — сказала Дана. — Знаю, — согласился Лафонтен. — Иначе не обратился бы к вам с такой просьбой... Но потребуется предельная осторожность, Дана. — Я сделаю все, что нужно, — проговорила она решительно. — Вы хотите, чтобы я здесь, в офисе, заменяла медсестру? Он коротко вздохнул: — Да. Это сложно? — Вовсе нет. Но мне нужно знать, что именно требуется. — Узнаете. Сегодня в семь вечера приезжайте ко мне. Она встала и пошла к дверям. — Дана. Она остановилась у самой двери и оглянулась. — Вы ничего не сказали о плате. — Верно, — спокойно ответила она. — И не скажу. И вышла, бесшумно притворив за собой дверь. Лафонтен поднялся из-за стола и пошел в свою комнату одеваться. Ему хотелось поскорее добраться до дома. Позвонить Роше и договориться о времени встречи можно и из машины. * * * ...Их было всего пять, этих особых заданий, которыми в следующие четыре года Верчезе проверял на прочность его решимость и интеллект. Он помнил их все. Вторым стало шумное лондонское «Дело Бертрана Рассела». Как и в Мадриде, там был Наблюдатель, влюбленный в свое назначение. Парень был очень умен и осторожен; сойдясь со своей прекрасной дамой — Бессмертной Маргарет Крейн — он остался Наблюдателем. Тайны своей не раскрыл и никаких клятв не нарушил. Маргарет не знала ничего об этой его работе, а его рапорты оставались точными и краткими, без эмоциональных подробностей. Лафонтен читал эти отчеты сам; у Рассела были большие способности и большое будущее. К нему уже присматривались и руководители исследовательских групп, и Региональные Координаторы. Никто не сомневался, что в рядовых агентах он не задержится. Но вышло иначе. Подвернулась девчонка, едва окончившая Академию, — Мэгги Клэр. Эта Мэгги некоторое время работала с Расселом в паре, влюбилась и вообразила, что имеет на него какие-то права. Потому рассказала сопернице-Бессмертной, кто такой на самом деле Бертран Рассел, в расчете на то, что Маргарет прогонит вероломного любовника. Лафонтен помнил волну злого негодования, захлестнувшую его во время чтения отчетов других Наблюдателей. Влюбленные часто глупеют, но додуматься до такого… Маргарет не прогнала Рассела. Она начала задавать вопросы. Сначала издалека, потом все более настойчиво. Рассел, почуяв неладное, собрал и отдал своему контролеру все документы и Хроники, с которыми работал, не оставив в доме материальных свидетельств своей «измены». Но последний его разговор с Маргарет закончился трагедией. А сама Маргарет, потеряв любовника, но так и не получив доказательств его предательства, кинулась разыскивать незадачливую соперницу. У Мэгги хватило ума скрыться, но недалеко. Разбираться с делом в одиночку у Лафонтена не было времени. Он поставил на ноги всех местных агентов Службы безопасности и свободных полевых агентов, только чтобы найти Мэгги раньше, чем до нее доберется Маргарет. Увы, опередить охотника-Бессмертного всегда было сложно, а на сей раз вообще не удалось. Отбить добычу у Бессмертного было бы просто, поскольку можно стрелять, не опасаясь убить. Но Маргарет наняла в помощники троицу громил-смертных. Оставлять за собой след из трупов случайных свидетелей Стражам никто и никогда разрешения не давал, и все, что оставалось у Лафонтена — время на один выстрел, пока Мэгги тащили через двор к машине, и еще минута на то, чтобы скрыться, не дав сесть на хвост себе. В итоге у похитителей в руках остался труп Мэгги, а в Центр отправилось срочное донесение с требованием установить особое наблюдение за Маргарет Крейн. Пусть Мэгги не так уж много успела ей рассказать, лучше было перестраховаться. Это дело оставило в душе у Лафонтена очень неприятный осадок. Не только и не столько потому, что снова пришлось взяться за оружие, а жертвой стала несчастная глупая девчонка. Куда более болезненным стало напоминание о том, какая тонкая грань отделяет их от мира Бессмертных, и какой катастрофой может обернуться не то что жестокая интрига, но даже просто глупость или небрежность. И многих ли защитит тогда оружие и твердая рука одного Стража? Отчет об этом задании Верчезе прочитал молча, долго раздумывал — непонятно, над прочитанным или о чем-то своем. Потом махнул рукой — все, аудиенция окончена. Лафонтен остерегся задавать вопросы. Были вещи, которых он не знал и не хотел знать. Да и не было в ответах никакой практической необходимости… * * * В третьем деле снова не обошлось без любви. У девушки-Наблюдательницы дружок украл Хронику. Хотел устроить газетную сенсацию. То есть это Лафонтен выяснил уже на