Наследие

Резиновый жгут упруго перехватил руку. Боль током прошла, кажется, по всем нервам сразу. Каждый день он вынужден терпеть эту пытку, а иначе не хватит сил на все дела. Он был в маленькой комнате за кабинетом, сидел в кресле у камина, откинувшись на спинку, опершись на подлокотник правой рукой и положив обнаженную выше локтя левую на свернутую валиком подушку. Время шло, а привыкнуть к этой процедуре он так и не мог. Руки Даны. Легкие пальцы прошлись по его руке, мягко прощупывая набухающую вену. Ощущение ее прикосновений отвлекало от страха. Первое время это помогало... Он отвернулся и прикрыл ладонью лоб и глаза. С чем бороться утомительнее — с болезнью или с лечением? Это было бы смешно… в другом месте и в другое время. Скольжение прокалывающей кожу иглы отозвалось новой волной головокружения и дурноты. Он вздрогнул, но пальцы Даны, перестав быть легкими, крепко сжали его руку, не давая пошевелиться. — Спокойно, — сказала она сразу мягко и повелительно. — Не двигайтесь. Все хорошо... Если бы! Он заставил себя дышать глубоко и ровно, но тяжелый ком все равно подкатывался к горлу. Дыхание отзывалось нарастающим звоном в ушах... Развязанный жгут соскользнул и упал на пол. Скоро все закончится. Ну же, скорее! Игла исчезла, и он смог перевести дыхание. Неожиданно его губ коснулся край стакана. — Пейте, — велела Дана. Он бездумно подчинился. Какое-то успокоительное... Звон в ушах утих, стало легче. — Спасибо, — произнес Лафонтен, с усилием вздохнув. — Не за что, — отозвалась Дана, унося стакан. — Я сегодня же сообщу профессору Роше. — Не надо. — Почему? Он должен знать, что с вами творится. Это ведь не в первый раз? — Он знает. — Знает? Но если у вас такая реакция на этот препарат... — Препарат ни при чем, — тихо сказал он. — Это фобия, Дана. Я думал, вы уже догадались. — Фобия? — она подошла ближе и присела рядом с креслом. — О, простите. Мне не пришло в голову... Он коротко усмехнулся: — Иначе зачем мне понадобилась бы ваша помощь? Инъекции я делать умею. Только вот от вида собственной крови в шприце могу упасть в обморок. — Извините, — шепотом сказала Дана, осторожно кладя ладонь на его руку. — Я... буду иметь это в виду. Он кивнул молча и, опустив глаза, начал расправлять рукав. Дана помогла ему застегнуть запонку, вместе с ним встала и подала ему пиджак. — А как у вас дела на личном фронте? — спросил он, поправляя манжеты. — Камилл пригласил меня на свидание, — отозвалась она, принимаясь собирать аптечку. Вроде бы без выражения, но Лафонтену в ее голосе почудилась некая неуверенность. Он подошел к ней. — Дана, я ни к чему вас не принуждаю. Пожалуйста, если вы не хотите продолжать эту игру... — Дело не в этом, — проговорила она. — Камилл симпатичный, и я не против провести с ним вечер... но... — Но что? — Он выглядит таким искренним. И мне уже кажется, что не он меня, а я его пытаюсь обмануть. Мерзкое ощущение. — Вот в чем дело! — Он улыбнулся. — Не думайте об этом, Дана. Если обмана нет, то его нет. Вы просто немного развлечетесь. А если есть... Пожалуйста, будьте осторожны. — Кажется, вы не хотели подозревать в чем-то Камилла Розье? — Иногда я делаю и то, чего не хочу. Что же до Розье... Не знаю. Теперь уже не знаю. Она убрала аптечку, закрыла шкаф и оглянулась с задумчивым видом: — Вы странный человек, месье Антуан. Я никогда не встречала никого честнее, но как легко вы лжете! Иногда я даже не знаю, стоит ли понимать ваши слова буквально. — Благодарю за откровенность, — усмехнулся он. — Я политик, Дана... А теперь давайте вернемся к делам. — Да, конечно. Дана ушла в приемную. Лафонтен вернулся в кабинет и сел за стол. Задумчиво посмотрел на разложенные в ряд листы с последними донесениями. Давняя привычка — обдумывая проблему, раскладывать ее на составляющие в виде пасьянса... Он уже не думал, что расследует очередной заговор. Нет, тут что-то более масштабное... Он пересмотрел одно за другим все донесения и отложил одно в сторону, сместив остальные листы. Грегор Пауэрс. Наблюдатели сообщили о перестрелке на заброшенной стройплощадке, но деталей никто не знал — место открытое, подойти незаметно нельзя. Видимо, компанию Бессмертных кто-то преследовал. Но преследователи не шли прямо следом за ними, они явились позже. Снова загадка: каким образом их обнаружили? Труп Грегора нашли на рельсах, но выброса витано не было. Значит, когда он погиб, остальные трое его собратьев были уже далеко. Почему они его оставили и кому понадобилось его убивать? Да, вариант — он сам бросился под поезд. Но зачем? Чтобы не даться в руки загадочным преследователям? Похищение Алекс Рейвен. Нападение на Мишель Уэбстер. Нападение на Лиама Райли, после которого он исчез — спрятался так хорошо, что Наблюдатели все еще не взяли его след. Возможно, его тоже похитили. Да, в Париже снова идет охота на Бессмертных. Как и семь лет назад. С той лишь разницей, что сейчас их не убивают, а похищают. Но кто и с какой целью? Судя по интересу к персоне Энн Линдси, Дункан МакЛауд тоже в списке потенциальных жертв. Это именно то, о чем так удачно предостерег Митоса Доусон. Дело за малым — понять, что, собственно, происходит. Действительно, пара пустяков! Было и еще одно обстоятельство. После сообщения о неудачном похищении Энн Линдси информационная служба продолжала фиксировать запросы к базе данных «из