Наследие

Он медленно приходил в себя, освобождаясь от душного, тяжелого сна. Мысли обретали четкость, но все тело ныло, будто изломанное и истоптанное, и было ощущение противной липкости... Нет, это не просто ощущение, понял он, окончательно очнувшись. Пошевелился. Простыни, подушка, пижама — все было влажным от пота, волосы слиплись, во рту мерзкий привкус... Что с ним такое? Он попытался припомнить, что произошло и почему он в таком жутком состоянии. Ну да, переутомился с вечера, пришел домой поздно, лег в постель — и все. Дальше темнота. Судя по заливавшему комнату серому полусвету, утро было позднее. Лафонтен приподнялся, но встать с первой попытки не вышло — резко закружилась голова, и он снова упал на подушки. Перевел дыхание. — Доброе утро. Он оглянулся. Роше подошел, присел на край кровати и взял его за руку, считая пульс. — Как ты себя чувствуешь? — Отвратительно, — признался Лафонтен. — Что со мной было, Луи? — А ты не помнишь? У тебя был приступ. Признаться, я уже и не думал, что буду снова с тобой разговаривать. — Но ты вытащил меня. Каким образом? — Никаким, — произнес Роше, пожав плечами. — Не все подвластно медицине... Не знаю, что за забота у тебя на сердце, но держит она тебя в этом мире крепко. — Черт, — Лафонтен поморщился и потер ладонью лоб. — Луи, я вчера наговорил тебе лишнего. Поверь, я не думал... — Я от своих пациентов слышал и не такое. Так что не стоит извиняться. — Да? Тогда почему... Ты чем-то другим недоволен? Или я еще чего-то не помню? — Думаю, ты помнишь достаточно, — сказал Роше. — Например, что вел себя глупо и нечестно. И с собой, и с нами. — Луи, ты же не знаешь... — Не знаю и знать не хочу, — прервал его Роше. — Это твоя жизнь, Антуан. Я тебе не указчик, но хотя бы иногда вспоминай, что мучаешь не только себя. Не только себя. Память услужливо вытащила наружу обрывок воспоминания. «Не уходи.» — «Я здесь. Здесь...» — Дана? Где она? — Сидела с тобой всю ночь. — Роше вздохнул. — Она уехала домой утром под мое клятвенное обещание известить ее, если вдруг что. Лафонтен приподнялся на локте: — За руль? После бессонной ночи? — Нет, конечно. Ее проводили твои мальчики, которые утром с караула сменились. У них вчера тоже беспокойный день был, но они хотя бы ночью спали. Ну, зато сегодня твоя охрана весь день будет валять дурака. — Это еще почему? — Антуан, что я тебе сказал вчера утром? Не переутомляйся. И отдых нужен будет полноценный. Ты же как Золушка на балу, честное слово! На часы посмотреть недосуг. Вот и дотанцевался. Сегодня будешь сидеть дома, отдыхать и лечиться. Еще вопросы есть? Лафонтен при упоминании о Золушке прикусил язык. Действительно, по зрелом размышлении его вчерашнее поведение не выглядело разумным. Дневные дела понятно, что доделать было нужно. А вот вечером так засиживаться, да еще и городскими видами любоваться, уже не стоило. От мысли о папке, лежащей в сейфе у Денниса Гранта, он почувствовал холодок, но отогнал эту мысль усилием воли. Незачем об этом сейчас. Роше, не услышав возражений, удовлетворенно кивнул: — Ну вот и договорились. Поручаю тебя твоему Патрику, он, наверно, уже приготовил ванну. И чтобы сегодня я не слышал недовольного ворчания — ни от тебя, ни на тебя! Я же, с твоего позволения, вас оставлю — дел по горло. Вечером вернусь. Немного погодя Лафонтен лежал в ванне, расслабившись и доверяясь заботе Патрика. Так горько было сознавать собственную беспомощность! Но он уже стал привыкать и к этому. «Не все подвластно медицине». Он должен был умереть этой ночью, Роше ничем не мог ему помочь. Но он жив. Значит, дела в этом мире для него еще не закончены. Думать о покое рано... * * * Колкие