месте; первоначально Наблюдательницу подозревали в сговоре... В сущности, дело было простым. Трибунал отправил для расследования доверенного Стража лишь потому, что девушка не сообщила о проблеме, а попыталась решить ее сама. И Жак Дюссо, только-только занявший пост Первого Трибуна, потребовал соблюдения всех формальностей. Приехав в городок на восточном побережье США, Лафонтен некоторое время понаблюдал за ней, не спеша обнаруживать свое присутствие. Составив себе более-менее ясное представление о случившемся, решил допросить ее лично. Эта девушка понравилась ему сразу. Видно было, что испугалась, но в руки себя взяла очень быстро. На все вопросы отвечала честно и по делу, без истерик и глупых оправданий, даже приятеля защищала, хоть и не стоил он того. И, что еще важнее, не попыталась сбежать. В этот раз подозрения не подтвердились, и суровый вердикт Трибунала должен был остаться только на бумаге. В итоге Лафонтен сам разыскал не в меру шустрого газетчика и выбил у него из головы лишнюю дурь. То есть доходчиво объяснил истинное положение вещей. Охотник за сенсациями выказал куда меньше самообладания, чем его обманутая подруга. Да, и еще у нее было красивое имя — Джессика... Верчезе, прочитав тот рапорт, лукаво сощурил глаза: — Вербуешь союзников? Правильно, о будущем нужно заботиться. — Каких союзников? — спросил Лафонтен, по обыкновению ожидавший начальственного отзыва, стоя у окна с сигаретой. — Ну, не прикидывайся младенцем! Если эта девчонка узнает, что именно тебе обязана своим спасением, она за тобой пойдет в огонь и в воду. Лафонтен равнодушно пожал плечами. Ничего он от этой девушки не хотел и планов на будущее, требующих сверхпреданных союзников, не строил. Верчезе перестал улыбаться и уже без намека на шутку произнес: — Ты не думаешь, что Первый Трибун будет недоволен таким решением? — Надеюсь, не настолько, чтобы отменить его? — Отменить обоснованное решение Стража начальственным росчерком? — хмыкнул Верчезе. — Нет... Не настолько хорошо Дюссо в своем кресле обжился, чтобы так легко перечеркивать установленные правила. Просто если девчонка провинится снова, ей припомнят и прошлые грехи. — Если провинится, — поправил Лафонтен, — тогда и будет, о чем вести речь. Пока что ее единственный грех в том, что она не потеряла совесть. — Кое-кто считает, что Наблюдателям следует быть похладнокровнее, — произнес Верчезе задумчиво. — Так пусть этот кое-кто придумает способ разъяснять молодняку разницу между хладнокровием и цинизмом, — не сдержавшись, резко парировал Лафонтен. Верчезе поднял бровь: — Есть очень вредная порода людей, которые всегда правы... Ты, случайно, не из таких? — Надеюсь, что нет. * * * Этой надежде суждено было оправдаться в четвертом деле, случившемся в Глазго. Здесь в центре внимания оказался журналист-Наблюдатель и подозрения на утечку информации об Ордене. План действий был обычный: прибыть на место, изучить обстоятельства, лично допросить агента Кайла Донахью. С первым сложностей не возникло, со вторым, благодаря участию троих местных «безопасников» — тоже. Но когда настала очередь личной встречи с агентом, все пошло наперекосяк. Неведомо, каким образом, но Донахью об интересе Службы безопасности к своей персоне узнал. А при попытке его даже не взять под арест, а просто подойти и поговорить на загородной заправочной станции, он сразу умчался и устроил засаду на обочине лесной дороги. Умение убивать мгновенно одним выстрелом Лафонтену пригодилось и здесь, но сначала была перестрелка и прятки за деревьями, оказавшиеся для него и удачными, и несчастливыми сразу. Беда была в том, что он единственный из всех участников дела поймал пулю. Безусловная удача — в том, что пуля, пробив ему правое бедро, не задела кость. А еще у них на руках остался труп так и не допрошенного журналиста. Лафонтен покинул Глазго в тот же день с весьма противоречивыми впечатлениями. Выслушивать доклад Верчезе приехал к нему на дом сам: рана ноги оказалась серьезной, а путешествия и перелеты вместо постельного режима только ухудшили ситуацию. — Что с тобой такое, Антуан? — говорил Верчезе, хмурясь и нервно барабаня пальцами по подлокотнику кресла. — Парень сам нарвался, никакой твоей промашки не было. — Да. Он нарвался сам, — тихо и упрямо отозвался Лафонтен, сидевший в кресле напротив. — Но как он узнал о моем приезде? Что я не сумел разглядеть вовремя? — Теперь уже неважно. Расследование закончено. — Не было никакого расследования, Марко, поймите! Не было! Да, я убил его, но