ниоткуда», но запросы стали бессистемными. Между тем, даже судя по ловко организованному похищению Алекс Рейвен, информация у похитителей была свежайшей. Кто снабжает их сведениями, сам оставаясь незамеченным? Наблюдение за Джеком Шапиро пока не дало ничего. Проверка отставных агентов продолжалась, но таинственный информатор похитителей — не отставной агент. Высокопоставленный, пользующийся доверием и уважением, настолько, что никому и в голову не придет его подозревать... Такой, как, например, Камилл Розье. Или как еще семеро его коллег, работающих в Европе. Да, единственное, что можно предполагать с высокой вероятностью: заговор привязан к Парижу, а значит — к Европе. Конечно, в эпоху доступности связи и мировых информационных сетей передавать в Париж сведения можно откуда угодно, хоть из Шанхая, хоть из Дели, хоть из Новой Зеландии. Но обмен данными между региональными серверами идет не синхронно, и проводить мероприятия, требующие свежей информации и быстрого реагирования, с другой стороны планеты все-таки трудно. Лафонтен откинулся на спинку кресла и достал сигарету. Закурил, спрятал зажигалку. Снова посмотрел на разложенные на столе бумаги. Нужно было думать о деле — сегодняшнем деле. А память снова упорно возвращала его к прошлому, одну за другой подкидывая картины давних событий. Где же ответ — здесь, в настоящем, или там?.. * * * ...— Я могу поговорить с вами, месье Лафонтен? — Разумеется, месье Дюссо. Прошу вас. Жак Дюссо подчеркнуто неторопливо пересек кабинет. От его худощавой фигуры веяло напряжением натянутой струны; на щеках горел гневный румянец. Видно было, что Первый Трибун контролирует себя с трудом. Подойдя, он резким движением отодвинул от стола для посетителей стул, сел против Лафонтена, крепко сцепил руки. Заговорил с напряжением и не по-своему отрывисто: — Итак, вы заявили претензии на титул Гроссмейстера. После устроенного вами скандала и отставки обоих официальных кандидатов собрание Региональных Координаторов может и уступить вашему обаянию. — Вы преувеличиваете мою популярность. — Не скромничайте. И не держите меня за дурака. Что вы сделали с Валера? — Ничего. — Вы лжете. — Нет, месье Дюссо. Гроссмейстер действительно был в кабинете один. — О да, я знаю! Тогда спрошу иначе — как вам удалось толкнуть его на такую крайность? — И почему вы решили, что я его на что-то толкал? Дюссо медленно выпрямился, губы его сжались в тонкую линию, взгляд стал очень холодным. — Месье Лафонтен, ваша самоуверенность переходит всякие границы! Верховный Координатор Ордена гибнет при странных обстоятельствах; два месяца спустя его преемник неожиданно решает покончить с собой; охраной и безопасностью обоих занимались вы... и вы же заявляете себя в качестве претендента на освободившееся кресло. По вашей же, давно всем известной логике, вас следует отстранить от должности и взять под арест до выяснения обстоятельств дела! Лафонтен помолчал, обдумывая угрозу. — Вы хотите обвинить меня в убийстве Альфреда Берка? — А вы, как я посмотрю, в такую возможность не верите. Считаете себя неуязвимым? — Не более, чем вы, месье Дюссо. Но в убийстве Берка вы меня обвинить не сможете. — Посмотрим. Если я потребую расследования… — Вы опоздали, месье Дюссо. То, что Берк стал жертвой убийства, а не несчастного случая, я понял сразу. И расследование начал тоже сразу, а не тогда, когда понадобилось найти козла отпущения. — И?.. — насторожился Дюссо. — Убийство раскрыто. Я не хотел предавать огласке подробности дела, они бросают тень на действующее руководство Ордена. Но я могу и пересмотреть свои намерения. Выбор простой, месье Дюссо. Либо вы поддерживаете мои сомнительные претензии, либо объясняете собранию Региональных Координаторов, как стало возможным вот это. Произнося последние слова, он извлек из ящика и выложил перед Дюссо папку с «Делом Валера», как он называл про себя эту коллекцию компромата. Первый Трибун резким движением, выдававшим гнев и раздражение, придвинул папку и раскрыл ее. Взгляд его заскользил по страницам, и очень скоро гневный румянец стек с его лица, сменившись нездоровой бледностью. Лафонтен удовлетворенно кивнул про себя. Дюссо дочитал последний лист и аккуратно свернул папку. Помолчал немного, потом тихо спросил: — Кто следующий? Я? Лафонтен покачал головой: — Вы неверно оцениваете мои намерения, месье Дюссо. Я не занимаюсь сбором компромата на неугодных. Это ваш стиль, а не мой. Валера вынудил меня защищаться, за что и поплатился. А с вами ссориться у меня причин нет. — Понимаю, — произнес Дюссо. — Ну что ж... Полагаю, мы с вами сработаемся. — Я тоже на это надеюсь, — отозвался Лафонтен. До его утверждения в правах Верховного Координатора оставалось шесть дней. До отставки Первого Трибуна Жака Дюссо — два с половиной месяца... * * * ...