слова Роше достигли цели — весь этот день Лафонтен оставался дома, снося постельный режим, лекарства, уколы и капельницы с тем терпением, с каким, по его мнению, следовало принимать заслуженное наказание. Давалось это ему нелегко, но терпение его не осталось без награды — к вечеру он чувствовал себя намного лучше. Тупая ноющая боль во всем теле исчезла, сменившись сильной, но вполне переносимой усталостью. В шестом часу вечера дежурившая у него Мадлен разрешила ему встать с постели, и он тут же перебрался из спальни в гостиную на первом этаже. Велел Патрику принести почту — сидеть совсем без дела было уже невмоготу. Он просматривал последние страницы «Трибьюн», когда Патрик, тихонько постучав в дверь, сказал: — Месье Антуан, мадемуазель Дана приехала. — Дана? — Он отложил газету и выпрямился. — Хорошо... Ужин готов? — Да, будет точно вовремя. — Прекрасно. Просите мадемуазель сюда. Он поправил отвороты халата, взял стоявшую рядом с креслом трость и поднялся навстречу вошедшей Дане. Она выглядела спокойной и немного усталой. — Добрый вечер, месье Антуан. — Здравствуйте, Дана. — Он пожал ей руку. — Я... должен извиниться за вчерашний вечер. Поверьте, я не хотел причинять вам лишние хлопоты. Просто плохо себя чувствовал и немного забылся. — Разве за это нужно извиняться? — легко улыбнувшись, спросила Дана. — Иногда нужно. — Не сейчас. Я рада, что вам лучше. — Спасибо. — Он тоже улыбнулся. — Но я все равно чувствую себя неуютно... Остается попытаться загладить промах. Вы не откажетесь поужинать со мной? Ее улыбка стала знакомо лукавой. Прием был безотказный. За годы своей работы Дана в особняке бывала несколько раз; обстановка ее впечатляла не больше, чем экспозиция какого-нибудь провинциального музея. А вот стряпня повара Жано Бурвиля, служившего здесь двенадцатый год, впечатление произвела сразу и неизгладимое... — Не откажусь. Я только что из штаб-квартиры, но на пустой желудок новости пересказывать не буду. Сев в столовой за стол и рассмотрев композицию из рыбы, риса и овощей на тарелке, Дана с удовольствием вооружилась вилкой и ножом. — И почему у меня нет такого повара! Ни усталость, ни волнения последних дней никак не повлияли на ее аппетит. Лафонтен не торопил ее, зная, что если она не спешит с рассказами, значит, ничего срочного и нет, а важного она не забудет. Утолив первый голод, Дана заговорила: — По большому счету, ничего нового не случилось. Допросы, протоколы, выяснение деталей... Рутина. Надо думать, поэтому ваше отсутствие никак на всей этой деятельности и не сказалось. — Даже вопросов никто не задавал? — Ну, месье Грант интересовался, конечно. Но я ответила, что вам нужно немного отдохнуть. Он больше ни о чем не стал спрашивать. — И что, совсем ничего нового? Дана помолчала, сосредоточенно ковыряя вилкой горку риса. — Грант сам разговаривал и с Джеком Шапиро, и с Камиллом Розье. — Вот как? — насторожился Лафонтен. — А говорите — ничего нового! — Потому что ничего, — качнула головой Дана. — Насколько мне удалось узнать, Шапиро разговаривать с ним отказался. И… был очень невежлив. — А Розье? — Тут толком ничего не узнала. Но разговор шел на повышенных тонах. Я видела Гранта после, в коридоре, на площадке второго этажа. Знаете, глаза у него были красные. Я даже удивилась... — Удивляться нечему. — Сидеть было все-таки тяжело, и Лафонтен прислонился спиной и затылком к высокой спинке стула. — Вы помните фотографию, которую нашли у Розье? А он, между тем, тайком от Гранта пользовался его паролем к Центральной Базе, чтобы получать и передавать Шапиро информацию и оставаться вне подозрений. Так что Розье, в сущности, дважды предатель. А Гранту еще