это случайность! Я стрелял, только чтобы не дать ему убить другого человека. Не будь я сам ранен, стрелял бы лучше, взяли бы его живым. А так я ничего не выяснил — в чем он был виноват, что его толкнуло на эту демонстрацию? Или... — он осекся, перехватив взгляд Верчезе, — может быть, я чего-то не знаю? Верчезе, хмурясь, молчал, и Лафонтен медленно кивнул. — Вот в чем дело! Я должен был решать судьбу человека вслепую, не зная всех обстоятельств? Меня просто использовали... Марко, вы мой шеф, вы знаете меня, как никто — как вы могли? — Это задание не моя идея, — отозвался Верчезе, потом глянул на него печально и понимающе. — Прости. Иногда мы все делаем то, чего делать не хочется. Тем более при нашей работе. Лафонтен посмотрел на него, потом со вздохом покачал головой: — Не заставляйте меня думать, что вы мне солгали. Верчезе сжал губы и, с досадой поморщившись, провел ладонью по лбу и волосам. — Я знаю тебя лучше многих, и потому можешь мне поверить — ты последний человек, которому я хотел бы признаваться во лжи. Я тебе не лгал. Но и рассказать, в чем было дело, не могу... Оставим это. У тебя есть месяц отпуска. Лафонтен так и не узнал, в какую интригу его втянули. Хотя много думал о деле, которое только сам и считал своей неудачей, не единожды вспомнив предостережение Амели. Она и в этом оказалась права — он просто выполнил приказ, не получив никаких объяснений, и ничего не мог с этим поделать. Оставалось только смириться. * * * Венцом его карьеры Стража Трибунала стало пятое дело. Снова в Штатах. Какую бы скрытную жизнь ни вели Бессмертные и как бы ни прятали свою деятельность Наблюдатели, время от времени сталкиваться с официальными властями доводилось и тем, и другим. Бессмертные были в более выгодном положении, инсценировка смерти — хороший способ соскочить с любого крючка. У Наблюдателей такой лазейки не было. Тайну же свою Орден оберегал всеми силами от разного рода спецслужб едва ли не тщательнее, чем от Бессмертных. Наблюдателю из Денвера Майклу Кренстону просто не повезло. Оказался не в том месте не в то время, привлек к себе внимание агента ФБР, оказался героем расследования серии специфических убийств… Служба безопасности в Денвере всполошилась сразу, но сделать ничего не удалось, и тревожное донесение полетело в Центральную штаб-квартиру Ордена. Когда Лафонтен приехал по срочному вызову, офис Службы безопасности уже гудел, как развороченный улей. Еще бы: Торквемада, вернувшись после совещания у Верховного Координатора, велел собраться всем своим агентам, бывшим в Париже, сам же заперся в кабинете и пока что оттуда не выходил. Ну, а в ожидании начальственного решения агенты между собой обсуждали известную информацию и перспективы. Дело представлялось безнадежным и крайне неприятным — ведь если не удастся отвязаться от преследования (а от ФБР попробуй отвяжись), то обрубить нити, ведущие к Ордену, можно было только убив невезучего Наблюдателя. К тому все шло. Собравшиеся в офисе Стражи спорили о деталях, да еще гадали, чей послужной список «украсится» провалом задания. Только в одном мнения были едины — своего любимца на заведомо провальное дело Торквемада не пошлет. Тем красноречивее было общее молчание, когда Верчезе, распахнув дверь кабинета, оглядел офис, задержал взгляд на Лафонтене и кивком велел ему зайти. — Жаль беднягу Кренстона, не виноват он в том, что так повернулось, — говорил Верчезе, не скрывая озабоченности. — Но парни правы, дело дрянь. Лафонтен перелистывал папку с материалами дела. — Да, ничего хорошего, — согласился он, дойдя до последней страницы. — Значит, ФБР. — Что думаешь? — Пока не знаю. Надо смотреть на месте. Но… — он аккуратно свернул папку, извлек из кармана портсигар и некоторое время рассматривал вензель на крышке, — Прятаться надо там, где людно, а законопослушных граждан больше, чем тайных шпионов. Я поеду в Денвер открыто и под своим настоящим именем. Верчезе откинулся в кресле, помолчал, соображая, потом коротко кивнул. * * * …Он появился в штаб-квартире снова через месяц. Казавшееся безнадежным дело было закончено, подробный рапорт написан. В отделении ФБР в Денвере вдруг случилась внутренняя проверка, после которой преследовавший Майкла Кренстона агент сам стал героем служебного расследования. В то же время, дело серийного маньяка, за какие-то пару месяцев оставившего в городе пять обезглавленных трупов, столь же внезапно получило новые факты. Эти факты однозначно уводили расследование от личности Кренстона, и про него просто