Он вошел в приемную кабинета Гроссмейстера легко и буднично. Кивком ответил на приветствие секретаря, велел ей зайти через десять минут и, пройдя в кабинет, закрыл за собой дверь. Остановился, оглядел кабинет. Свой кабинет. Два окна, наполовину закрытые плотными портьерами. По стенам — панели в рост человека, из темного дерева с резным бордюром. Рабочий стол из того же дерева, шкаф с книжными полками и баром… В дальнем углу — пара кресел с журнальным столиком, тумба с телевизором и аппаратурой для прослушивания всего, от грампластинок начала столетия до записей современных шпионских диктофонов. Дверь, почти сливающаяся с панелями. Лафонтен пересек кабинет, толкнул эту дверь. Личная комната, куда посетителям доступа не было. Решив заняться этой комнатой позже, он оставил на вешалке пальто и вернулся в кабинет. О, он знал, какие слухи ходили вокруг его неожиданного воцарения здесь. Кто-то даже высказал предположение — если он захочет сменить обстановку в кабинете, значит, дело действительно нечисто. Глупость какая! Впрочем, менять обстановку он не собирался. Она не менялась последние два месяца и хранила тень присутствия не Валера, а Альфреда Берка. Валера так и не успел сделать этот кабинет по-настоящему своим. Может быть, как раз из страха вызвать какие-нибудь суеверные подозрения. Лафонтен пустых подозрений не боялся. Если кому-то нечем больше занять мысли — удачи им в благом начинании... Он подошел к столу, сел в кресло, оказавшееся очень удобным. Снова осмотрелся, привыкая к новому ощущению и уже прикидывая, что и как нужно приспособить для собственного удобства. На столе не было ничего, кроме двух телефонных аппаратов и письменного прибора. Слева — панель внутренней связи. Телефоны тоже лучше сдвинуть левее, на расстояние вытянутой руки… Из отпущенных секретарю десяти минут прошло семь, когда в приемной послышались громкие голоса. Следом дверь распахнулась, и в кабинет ворвался Арман. Он захлопнул дверь и прислонился к ней спиной, как будто отбиваясь от погони. Лафонтен смерил сына взглядом: — Хорош... Ты что, с боем сюда прорывался? — Почти, — отозвался тот, подходя и усаживаясь напротив. — К тебе сейчас не так легко попасть. — И ради чего столько усилий? Арман помолчал, наморщив лоб и сжав губы, потом проговорил: — Ты ведь знаешь, какие ходят слухи. Я только появился здесь утром, и на меня уже вывалили все новости. — Ну и что? — Отец... Это правда? Лафонтен вздохнул. Ответить на этот вопрос было непросто, но сын смотрел тревожно и требовательно. И прежде у мальчика не было привычки вот так врываться к нему во время работы. — Арман, мой кабинет — неподходящее место для эмоциональных разговоров. Особенно когда я занят. Странно, что ты вдруг об этом забыл... И будь добр, не устраивай больше сцен в моей приемной. Если соблюдать субординацию тебе не по силам, хотя бы создавай видимость. Арман напряженно выпрямился, прикусил губу. Медленно покачал головой и встал: — Да, конечно. Я учту замечание... господин Верховный Координатор. — Прекрасно, — кивнул Лафонтен. — И, если тебя не затруднит, вернись домой к ужину. Арман кивнул. Помолчал, глядя в стол перед собой, потом снова поднял взгляд: — И больше ты мне ничего не скажешь? — Сейчас — нет. Арман молча развернулся и пошел к выходу. Даже дверь за собой прикрыл очень аккуратно. Ничего, до вечера разговоры подождут. Почти сразу в кабинет заглянула секретарша. — Прошу прощения. — Да? Она несмело переступила порог. — Извините, месье Лафонтен... Я пыталась сказать, что вы заняты, но… Вот так. Еще не хватало спрашивать с секретаря за невоспитанность страдающего юношеским максимализмом обормота. — Вы о моем сыне? Не беспокойтесь, я разберусь сам. Проходите, Марси. Присаживайтесь. Нужно уточнить ваши обязанности. Девушка пересекла кабинет и осторожно села в кресло для посетителей перед столом. Держалась она напряженно и скованно, как будто была чем-то напугана или ждала резкого окрика. При том, что работала она здесь почти четыре года и самому Лафонтену прежде улыбалась без всяких страхов, видеть ее такой пришибленной было как минимум странно. Да еще и губу она покусывала и руки сжимала, будто хотела заговорить, но опять же боялась. — Вы что-то хотели мне сказать? — Я... да, — споткнулась она. — Простите, я только хотела... я хочу подать рапорт об отставке. — Об отставке? — Вот так неожиданность... — Вы не хотите работать здесь? Но вы начинали работать еще с месье Берком, и он был вами доволен. — Да, — кивнула она, глядя в стол. — Тогда в чем дело? Вам не нравится эта работа или не устраивает жалованье? Она вскинула на него почти умоляющий взгляд: — Я хотела уйти сразу, когда месье Валера умер... Но месье Дюссо не отпустил меня — сказал, что кто-то должен передать дела новому Верховному Координатору. Конечно, я понимаю... Я закончу работу, у меня все дела в порядке. Пожалуйста, отпустите меня, месье Лафонтен... Мне трудно было привыкнуть к месье Валера, больше я этого не вынесу! — Марси, — прервал он ее мягко и строго одновременно. — Пожалуйста, успокойтесь. Ничего невыносимого в работе секретаря нет. Невыносимыми бывают люди вроде вашего бывшего шефа. Но он, как вы сами напомнили, мертв. Так в чем дело теперь? Что вам мешает продолжать работать здесь? Он уже понял, что ей мешает. Вот только напрямую она ему этого не скажет. — Я... позвольте мне этого не объяснять, — совсем тихо сказала она. — Ну, отчего же, — возразил он. — Называя свои страхи по имени, мы учимся их побеждать... Решать, разумеется вам. Я не могу удержать вас силой, хотя и не буду в восторге от потери помощника. Месье Берк очень хорошо отзывался о ваших деловых качествах. — А месье Валера? — в упор спросила она. — Он тоже хорошо отзывался? — Его отзывов о вас я не слышал. Месье Валера не принадлежал к числу людей, чье мнение меня интересует. Догадываетесь, почему? Она смотрела молча, с внезапной