и предстоит решать его судьбу. — Без вас все равно ничего не решится, — сказала Дана. — Будут ждать столько, сколько потребуется. — Чего ждать, Дана? Кто знает, что со мной на самом деле? — Никто. По официальной версии, у вас нервный срыв после стычки с Митосом. Он кивнул: — У меня — нервный срыв… Вот уж не думал, что когда-нибудь буду радоваться таким подозрениям в свой адрес. До чего я дожил, черт возьми! Дана глянула на него с тревогой: — Мне не нравится ваше настроение, месье Антуан. Все же обошлось. — На сей раз обошлось, — кратко ответил он, вставая из-за стола. — Нет, сидите, пожалуйста, я никуда не ухожу. Он пересел в кресло у стены и облегченно откинулся на спинку. — Вы правы, Дана — меня очень утомила вся эта… конспирация. Я ведь подумывал удалиться от дел… Но ничего пока не получается. Она положила салфетку на стол, подошла, присела рядом с креслом, посмотрела на Лафонтена снизу вверх — снова тревожно и вопросительно: — Месье Антуан, извините, я не понимаю — почему вы так стремитесь закончить дело с этим заговором лично? Как будто свою какую-то ошибку исправить хотите. Но вы-то в чем виноваты, если это заговор? Тем более что главное уже сделано, а закончить формальное расследование мог бы ваш преемник. Он тяжело вздохнул: — Я не уверен, что сделано главное. И в том, что моей вины в происходящем нет, тоже не уверен. А преемником своим я хотел видеть сына. — И что? — Я предлагал официально представить его Трибуналу как своего преемника, но он отказался. — Почему же? Лафонтен улыбнулся и покачал головой: — Не стоит пока об этом, Дана. Все еще может измениться. Она кивнула и встала: — Да, я понимаю. — Вот и замечательно. Теперь расскажите мне поподробнее, что делается в штаб-квартире... * * * Охранник открыл дверцу, и он неторопливо вышел из машины. Прищурился на яркий солнечный свет, вдохнул по-зимнему холодный воздух. Все как всегда. Но сегодня он опирался на трость. Еще один неприятный «подарок» от миновавшего приступа: если прежде трость он брал, только когда напоминала о себе старая рана на правом бедре, то теперь она понадобилась просто для опоры. Хорошо, что набившей оскомину «конспирации» это мелкое обстоятельство не повредит… Сегодня Джек Шапиро предстанет перед судом. Чрезвычайные полномочия Верховного Координатора еще действуют, руководить ходом заседания предстоит ему. Значит, оставшееся время он потратит на изучение всего, что накопала Служба безопасности за дни, которые он провел в вынужденном затворничестве. Дана была в приемной. Встала, здороваясь, но, когда он прошел в кабинет, не стала выжидать обычные десять минут и пошла следом сразу. — Как вы себя чувствуете, месье Антуан? — спросила она, помогая ему снять пальто. — Благодарю вас, Дана, прекрасно. — Он поправил галстук и манжеты и еще раз окинул взглядом свое отражение в зеркале. Да уж, полный порядок... — Ваш друг просто волшебник! — заметила Дана, подойдя и тоже заглядывая в зеркало. — Увы, нет, — вздохнул он. — Ну, что там у нас? Они вернулись в кабинет. Лафонтен сел за стол, на котором лежали приготовленные Даной папки с бумагами. — Здесь все по делу Джека Шапиро, — сказала Дана, указывая на самую пухлую папку. — А вот тут — отчет информационной службы о ликвидации последствий атаки на Центральную Базу. — Это все? — Из срочного — все. Остальное касается текущей работы Ордена. Месье Грант просил разыскать его, если вам будет нужно с ним переговорить, но сам на разговоре не настаивал. — Раз не настаивал — значит, сам ничего обсуждать не хочет, — кивнул Верховный. — Спасибо, Дана, вы свободны. Она ушла в приемную. Лафонтен взялся было за толстую папку, но, передумав, решил