забыли. А когда вспомнили, его уже не было ни в Денвере, ни вообще в Штатах. Очень богатым воображением должен был обладать сыщик, чтобы связать эти события с приездом в Денвер французского аристократа, который разыскивал старого друга, пропавшего еще во время войны. В ФБР таких фантазеров не нашлось… Кренстон не остался Наблюдателем, решив скрыться не только от властей, но и от Ордена. А его спасителю досталось воспоминание из тех, какие в памяти остаются накрепко. «Теперь я никогда не буду считать Стражей Трибунала бездушными палачами...» Верчезе читал рапорт, страницу за страницей, приподнимая время от времени бровь. — Черт побери, Антуан! — произнес он задумчиво, бросив папку на стол. — Наши парни уже об заклад биться начали, справишься ты с этим делом или нет... Похоже, проигравших будет больше. Ты вот это все провернул, чтобы вытащить одного агента, да еще и по факту бывшего? Лафонтен отвернулся от окна и аккуратно стряхнул с сигареты пепел. — Только не говорите, что Первый Трибун будет недоволен излишней тратой сил и времени. Верчезе побарабанил пальцами по столу: — Почему же будет? Он уже недоволен. — Люди не расходный материал, Марко, и если месье Дюссо этого не знает, это не моя забота. Но дело в принципе. Вы сами говорили — это ФБР. Если мы можем оградить свою деятельность от внимания спецслужб, значит, мы делать это должны, на любом уровне. Если не можем — вся наша секретность не стоит выеденного яйца. И снова на лице Верчезе не отразилось ничего, кроме сосредоточенной задумчивости. — Мнение Дюссо по этому вопросу не единственное. И с мнением Верховного Координатора оно не совпадает. — Он вздохнул, как будто что-то для себя окончательно решив. — Не знаю, человек ты или дьявол… но второе даже предпочтительнее. Я ухожу в отставку. Рапорт уже подан. Через два месяца займешь мое место. * * * ...Он поднялся на высокое крыльцо своего дома, уже чувствуя давящую, нездоровую усталость. Пока еще не боль. Боль придет позже, к ночи. Хотя сегодня, может, будет лучше. Дверь открыл Патрик Артье, его камердинер и компаньон: — Добрый день, месье Антуан. — Увы, не такой уж и добрый. — Вам снова плохо. — Да, мне снова плохо... — Он пересек светлый просторный холл, на ходу расстегнул и стряхнул на руки Патрику пальто. — Не начинай все с начала, Патрик, у профессора Роше я был. И да, сегодня он сам к нам приедет. Вероятнее всего, не один. Так что у нас будут посетители в шесть вечера. — Понятно, — кивнул Патрик, поднимаясь вслед за ним на второй этаж. — Вы хотите отдохнуть до их прихода? — Да... помоги мне... переодеться. Прямо сейчас, Патрик был единственным человеком, перед которым ему не было нужды держать лицо и скрывать свое состояние. Прожив в особняке всю жизнь и тридцать пять лет назад унаследовав место своего отца, Патрик видел и слышал все, что только возможно. Был он моложе хозяина на четырнадцать лет, но, если в юности чего-то из увиденного и не понял, то времени на понимание имел предостаточно. В спальне было прохладно и свежо. С помощью Патрика Лафонтен переоделся в пижаму и, опустившись на кровать, облегченно вздохнул. Поморщился: — Отвратительное ощущение... Когда я успел превратиться в такую старую развалину? — Ни во что вы не превратились, — ворчливо отозвался Патрик, поправляя подушки. — Просто не лечитесь вовремя и не отдыхаете. Кто же такое долго выдержит? Лафонтен усмехнулся, улегся и натянул повыше на грудь одеяло. Закрыл глаза. — Разбуди меня в половине шестого. И окна не закрывай. — Да, месье Антуан. Дверь чуть слышно стукнула, и Лафонтен понял, что остался в комнате один. Тишина и прохла-ада-а... * * * ...Сообщение о грядущем назначении его шефом Службы безопасности все же оказалось сюрпризом. Следовало отдать должное таланту Верчезе. Даже после длительного знакомства он оставался для Лафонтена непредсказуемым, куда в большей степени, чем Высшие Стражи — Гроссмейстер и Трибунал. Верховный Координатор Альфред Берк, уроженец Франкфурта-на-Майне, получил свой титул всего на полгода раньше. Краткого знакомства оказалось достаточно, чтобы Лафонтен угадал в этом человеке подобного себе и счел, что здесь проблем с взаимопониманием не будет. Сложнее обстояли дела с членами Трибунала. Конечно, с ними Лафонтену уже приходилось иметь дело, но исполнитель вердиктов — одно, шеф Службы безопасности — другое. Первый только выполняет приказы, второму не приказывают, пока не выслушают его мнение. Эту разницу в отношении Лафонтен почувствовал сразу. Определенно симпатию