искрой интереса и надежды. — Давайте вернемся к проблемам насущным... Без вашей помощи мне не обойтись, кто-то должен ввести меня в курс дел. Далее... Как отвечать на телефонные звонки и принимать посетителей, вам объяснять не надо. Расписание встреч и совещаний будете приносить мне по утрам или когда я появлюсь в офисе. Будьте внимательны, я не люблю мелких неувязок. Она посмотрела на него недоверчиво: — Это все? — Да, это все. А что еще делают секретари? Сейчас принесите мне все записи за последние дни: телефонные звонки, письма, все, что было. И сварите кофе. И... Умойтесь, пожалуйста, Марси. Люди черт знает что подумают, глядя на ваши красные глаза. Обо мне и так ходит много слухов. — Да, конечно... — Она торопливо стерла выступившие слезы. — Просто... У месье Валера были другие требования, и мне не всегда удавалось соответствовать... Он извлек из кармана пиджака записную книжку, давая понять, что разговор окончен. И буднично заметил: — В отличие от месье Валера, я против романов с подчиненными. Если захочу за вами поухаживать, сначала уволю. Займитесь, пожалуйста, делами. Она повеселела. Встала, расправила плечи, даже став выше ростом. И спросила уже без дрожи в голосе: — Вы пьете черный кофе или со сливками? — С коньяком. Но сначала принесите бумаги. К концу рабочего дня он чувствовал себя действительно усталым. Не из-за количества писем и телефонных звонков — после разбора дел, доставшихся ему в наследство от двух Верховных Координаторов. Уже после беглого знакомства он решил, что Дюссо в своем кресле тоже не задержится. Конечно, обида девчонки-секретарши — не основание для революций. Но «подвиги» Валера были куда разнообразнее, даже по финансовым сводкам это видно, не говоря уж о кадровых назначениях, которые, надо же такому случиться, утверждаются Трибуналом. И как хорошо, что он продержался у руля только два месяца! Первому Трибуну, у которого под носом творятся подобные вещи, это звание явно не по росту. Марси целый день летала, будто на крыльях, но работы на сегодня было достаточно. Лафонтен отпустил секретаря и сам решил отправиться домой. А по пути нанести еще один визит... * * * ...Верчезе встретил его, лежа в постели. Видимо, уже не мог даже сидеть в кресле. Сиделка придвинула к кровати стул и тихо вышла из комнаты. Лафонтен сел. — Марко. — Тебя следует поздравить, мой мальчик, — произнес Верчезе чуть слышно. — С удачным завершением расследования или с новым назначением? — С тем и другим, — отозвался Лафонтен, беря его за руку так, чтобы показать золотой перстень на своей руке. Верчезе напрягся: — А Валера? Антонио сказал, что он покончил с собой… Все чисто? — Да. Он застрелился, после того, как ознакомился с результатами наших совместных поисков. Верчезе облегченно вздохнул и улыбнулся: — Не наших. Твоих... Это твоя победа, Антуан. Что ж, теперь я могу умереть спокойно. — Что? Марко, что вы! — Посмотри на меня, Антуан, — снова чуть слышно сказал Верчезе. — Я уже не то что одной ногой, я по горло в могиле... Но так хотелось увидеть, чем все это закончится. Он перевел дыхание, и Лафонтен побоялся его перебивать. — Прости меня... прости за все, что тебе пришлось взять на душу в последние годы. Но я не мог иначе. Орден катился в пропасть, я чувствовал это. Все рушилось... а эти разжиревшие каплуны из своих руководящих кресел ничего не хотели замечать. Им нужна была встряска... такая, какую устроить мне было не по силам. Берк чувствовал это, и он удержал бы Орден от падения... Но он тоже был один. Я должен был ему помочь. И я создал тебя. Хотя нет, не создал... Только открыл тебе дорогу к тому, чего ты действительно заслуживаешь. Верчезе напрягся, приподнимаясь на кровати: — Не давай им успокаиваться. Заставь шевелиться, заставь помнить, кто они и у руля какой организации стоят! Заставь бояться, если для другого их куцые мозги не годятся. Пусть худеют от страха при одном звуке твоего имени!.. — и снова упал на подушки, ловя воздух. — Не разочаруй меня. — Не разочарую, — тихо произнес Лафонтен. — Хорошо... хорошо. Теперь иди. Я уже сказал все, что нужно... Это такое благо — знать, что не оставил незаконченных дел. Верчезе глубоко вздохнул и закрыл глаза. Лафонтен пожал ему руку, уловив ответное пожатие, и осторожно положил ее поверх одеяла. Встал, тихо вышел из комнаты. Он был уверен, что говорил с Верчезе последний раз. * * * Вечером он сидел на балконе, в своем любимом кресле, глядя на закат и по давней привычке мысленно подводя итоги долгого дня. Сигарета в руке, бутылка и бокал с коньяком на столике рядом — обычно этого ему хватало, чтобы расслабиться. Но на сегодня дела еще не закончены. Потому что Арман не успокоится, пока не получит ответы на свои вопросы. Следовало поговорить с ним раньше, но вышло так, что он вернулся в Париж накануне поздно вечером, не ночью же было затевать разговоры. А утром его уже ошеломили новостями и сплетнями. Скрипнула и стукнула стеклянная дверь балкона. — Отец? — Да. Проходи, садись. Арман, подойдя, присел в другое кресло. Глянул из-под отросших черных вихров: — Почему ты не захотел поговорить со мной? — Потому что мой офис — не место для откровений. Слишком много глаз и ушей. — А сейчас мы можем поговорить? — Конечно. Арман облегченно вздохнул и перешел к делу: — Странные слухи, отец. Ты не был кандидатом на пост Верховного Координатора. И Валера... Все выглядит так, будто... — Договаривай. — Кое-кто считает, что ты убил его, чтобы занять его место, — напрямик сказал Арман. — Убил? За закрытой изнутри дверью кабинета, сам находясь в приемной? Я начинаю завидовать самому себе. — А вот иронизируешь ты напрасно, отец. Все знают, что ты был последним, кто говорил с ним. Доведение до самоубийства — тоже убийство. Если это правда... — То что? — Ну... хотя бы скажи мне. Ты мой отец, я не выдам тебя. Я все пойму! Лафонтен внимательно посмотрел на сына. А мальчик-то действительно вырос. И парой красивых убедительных фраз объяснения не закончатся. — Клод Валера застрелился, и никто с ним рядом не стоял и пистолет у виска не держал, — сказал он спокойно.