начать с отчета информационной службы. Он машинально потянулся за портсигаром, раскрывая свободной рукой папку. Пробежал взглядом первые строки. Рука застыла, не дойдя до цели. Забыв о сигарете, он придвинул папку к себе и начал читать внимательнее... Дочитав последнюю страницу, оттолкнулся от стола и откинулся в кресле, прикрыв глаза. Его била нервная дрожь. А Митос и не знает, чем именно они все ему обязаны! Пусть. Но он-то, Глава Ордена, знает все. А значит, обязан с этим знанием считаться. Он снова придвинулся к столу и взялся за дело Шапиро. Ничего принципиально нового расследование за последние дни не выявило, зато подробностей к уже известному добавило немало. Хотя для Шапиро и без новых подробностей исход дела фактически предрешен. Но то для Шапиро... Интересно, придет ли на заседание Митос? Представляя себе нрав Старейшего, Лафонтен считал, что вероятность и его согласия на такой ход, и отказа от него одинаковая. Однако, просматривая досье Шапиро, Верховный наткнулся на свежее донесение. Элен Шапиро прошлым вечером побывала у Митоса. Подойти близко к дому агенты не осмелились, но время ее прихода и ухода засекли. Элен, видимо, дошла до того градуса отчаяния, когда становится все равно, у кого просить помощи. Если это обстоятельство повлияло на решение Митоса, то в какую сторону? * * * Митос все-таки приехал, точно к назначенному часу. Трибунал был уже в сборе. Сидели, как обычно, в ряд за длинным столом, только место председателя во главе этого стола занимал Верховный Координатор. Рядом, первым в ряду, сидел Деннис Грант; следующими — Второй Трибун Филипп Морен и Третий, Акира Йоши. Дальше расположились сменные заседатели. Всего в сменном составе Трибунала было двенадцать человек, из числа Региональных Координаторов, руководителей исследовательских групп и преподавателей Академии. Для принятия решения их должно было присутствовать не менее пяти; столько и собралось на этом заседании. Четверо были Региональными Координаторами — Джозеф Доусон, Карл Брэдфорд, вездесущий Лао Ченг и Лукас Клири, три года назад занявший место Уинстона в Австралии. Один — Пауль Вайс, профессор медицины из Мюнхена — руководил группой исследователей, работавшей при университете Людвига-Максимилиана. Еще одно кресло было оставлено на противоположном от председателя конце длинного стола — место для приглашенного гостя. Гость явил себя на пороге зала, когда часы показывали без двух минут десять. Одетый во все черное, в просторном плаще, скрывающим ножны с мечом, Митос неторопливо пересек зал, сел в оставленное для него кресло, поставил рядом, как скипетр, скрытый плащом меч и изобразил готовность смотреть и слушать. Оценив его манеру поведения и выбор одежды, Лафонтен про себя усмехнулся. Не иначе, Старейший вспомнил, что мир — театр, а сам он — звезда сегодняшнего спектакля. Какую пьесу он собрался играть, с порога было не понять, но Верховный не сомневался, что сыграно все будет в лучшем виде. И в том, что сумеет использовать в своих целях все, придуманное Митосом, не сомневался тоже. Митосу было много известно о Наблюдателях вообще, но нынешнего руководства Ордена он не знал, и восполнять этот пробел в его знаниях ни в чьи планы не входило. Поэтому пункт протокола о представлении присутствующих друг другу, в нормальных условиях обязательный, пропустили, перейдя сразу к повестке заседания. Помнится, Дана как-то сказала, что все эти совещания, заседания и суды похожи на театральные представления… Действительно, в обычаях Ордена значилось много разного рода ритуалов. ...