ему выказал только Второй Трибун, итальянец Антонио Маретти, возможно, потому, что они с Верчезе были старыми друзьями. Японца Омато Нураками вообще сложно было понять, до того он был не-европейцем. Да и Третьим Трибуном он стал совсем недавно, присмотреться к нему времени не было... Что действительно насторожило Лафонтена, так это открытая неприязнь, которую выказал ему Первый Трибун Жак Дюссо. Да, выполняя особые поручения, он дважды настаивал на собственных решениях, которые не совпадали с мнением Дюссо; да, были и другие спорные моменты. Однако в свое время против его назначения Первый Трибун протестовать не стал и сомнений в его профессионализме не заявил. Зачем же тогда было сейчас так явно демонстрировать неприятие? Это в любом случае предстояло выяснить… * * * Службой безопасности Лафонтен руководил девять лет, успев добиться уважения многих и заставить бояться себя тех, кому понятен был только язык силы. За годы руководства «Торквемады» Верчезе Служба безопасности начала приобретать репутацию, сходную со славой испанской инквизиции, хотя никаких особых жестокостей за ней и не водилось. Лафонтена такое положение вещей вполне устраивало. Недостаток хитрости и изворотливости Верчезе ему с лихвой возмещали логика и умение даже улыбку вежливости сделать мрачной и зловещей так, что собеседники начинали придвигаться к стенам. Немудрено, что эта его улыбка скоро стала внушать страх не меньший, чем открытое недовольство. Он очень скоро привык к впечатлению, которое производил даже на высокопоставленных Наблюдателей — при его появлении на собраниях и приемах мгновенно наступала тишина. Его это не смущало, скорее, забавляло. Как-то в случайно услышанном разговоре он уловил интересное сравнение — что он носит свою репутацию, как королевскую мантию — и мысленно иронически поаплодировал удачному определению. Хотя сказано это было не как комплимент, а с досадой: ну когда же этого наглеца поставят на место? О том, что у него есть не только доброжелатели, Лафонтен знал и воспринимал это, как неизбежную составляющую успеха. Мнение тех, кто видел только внешний блеск и случайный взлет на репутации семьи и нужных связях, стоило немного. Те же, у кого хватало проницательности не обманываться внешней шелухой, видели и понимали куда больше, и Лафонтен это понимание видел в людях безошибочно. Служба безопасности была одним из двух силовых подразделений Ордена. Вторым являлась спецгруппа, непосредственно подчинявшаяся Верховному Координатору, но она была малочисленной и действовала только в экстренных случаях. Служба же безопасности присутствовала везде — при каждой региональной штаб-квартире, в каждом крупном городе. И руководитель этой службы должен быть безоговорочно лоялен руководству Ордена. Выпускать такую структуру из-под контроля было нельзя ни при каких обстоятельствах. История Наблюдателей хранила эпизоды, когда одной лишь волей руководителя Службы безопасности менялось все руководство Ордена. Поэтому и считалось, что шефу Службы безопасности лучше быть далеким от интриг и сложных игр солдафоном, чем тонким политиком. Лафонтен недалеким солдафоном не был. Он умел и эффектно появляться в собрании, и оставаться незамеченным; мог улыбаться и вести светскую беседу, будто бы незначимыми вопросами вытягивая из собеседника то, о чем тот не рассказал бы напрямую; не любил лгать, но мог без усилий обмануть детектор лжи. Он никогда не шел на сделки, не поддавался на уговоры и не уступал авторитетам. Это было делом принципа — достаточно отступить один раз, и тщательно выстроенный образ рухнет. Единственным, с кем Лафонтен никогда даже не пытался играть ни в какие подковерные игры, был Верховный Координатор Альфред Берк. И эта честность тоже была делом принципа. Отношение к своей персоне среди орденских руководителей разных уровней Лафонтен знал и при нужде умел извлекать пользу из этого знания. Кое-кто вообще считал, что Берк играет с огнем, допуская к такой власти человека, которым практически невозможно управлять. Но похоже, что последним, кого заботили подобные опасения, был сам Берк. В этом ли крылись причины неприязни Первого Трибуна Жака Дюссо, Лафонтен так и не мог для себя решить. Лишь однажды ему удалось немного приоткрыть эту тайну. Перед совещанием Региональных Координаторов, он, проходя мимо неплотно притворенной двери одного из залов, услышал обрывок разговора Берка и Дюссо. «...