— Но он умер, потому что я этого захотел. — Почему? — требовательно спросил Арман. — Я знаю, то есть я и раньше слышал, что ты способен на очень странные поступки. Но… — Потому что иного он не заслуживал. Слова вырвались прежде мысли, но Арман как будто не заметил непозволительного всплеска эмоций. Только голову к плечу наклонил, продолжая смотреть серьезно и выжидательно. — Валера был замешан в криминальном бизнесе. Безотносительно своей деятельности в Ордене. Скрывал это очень удачно, надо отдать должное. А когда стал Региональным Координатором, придумал, как использовать наши счета и коммуникации для прикрытия контрабандной торговли. Густав Бергман это заметил, но его запугали и заставили молчать. А потом Валера заказал убийство Альфреда Берка и сам стал Гроссмейстером. И первым делом попытался избавиться от Бергмана, обвинив его в клятвопреступлении по фальшивым уликам, к счастью, неудачно. Потом нацелился на Антонио Маретти, который мешал ему окончательно сделать Трибунал своим орудием. На этом его карьера закончилась. Он умолк и взял со столика портсигар. Достал сигарету. — Даже если все так, — негромко и по-прежнему настойчиво произнес Арман, — ты мог сделать заявление в Трибунал. Потребовать расследования… — Потребовать расследования у кого? У тех, кто помог Валера стать Верховным Координатором? Кто два месяца закрывал глаза на творимый им беспредел? У Дюссо как поднялась рука утвердить насквозь фальшивое обвинение и какого честного расследования можно после этого ждать? — Трибунал состоит не из одного Дюссо, — упрямо мотнул головой Арман. — Почему ты счел, что можешь принимать такие решения один?! А если это ошибка, за которую придется отвечать? — Я буду отвечать, — отозвался он тише, но жестче. — Буду — перед Богом и перед своей совестью. Но не перед трусливыми лицемерами, которые торгуют своими клятвами. И не Жаку Дюссо лезть мне в исповедники или судьи. Арман смотрел на него молча, с пугающе знакомым выражением недоверия и неприятия. Потом встал, ушел к перилам балкона и отвернулся. Лафонтен тоже молчал, крутя в пальцах незажженную сигарету и остро жалея о том, что не умеет успокаивать и убеждать. Только это — сказать то, что можно облечь в слова, и ждать, как они будут поняты и приняты. Если будут. Молчание становилось нестерпимым, но заговорить он не успел. Арман повернулся и глянул снова внимательно, но уже без прежнего негодования, как будто что-то для себя решив. — А еще про тебя говорят, что ты никого и ничего не боишься. Лафонтен пожал плечами и взял со столика зажигалку. Закурил, взмахом ладони разогнал дым. — Люди, которые ничего не боятся, бывают только в сказках и мифах, Арман. Разница лишь в том, что одних страх парализует, других — подвигает к активным действиям. — Я узнаю когда-нибудь, чем сумел напугать тебя Валера? — Нет. — «Ты уже знаешь. Иначе не задал бы этого вопроса.» Арман кивнул, снова сел в кресло. Взял с подноса бокал, налил на треть коньяка. Посидел еще молча, грея бокал в ладонях. — Значит, все дело в нарушенных клятвах. Знаешь, мне всегда виделось что-то искусственное в этих правилах. Да, работу нужно делать хорошо, но платить за плохо сделанную работу жизнью? И все в такой тайне... Лафонтен печально улыбнулся. — Мне всегда казалось, что преподаватели Академии переоценивают наивность студентов... Много ли твоих соучеников задавалось такими вопросами? — Как ни странно, нет. Большинству хватало объяснений про долг перед историей и истиной, и необходимость держать все в тайне ради общей, в том числе и их собственной, безопасности. — Что ж, ничто не ново в подлунном мире. — Он посмотрел на дымящуюся сигарету, взял свой бокал и сделал глоток. — Послушай меня, Арман, сейчас я скажу много такого, о чем студентам Академии не говорят. Если тайну хранят, только чтобы оставить ее тайной, за нее не стоит ни умирать, ни убивать. Но тайна Бессмертных охраняется не ради ее самой. Скажи мне, ты знаешь, что такое витано? — Ну... это жизненная энергия, которая делает Бессмертных такими, какие они есть. — Да, верно. Но что это такое? Арман смотрел на него молча, ожидая продолжения. — Многие пытались дать определение этому явлению, но безуспешно. До инициации его присутствие определить невозможно. В момент Первой Смерти оно оживает, навсегда останавливая в теле Бессмертного процесс старения. Вроде бы все ясно — состояние тела фиксируется и восстанавливается потом после любых повреждений по генетической структуре... Однако Бессмертные живут и меняются. Они могут худеть, полнеть, наращивать мышечную массу, отращивать и стричь волосы. Но если