Свет в зале потускнел, в ярко освещенном круге осталось только место подсудимого. Стражи привели и вытолкнули в этот круг Джека Шапиро. Он, брезгливо поморщившись, подошел к своему стулу и сел. В сторону бывших коллег даже не взглянул. Многое было иначе, чем три года назад... Деннис Грант зачитал обвинительное заключение. Нарушение присяги, фальсификация Хроник, вовлечение других Наблюдателей в преступные действия... Все старо и знакомо. Не было только пункта о превышении полномочий. Зато был другой — о покушении на единство и целостность Ордена. Лафонтен про себя вздохнул. Вот это преступление во все времена наказывалось смертью независимо от обстоятельств. Именно такое обвинение предъявляли Высшим Стражам, нарушившим присягу или уличенным в заговорах. Верный и жестокий способ избавиться от сильного соперника. Ответы на подобные обвинения — пустая формальность, которая уже ничего не может изменить. Но Шапиро, кажется, на сей раз не собирался молчать. Или ему важно не доказать что-то, а просто высказаться? Да, здесь достаточно слушателей, чтобы попытаться сыграть роль осужденного революционера. — Итак. Джек Шапиро, достаточно ли ясно изложены предъявленные вам обвинения? — Да. — Признаете ли вы эти обвинения справедливыми или намерены их оспаривать? — Справедливыми? — Шапиро медленно оглядел длинный стол, с заметным напряжением всматриваясь в полумрак. — Ваши обвинения пусты. Я больше не Страж. — Позвольте напомнить вам, господин Шапиро, — подал голос Лафонтен, — что выход из Ордена и тем более изгнание, не освобождает от необходимости соблюдать клятву. По крайней мере, ту ее часть, которая касается неразглашения тайны и невмешательства в жизнь Бессмертных. — Ну да. Тогда между мной и всеми вами нет никакой разницы. Потому что присутствие здесь его, — Шапиро кивнул в сторону Митоса, — делает клятвопреступниками вас всех. — Делало бы, будь здесь что-то, ранее ему не известное. Благодаря вам, господин Шапиро. В лице Шапиро не дрогнула ни одна черточка. — Как причудливо меняются декорации. Ведь как минимум один из вас в свое время побывал на моем месте, но это не мешает ему теперь сидеть за судейским столом. — Джек... — не удержался Доусон от печального вздоха. Хорошо, что не виноватого, только судей с чувством вины им сейчас и не хватало... — Что же до вмешательства в жизнь Бессмертных... Они, если не ошибаюсь, не считают себя обязанными не вмешиваться в нашу жизнь. Так почему нет? — Господин Шапиро, — подал голос Карл Брэдфорд, ныне самый молодой из членов Трибунала, — если я правильно помню, под постановлением о ликвидации семи агентов, чье участие в группе Хортона было неоспоримо доказано, ваша подпись стоит первой. Так? — Да, так. — Значит, вы не могли не знать, на что толкали людей, которые шли за вами сейчас. Вас это не тревожило? — Я никого ни на что не толкал и никого ни к чему не принуждал. Может быть, вы дадите себе труд подумать над этим? У нас была настоящая возможность взять под контроль силу, за которую тысячелетиями сражаются Бессмертные. Один человек может ошибаться, но я был не один! Даже в самом Трибунале нашлось, кому оценить идею! Краем глаза Лафонтен заметил, как болезненно сжалась лежащая на столе рука Денниса Гранта. — Ценитель вашей идеи, господин Шапиро, — произнес Верховный, намеренно избавляя Гранта от необходимости отвечать на неприятный ему выпад, — находится под арестом. Но я понял ваш намек. Кстати, ваша дочь учится сейчас в Академии? Шапиро напрягся. Лафонтен сам понимал, что использует нечестный прием, но нужно было как-то заставить Шапиро быть поосторожнее в словах. — Да. — Она разделяет ваши убеждения? — Элен? Молоденькая дурочка, напичканная всем этим бредом о присяге и служении Истине и Истории? Нет, она ничего не знает. Она