так было бы лучше, Альфред. Поверьте, не бывает дыма без огня. Вы очень рискуете». «Не вижу никакого риска, Жак. Или у вас есть что-то конкретное?» «Когда появится что-то конкретное, будет уже поздно. Это Служба безопасности, черт возьми! Бросьте, Альфред, вы же понимаете, о чем речь. Временами я его просто боюсь». «А вы не бойтесь, Жак. Он не уважает тех, кто его боится...» Больше он ничего не услышал, но даже этих фраз было достаточно, чтобы задуматься. Берк сказал правду, он не умел совмещать уважение с ощущением чужого страха, а чутье на страх у него было волчье. Но Дюссо не из тех, кого можно напугать зловещей улыбкой. Если он боится — на то есть основания, достаточно веские и достаточно материальные. Но как узнать, какие именно? Забот, между тем, хватало и без подозрений в адрес Первого Трибуна. Случалось всякое; Наблюдатели тоже люди, и далеко не у каждого достанет сил следовать принципу «умри, но тайну сохрани». Разного рода интриг и конфликтов в Ордене бродило не меньше, чем в любом другом человеческом сообществе. Не единожды Лафонтену приходилось вспоминать наставления Верчезе, а то и обращаться за советом к нему самому, чтобы вернее ориентироваться в запутанных ситуациях. Именно Верчезе он считал своим единственным настоящим учителем в Ордене. Только одному совету он не следовал — «Не суди». Конечно, все было сказано верно — нужно оценивать ситуацию. Но после того, первого дела, ему не удавалось оценить ситуацию, не составив прежде мнения о человеке. Он был уверен, что нельзя приносить жизнь в жертву только принципу, а значит, и помнить нужно о многом кроме буквы Устава. И от агентов Службы всегда требовал того же: думать головой, а не параграфами инструкций. Жизнь, между тем, шла своим чередом, не вращаясь только вокруг штаб-квартиры Ордена. Месье Антуан де Лафонтен в парижском обществе и ученых кругах был известен вовсе не умением выслеживать скрывающихся беглецов и стрелять без промаха. От любых склок и конфликтов он уходил, от руководящих должностей отказывался, ссылаясь на природный индивидуализм и неумение организовать чью-то работу кроме своей. В конце концов, лучший способ скрывать тайную жизнь — это не давать ей пересекаться с жизнью мирской. Его сын, Арман, незаметно, как всегда бывает, вырос и повзрослел. Направление учебы выбрал сразу и без колебаний, остановившись на сфере финансов и управления. Ни академические науки, ни государственная служба его не привлекли. Лафонтен наблюдал за успехами сына, ничего тому не говоря, но про себя радуясь грядущей возможности передать ему полностью управление семейным бизнесом, свое участие в котором он свел до необходимого минимума. Поступив в высшую школу, Арман объявил о намерении вступить в Орден. Заодно сказал, что встретил девушку своей мечты и хочет на ней жениться, немного погодя, когда она достигнет совершеннолетия. Первое Лафонтен воспринял, как должное. Второму удивился, насколько вообще был способен удивляться сюрпризам, регулярно преподносимым своенравным отпрыском. Но спорить не стал. Рановато, на его взгляд, было мальчику заводить семью, но не лезть же с авторитетным мнением, не присмотревшись... Арману оставалось сдать последние экзамены в Академии, когда размеренное течение событий внезапно нарушилось. Пасмурной ночью в начале зимы Лафонтена поднял с постели телефонный звонок одного из его агентов. Сообщение было предельно кратким: «Берк в больнице. Автокатастрофа. Обстоятельства подозрительные», и название и адрес больницы. Лафонтен прибыл в больницу через час. Верховный Координатор был в реанимации, без сознания, врачи не давали никаких гарантий. Выслушав сообщения своих агентов, Лафонтен согласился с тем, что обстоятельства аварии позволяют заподозрить покушение. Но кто мог?.. Само собой напрашивалось предположение, что кому-то из претендентов на титул Гроссмейстера надоело ждать очереди. Но увы, тремя месяцами раньше Верховный отменил распоряжения о преемственности, а новых кандидатов еще не назвал. Возможно, кто-то рассчитывал как раз воспользоваться моментом неопределенности в этом вопросе для захвата командных высот в Ордене, кто-то, кого Берк в свои распоряжения не включил бы точно. Но как вычислить этого смутьяна прежде, чем он достигнет своей цели? Опять же, даже если Берк не выживет, но успеет назвать преемника, Трибунал примет во внимание его волю. Недаром же следом за Лафонтеном в больницу примчались все трое Трибунов. Берк умер тем же вечером, так и не придя в сознание. А вскоре после похорон Лафонтен, приехав навестить Верчезе, с презрительным негодованием выговаривал имя нового Верховного Координатора. Клод Валера. * * * ...