Бессмертный вдруг умирает от какой-то травмы, то спустя короткое время приходит в себя, будто просыпается. И остается таким же, каким был вот сейчас, а не в момент Первой Смерти. А при серьезных травмах их тела восстанавливаются и более основательно. При ожогах, например, после пожаров или церковных казней. В Хрониках есть масса свидетельств — восстанавливается все, вплоть до длины волос. Каким образом это происходит — не знает никто. Еще непонятнее обстоят дела со шрамами. У Бессмертных такие «украшения» крайне редки, даже полученные до Первой Смерти. И остаются они только на голове или шее. Здесь самый известный случай — Антоний Калас. Он в двадцатом году нашего века из-за рваной раны на шее потерял голос. Прекрасный оперный баритон, как говорится в Хрониках. При этом перерезанное горло — вряд ли редкость среди любителей холодного оружия. А шрамами на шее и горле Бессмертные на каждом шагу не щеголяют. Почему? Ответа тоже нет. Еще одна странность: то, что порой вместе с витано победитель получает некоторые черты характера побежденного. Историю Дария рассказывают всем студентам, но есть случаи и не столь масштабные. Когда убежденный одиночка вдруг начинает искать общения и устойчивых связей, недалекий солдафон вдруг проникается любовью к живописи, а то и еще проще — любитель пива превращается в ценителя тонких вин. Это мелочи, да, но исследователи всегда обращают внимание на подобные случаи и отслеживают, какие еще перемены происходят потом с объектом. А если взять идею Приза и Сбора... — Но Приз — легенда. — Откуда известно, что это только легенда? Взгляни: чем дольше живет Бессмертный, чем больше на его счету поединков, тем больше его энергетический потенциал. Поединки сильнейших Бессмертных сопровождаются такими выбросами энергии, что горит все электрооборудование в радиусе нескольких десятков метров. Если случится так, что вся энергия, которой обладают нынешние Бессмертные, соединится в одном — что будет? Какую силу обретет Единственный? Арман удивленно покачал головой: — Звучит как-то не очень привлекательно. Может, поэтому некоторые считают, что уничтожить всех Бессмертных было бы безопаснее? — Люди, люди... — саркастически усмехнулся Лафонтен. — Безопаснее чем что? Как можно оценивать опасность явления, сущность которого неизвестна? Природа ничего не создает просто так. Кто скажет точно, что случится с нашей планетой, если с нее исчезнут Бессмертные? Никто. Кто скажет, что случится, если на Земле останется один Бессмертный, но не в результате Игры, а нашими стараниями? Никто. Кто скажет, куда исчезает витано, когда не передается другому Бессмертному? Снова никто. Но при этом масса людей рассуждает именно так, как сказал ты: я не знаю, что это и зачем, значит, это надо уничтожить. Даже сейчас, когда эпоха религиозного мракобесия стала достоянием истории. И что у нас получается в итоге? С одной стороны, специфическая и не имеющая объяснений в рамках традиционной науки мощь, которую носят в себе существа, ни физически, ни психологически, ни интеллектуально не отличающиеся от людей. Какая сила дает им жизнь, откуда они приходят, неизвестно, но они есть, они живут среди людей и очень активно в этой жизни участвуют. С другой стороны, люди. Социум, который по массе причин не готов воспринять правду об этих существах, сейчас, как и тысячу лет назад. А между ними — мы. На всех языках название Ордена обязательно имеет значение «Страж». Тот, кто стережет, а не пассивный зритель. Никому неизвестно, с этой ли целью Орден создавался изначально, но на сегодняшний день цель его — не просто сохранить истину для истории, но сохранить ее до тех пор, пока люди не будут в состоянии ее принять и правильно оценить. До тех пор хранимое нами знание опасно, так же, как было бы опасно автоматическое оружие, внезапно закинутое в эпоху луков и стрел. Он умолк, бросил в пепельницу догоревшую сигарету. Взял бутылку и долил коньяк в свой бокал. Выпил залпом. — Ты говорил об Ордене много, но о таких подробностях речи не заводил никогда, — негромко заметил Арман. — Потому что прежде ты не задавал мне таких сложных вопросов, сын. А раз начал спрашивать и задумываться — время для разговоров пришло. Так вот... Случаев, когда тайна Бессмертия выходила наружу, предостаточно, и все они заканчивались трагедией. Именно потому, что недоступное пониманию вызывает страх и агрессию. А сейчас к страхам и суевериям добавилась другая крайность — стремление все разобрать на части, изучить и непременно использовать. Поэтому Орден оберегает свою тайну не только от Бессмертных, но и от всевозможных ученых и спецслужб. От этих даже, пожалуй, больше. Обратная сторона — то, что наше знание лишает и Бессмертных преимущества, которое они имеют, оставаясь среди людей неузнанными. Их отношения между собой диктуются условиями их Игры, в себе подобных они в первую очередь видят соперников в борьбе за пресловутый Приз. Союзы Бессмертных числом больше двух редки и кратковременны. Будь между ними больше единства — что могли бы противопоставить им люди? Только знание. Знание, которым обладают сейчас Стражи. Хотя они и поодиночке способны натворить многого, чего не стоит оставлять без внимания. — А как же наше первое правило — наблюдать и не вмешиваться? — заинтересованно прищурился Арман. — А мы и не вмешиваемся, — возвратил