Посетители прибыли в начале седьмого. Лафонтен ждал их в гостиной на первом этаже и поднялся из кресла, только когда Патрик открыл двери, впуская Роше и двух женщин — медсестер из клиники. Поздоровавшись, Роше повернулся к своим спутницам. — Позволь представить наших сотрудниц... Мадлен Руш. — Он слегка улыбнулся. — Ее ты, возможно, помнишь — по прошлому посещению моей клиники. — Да, помню. Рад встрече, мадам... — Просто Мадлен, — мягко поправила та. — Так удобнее, и привычнее мне. — Катрин Фарелли. Младшая женщина ничего не сказала, только улыбнулась и наклонила голову. Роше продолжил: — Они будут дежурить у тебя по очереди, поскольку днем к тебе не подступиться и придется все откладывать на вечер и ночь. Но уж тут, будь добр, не противься. — Как скажешь, — Лафонтен передернул плечами и спрятал руки в широкие рукава халата. Роше встревоженно нахмурился: — А выглядишь ты неважно, друг мой... Давай-ка поднимемся в твои комнаты. Да, кстати, та девушка — твой секретарь, кажется? — Я попросил ее приехать к семи часам. Идемте. Они поднялись на второй этаж. Приведя гостей в комнату, смежную со спальней, Лафонтен повернулся к Роше: — Мы можем поговорить здесь. — Нет, не можем, — отрезал тот. — Мы ни о чем не будем разговаривать, пока ты не ляжешь. Спорить было бесполезно. Добродушный улыбчивый толстяк Роше добродушным и улыбчивым оставался только в том, что не касалось его работы, а уж пациентов он каких только не видал! Роше прошел в спальню, дождался, пока очередной его капризный пациент ляжет, и поставил на стол свой кейс. — Давай-ка я тебя осмотрю, потом поговорим… Он сел на край кровати, поставил рядом небольшой серый футляр, открыл его — замок щелкнул негромко, но очень отчетливо. Лафонтен не успел сдержать короткий вздох, и Роше это заметил: — Не вздрагивай, это всего лишь тонометр. Я ничего не буду делать, только прослушаю тебя и измерю давление. — Извини. Легко было сказать — не вздрагивай… Закончив осмотр, Роше убрал свои приборы, придвинул к кровати стул и, сев, принялся четко и обстоятельно излагать детали курса лечения. Лафонтен выслушал внимательно, не перебивая, но, едва Роше умолк, тихо спросил: — Это ведь не лечение, правда, Луи? От этой болезни нет лекарств. — Верно, — кивнул тот. — Это способ избавить тебя от лишних мучений. Так ты будешь жить почти нормальной жизнью. — Сколько? — в упор спросил Лафонтен. — Я ведь уже говорил. — Не надо утешать меня сказками, Луи. Сколько? За вычетом времени, которое я должен буду провести на больничной койке? Роше подумал немного, потом, решившись, произнес: — Полгода. В лучшем случае, если не будешь пренебрегать моими советами. Хотя я и не жду, что ты будешь проводить время на больничной койке. Сегодня у тебя останется Мадлен. Лучше, если она будет где-нибудь поблизости. — Конечно. Скажите Патрику, он позаботится. Лафонтен хотел спросить его еще кое о чем, но тут в спальню осторожно заглянул Патрик и сообщил о приезде Даны. Роше кивнул: — Лежи. Я встречу твою адъютантшу... Все равно мне нужно с ней поговорить. Лафонтен снова откинулся на подушки. Пусть. Хотя с Даной он предпочел бы поговорить сам. Он уже почти жалел, что обратился к ней за помощью... ...К реальности его вернуло мягкое прикосновение ко лбу прохладной ладони. Он, вздрогнув, открыл глаза и увидел над собой напряженно нахмурившегося Роше. — Извини... я, кажется, задремал. — Ничего, — отозвался Роше. — Похоже, дела обстоят хуже, чем я думал... Ну что ж, с мадемуазель Даной мы побеседовали, все инструкции я ей дал. Проверять буду лично, имей в виду. Так что не отмахивайся и не отнекивайся. — Перестань считать меня вздорным стариком, Луи, — с улыбкой произнес Лафонтен. — Я же не враг себе, в конце концов. — Ну и замечательно. И давай займемся делом, у нас все готово. — И... что от меня требуется? — Немного раздеться. Первые две инъекции сделаем сейчас, пока я здесь. Посмотрю на твою реакцию. — Две? Боже мой... — Лафонтен нервно усмехнулся, откинув край одеяла и начиная расстегивать пуговицы просторной блузы. Что там делают помощницы Роше, он даже видеть не хотел. Несколько раз вздохнул, вгоняя сбившееся было сердце в нормальный ритм. Прикрыл глаза. Пуговица застряла в петле, он с внезапным раздражением дернул ее сильнее — и вскинулся, когда поверх его руки легли чужие пальцы. — Что? — Тише, — улыбнулась Дана. — Позвольте мне. Он, растерявшись, посмотрел на ее руки, на закатанные по локоть рукава блузки, потом снова поднял взгляд. Это походило на сон — Дана, которая сидит на его кровати и аккуратно расстегивает его одежду. — Но почему вы? — Профессор Роше мне вас не доверит, если сам не посмотрит на меня в деле. Она откинула блузу с его правого плеча и мягко провела ладонью по его руке до локтя. По-своему поняла нервную дрожь и напряжение: — Месье Антуан, я знаю, что делаю. Расслабьтесь, пожалуйста. Он молча прикрыл глаза. Касание теплой женской ладони. Он заставил себя сосредоточиться на этом ощущении, отодвигая все остальное — шелест, приглушенные голоса, звякнуло стекло, потом металл, резко пахнуло спиртом, холодная влага пробежала по коже… Кажется, ему удалось даже не вздрогнуть. — Очень хорошо, — сквозь звон в ушах пробился голос Роше. — Вы точно не работали в медицинской сфере, мадемуазель? — Я просто не забываю то, чему когда-то научилась, профессор. Лафонтен вдохнул, выдохнул и открыл глаза. Шевелить правой рукой было еще больно, и он оправил блузу левой. Роше, присев на кровать вместо поднявшейся Даны, взял его за руку, считая пульс. Кивнул: — Все в порядке. — Может быть, стоит сделать перерыв? — негромко спросила Дана. — Нет, — коротко отозвался профессор и поднялся, снова уступая ей место. Дана пожала плечами и села на кровать. Вторая инъекция была внутривенной. Прежде Лафонтен думал о ней с тихой обреченностью приговоренного, но сейчас вдруг почувствовал, что дурнотный страх отступил. Он почти спокойно смотрел, как Дана подсовывает ему под локоть тугой валик, закатывает рукав и перетягивает руку жгутом. У нее действительно получалось ловко. Ее руки. Узкие ладони, не тонкие и нежные — твердые, привычные к оружию и способные сжиматься в очень крепкие кулаки. От их касаний, сразу осторожных и уверенных, становилось тепло и почти не страшно. Почти не страшно. Не желая испытывать свою выдержку сверх меры, он все-таки закрыл глаза. * * * Спустя немного времени он, застегнувшись и оправив рукав блузы, успокоенно устроился на подушках и прикрыл глаза. На сегодня все. Рука немного побаливала после укола, но это пустяки, рассосется. А дышать стало легче, может быть, удастся спокойно заснуть. Дана тихонько подошла, поправляя и застегивая пиджак. Присела рядом, на пушистый ковер, облокотилась на край постели и подперла рукой голову. — Как вы? — спросила она с мягким сочувствием. — Уже лучше. — Мне показалось или что-то не так? Я вам сделала больно? Что ответить? Что дело не в боли, просто ему от одного вида иглы становится дурно? Что он всю жизнь скрывал эту слабость, но так и не смог от нее избавиться? Глупость какая! — Ничего, Дана. Все в порядке... Вы молодец. Она улыбнулась: — Хорошо. Теперь вам нужно отдохнуть. Лафонтен понял, что она сейчас уйдет, и приподнялся на локте: — Дана, подождите. — Да? — Вы не передумали? Она приподняла было брови, но почти сразу недоумение сменилось упрямой морщинкой возле губ: — Я же обещала. — Я освобождаю вас от этого обещания. Подумайте еще раз. — Я не беру назад своих обещаний. Если вам не нужна моя помощь, я навязываться не буду. Но, по-моему, нужна. — Боже мой, — он откинулся на подушки, не зная, смеяться или сердиться. — Таких строптивых секретарей у меня еще не было! — Ну так сделайте мне завтра выговор, — снова улыбнулась она, поднимаясь на ноги. — А теперь отдыхайте. Спокойной ночи. Роше вышел из комнаты последним и прикрыл за собой двери. Немного погодя дверь снова отворилась, пропуская Патрика. — Я устроил мадам в угловой комнате, — сказал он, обходя и закрывая окна. — Да... хорошо. — Она просила разбудить вас в три часа ночи. — Да. Спасибо, Патрик, ты свободен. Камердинер включил ночник, погасил верхний свет и удалился. Снова оставшись один, Лафонтен улегся поудобнее и прикрыл глаза. А в три часа ночи надо проснуться... Ничего, Роше сказал, что это только в первую ночь. Один укол можно вытерпеть, к тому же у Мадлен тоже легкая рука, он помнил еще по клинике. Но все равно — это будет не Дана. Каким новым и приятным было чувство от прикосновений ее рук! Он, наверно, только сейчас понял, что за три года знакомства и совместной работы она касалась его первый раз. Как странно. Он так хорошо ее знал: каждую черточку лица, каждый завиток волос, родинку на плече, запах ее любимых духов. И он знал, что девочка к нему неравнодушна, хотя и считал это чувство не более серьезным, чем влюбленность молодой студентки в пожилого профессора. Бывает, конечно, что и профессора ответно влюбляются в молоденьких студенток... Вот только ему-то сейчас это надо ли?