многозначительный взгляд Лафонтен. — В Игру. Там они сами между собой хорошо разбираются. То, что делается помимо Игры — дело иное. Мы не играем роль киногероев, благородно спасающих людей от воплощений Зла. Люди сами делают себе подобным столько гадостей, что никаких Бессмертных не надо. Но вот пример помасштабнее… Есть среди них любители политических игр. На авансцену выходить им по понятным причинам нельзя, они предпочитают быть в тени смертных — политических и военных деятелей. А им, надо сказать, свойственна специфическая инертность мышления. Они меняют личность, но не считают нужным менять испытанные схемы действий. И вот, если за спиной некоего политика появляется серый кардинал из нашей картотеки — действия этого политика становятся предсказуемыми. Разумеется, если знать, на что опираться в прогнозах. Орденские исследователи и аналитики это знают. — И они могут сделать информационный вброс под видом независимого политологического исследования? — Именно. Это один из способов умерить аппетиты чересчур деятельных Бессмертных. Есть и другие. Но все это сложная и тонкая работа, к которой никто и никогда не допустит рядовых агентов или архивариусов. Он снова помолчал, доставая и закуривая новую сигарету. — Думаю, ты уже понял, к чему я все это тебе рассказываю. Продажные посредственности, одержимые только стремлением к обогащению, в руководстве Ордена — катастрофа. Раковая опухоль, которую надо уничтожать без всякой жалости. И если возможно, то обходиться без громких скандалов, которые для единства организации тоже зло. Мысль о хладнокровном убийстве у тебя вызывает протест, это естественно и объяснимо. Но нет невинных жертв там, где идут грязные игры. Невинных — нет. Арман покачал головой, усмехнулся коротко и допил свой коньяк. Отставил бокал. — Ты, разумеется, прав. Ты вообще всегда прав, как я помню. Но… почему в Академии не объясняют все так, как ты сейчас? Почему останавливаются на первом пункте — наблюдаем, не вмешиваемся, служим истории, храним тайну? — Ты сам уже ответил на этот вопрос. Большинству твоих сокурсников этого первого пункта достаточно. Они остаются рядовыми исполнителями. — Значит, и строгость Устава существует только для них? — Ты можешь представить себе армию, где каждый солдат может обдумывать и по-своему трактовать приказы командования? Много такая армия навоюет? Руководители Ордена отвечают и за свои решения, и за своеволие исполнителей, если такое случается. Устав тот же, пункты другие. Не менее строгие, можешь поверить. — Ты говоришь мне все это, — проговорил Арман задумчиво, — а ведь я сейчас — тот самый рядовой солдат, которому не полагается слишком много думать. Лафонтен передвинулся немного, удобнее устраиваясь в кресле. — Да. Но те, кто думает и задает вопросы, не остаются в рядовых. И ты там задержишься ненадолго. — Потому что мой отец — Верховный Координатор? Ты собираешься организовать мне ускоренный карьерный рост? Он негромко рассмеялся: — Даже не надейся. — И продолжил уже серьезно: — Тебе не будет нужна моя помощь, Арман. Ты сам не сможешь по-другому. Потому что — да, потому что ты мой сын. Потребность быть первым записана у тебя в генах. Ну как, я ответил на все твои вопросы? — Да, на все. Но это не совсем то, чего я ждал. — Значит, твой отец тоже не образец совершенства. — Мой отец самый лучший на свете, — произнес Арман с улыбкой... * * * ...Почему это помнится так явственно? Да, все было именно так, как он сказал сыну. Он сделал все, чтобы не повторилась история с Валера. Чтобы в руководстве Ордена были люди, действительно преданные делу, а не только своему кошельку. Конечно, случалось всякое, и досадные промахи, и разочарования в людях. Это жизнь, иначе быть не может. Но прошло много времени, на самом деле много. Большинство из тех, с кем он работал тогда, уже ушли от дел, кого-то нет в живых. Где же искать связь тех событий с сегодняшними? Если она есть, эта связь, мысленно поправил он себя. Если не шутит злые шутки с памятью внезапно обретшая четкие очертания тень небытия. Он придвинулся к столу, возвращая внимание настоящему. Еще одно донесение, полученное только сегодня утром, лежало в стороне от «пасьянса» — он еще не мог решить, где место этой карты. «Сегодня в 5:07 была зарегистрирована и пресечена попытка несанкционированного доступа к центральной базе данных с паролем полевого агента Марка Дюпре.» Уже есть хоть что-то конкретное. Имя агента и факт несанкционированного доступа. Приказ разыскать этого Марка Дюпре он уже отдал. Настораживало то, что временным назначением неудачливого хакера был Митос. То есть Адам Пирсон. Совпадение? Он еще раз пробежал взглядом текст сообщения. Включил интерком: — Дана, соедините меня с информационной службой. — Да, месье Антуан. Спустя пару минут она доложила: — Месье Льюис Кларк на линии. Лафонтен снял трубку с телефона. — Добрый день, Льюис. — Слушаю вас, месье Лафонтен. — Нет, это я вас слушаю. Каким образом удалось пресечь сегодняшнюю попытку несанкционированного доступа? До сих пор сообщения были не столь победоносными. — Предупреждение, месье Лафонтен. — От кого? — От Джозефа Доусона. — Оч-чень хорошо... О чем именно было предупреждение? — О возможной фальсификации Хроники Шарля Буто. — Хорошо. Спасибо. Он выключил связь и снова посмотрел на лист с донесением. Выводить Доусона из игры определенно было бы глупостью космического масштаба. Он не ясновидящий, и Хроник всех наизусть не знает, но как-то смог заподозрить фальсификацию. Кто, как не друзья-Бессмертные, поведали ему подробности биографии Шарля, которым он сам никогда не занимался? Можно говорить что угодно, о нарушении Устава и тому подобных безобразиях, но отказываться от доступа к такой информации! * * * ...Сегодняшний вечер ему предстояло провести в компании Роше. Профессор не приглашал его в клинику, приезжал сам, и сегодня был как раз такой день. Осмотр получился долгим и дотошным; лежа в постели, Лафонтен наблюдал, как Роше записывает результаты — это был хороший повод смотреть в нужную сторону. Стол был справа от кровати, а налево лучше было не оглядываться. Хотя капельницы доставляли ему не столько неприятных ощущений, как шприцы. А может, это Роше распорядился добавлять в раствор какой-нибудь транквилизатор. Спать не хотелось, но было тихо и спокойно. Немного досаждала боль в месте пониже спины, но она уже почти прошла. Он улыбнулся про себя. Роше, перед тем, как делать очередную инъекцию, осмотрел его руки выше локтей и остался очень недоволен. Пошептался с Мадлен, потом выслал ее из комнаты и, вернувшись к кровати, сказал: — Друг мой бесценный, врачи не зря считают самой подходящей для уколов совсем другую часть тела. Не нужно себя мучить, тем более при твоих фобиях. Мы не в офисе, я не женщина, так что развязывай пояс и ложись на живот... Прохладные пальцы мягко коснулись запястья его правой руки, лежавшей поверх одеяла. Он открыл глаза и увидел рядом с собой Роше. — Извини, — сказал профессор, присаживаясь на край кровати и глядя на наручные часы. — Не хотел тебя будить. — Я не спал, — откликнулся Лафонтен. Роше, сосчитав пульс, выпустил его запястье и заметил: — И чему ты улыбаешься, если не секрет? Последнее время улыбка на твоем лице — гость нечастый. — Да так, вспомнил кое-что. Последний раз медсестру со шприцем я допустил до своей задницы в шестнадцать лет. И сказала-то она что-то совсем невинное, но я же мальчишкой совсем был. И жутко оскорбился. И с тех пор... — Ну вот, повод вспомнить молодость, — не сдержал улыбки Роше. — Признайся, так ведь легче? — Легче, — признался Лафонтен. — Но в офисе все будет по-старому. — Упрямец, — вздохнул профессор. — Как твоя Дана? Справляется с новой ролью? — Справляется. — Беспокоишься за нее? — Как тебе сказать. Она... выполняет одно задание, дело может оказаться опасным... Она не из пугливых, но все-таки... — Девочка любит тебя, Антуан, — без всякого перехода заявил Роше. — Я знаю, — тоскливо усмехнулся он. — Знаю, Луи. Но что дает ей эта любовь? Роль сиделки при больном старике? А если я еще начну отвечать взаимностью... Пусть лучше думает, что я ничего не замечаю. — Ну и напрасно, — вздохнул Роше. — Я бы сказал... Заливистая трель телефона прервала его фразу. — Луи, будь добр, передай трубку. — А может, послать всех к черту? Ты же отдыхаешь. — Эту линию используют только в экстренных случаях. Что-то случилось. Нужно ответить. Он взял телефон и, глянув на номер, нахмурился. — Слушаю вас, Джозеф. — Простите, что беспокою, господин Лафонтен, — послышался в трубке встревоженный голос. Доусон, похоже, от волнения не заметил, что говорит по-английски. — Дело спешное... Митос исчез. — Что? — Лафонтен, забыв о капельнице, дернулся сесть на кровати; Роше охнул и схватил его за плечи, прижимая к подушкам. — Как — исчез? Когда? — Сегодня днем я сообщил ему о том, что Марка Дюпре объявили в розыск. И больше никто с ним связаться не смог. Дома его нет, машины тоже нет, телефон отключен. У меня дурное предчувствие... — Какое, к дьяволу, предчувствие! — сорвался Лафонтен. — Это катастрофа! А остальные ваши подопечные? — Аманда и Ник Вольф прячутся в городе. Кедвин пока дома, но тоже не задержится. Ричард Бертон и Мишель Уэбстер должны скоро уехать — может, уже уехали. Больше никого не осталось. Четкий и обстоятельный ответ подействовал успокаивающе. Немного. — Да, понятно. Спасибо. Продолжайте работать. Если случится что-то — докладывайте в любое время. — Так точно. Он отключил связь и тут же набрал другой номер. — Крис? Почему от вас нет донесений? От кого я должен получать самые свежие данные, черт возьми! Голос начальника спецгруппы звучал утомленно: — Простите, месье Лафонтен. Я надеялся получить более внятные сведения. — Крис, что у вас не так? — Двое моих парней ранены, одного отвезли в больницу. — Значит, об исчезновении вашего объекта вы не знаете? — Предполагаю. Нас сбили со следа. Я даже не понимаю, в какой именно момент. — Кто? — Если бы я знал! Но это не рядовые агенты точно. Это кто-то, знающий о существовании спецгруппы и знакомый с нашими методами работы. — Понятно. Что думаете делать дальше? — То же, что и до сих пор — искать и выяснять. Еще раз прошу прощения за задержку. — Извинения принимаются, но первый и последний раз. Ищите. Обо всех новостях докладывайте лично мне. И немедленно! — Будет исполнено. Он отключил связь и молча протянул аппарат Роше. Тот взял телефон и вернул на прикроватный столик. Лафонтен снова откинулся на подушки и прикрыл глаза. — Проклятие! Они его все-таки упустили. — Что случилось? — осторожно спросил профессор. — Мир уже пора спасать? — Можно сказать и так, — тихо отозвался Лафонтен. — Но черт побери, кто же это?