слишком наивна, чтобы оценить возможность... Именно такой реплики Лафонтен ждал. — И о какой возможности вы говорите, господин Шапиро? — Не смешите! Даже ваши специалисты способны разобраться в записях, которые вы нашли. — По оценке наших специалистов, все исследования находились в зачаточной стадии. Сама же идея больше подходит для фантастического романа, чем для научной теории. Шапиро вздрогнул и побледнел. — Этого не может быть. Я сам проверял наличие всех расчетов!.. Эксперимент был почти закончен! — Надеюсь, вы не хотите обвинить наших аналитиков в краже результатов исследований, автором которых вы и сами не являетесь? Лафонтен не отводил взгляда от лица Шапиро, ожидая реакции. Шапиро молчал, опустив голову и закрыв глаза ладонью. — Вам еще есть, что сказать, господин Шапиро? — произнес Грант. — Нет. — Вы, кажется, намеревались оспорить все выдвинутые против вас обвинения? — Нет. Я... со всем согласен. — Вы понимаете, какой приговор вам грозит сейчас? С учетом того, что перед судом вы предстаете вторично? — Да... я все понимаю. Позвольте мне уйти. — Хорошо. В вашем присутствии больше нет необходимости. Охранники под руки вывели Шапиро из зала. Вспыхнул свет — и собрание ожило. — Нет, это неслыханно! — первым взвился Брэдфорд. — Господин Доусон, на вашем месте я бы... — Не кипятись, Карл! — осадил его Клири. — В таком положении схватишься за любую возможность огрызнуться. В общем, и обсуждать нечего. — Нечего? А эта безумная идея насчет контроля за силой Бессмертных? Он псих! — Может, не такая уж и безумная. Если продолжить исследования... — Не смешите, — резко бросил Лао Ченг. — Я кое-что понимаю в физике, и я читал заключение экспертов. Нет там материала ни для каких исследований! Просто бурная фантазия какого-то ученого маньяка! — Вы не верите, что материалы могли быть похищены? — Кем? Нашими исследователями? Ну знаете!.. — Господа, мы уклоняемся в сторону, — заметил Филипп Морен. — Что вы думаете о Шапиро? Псих или нет, но он однажды уже побывал под судом и вот чем ответил на проявленное милосердие. — Если помните, я еще в прошлый раз голосовал за смертный приговор, — решительно заявил Брэдфорд. — И сейчас долго раздумывать не буду! Лафонтен не спешил вступать в спор. Его устраивало то, что идея о краже результатов исследований не показалась никому правдоподобной. А вот реакцию Шапиро он посчитал странной. Папка Крамера была спрятана отдельно от остальных бумаг, ее могли просто не заметить при обыске. Но Шапиро явно думал, что у них в руках все расчеты. Если он сам прятал бумаги, почему его так шокировало их отсутствие? Верховный посмотрел через стол на Митоса. Тот, хмурясь, прислушивался к разгоревшемуся спору. Потом поднял голову и встретил взгляд Лафонтена. Старейший определенно готов к своему, гм, выходу и выжидает подходящего момента. Хорошо было бы знать заранее, что он задумал, но едва ли на такую роскошь можно было рассчитывать, даже найдись время задать вопрос... — А что вы молчите, Митос? Вы же затем и пришли сюда, чтобы высказать свое мнение? Вслед за Карлом Брэдфордом, задавшим этот вопрос, на Митоса обратили взгляды все остальные. Митос оглядел собравшихся и пожал плечами: — Вы думаете услышать что-то новое? Но все, что нужно, сказано очень давно и, увы, не мной. — Он выдержал короткую паузу и раздельно произнес: — Кто из вас без греха, пусть первый бросит в него камень. Лафонтен прищурился. Первый же удар пришелся не в бровь, а в глаз. Ответить сразу не смог никто. Хорошая встряска, а то ведь засиделись господа по тихим кабинетам... — И что это, по-вашему, значит? — напряженно поинтересовался Брэдфорд. Митос подался вперед: — Я скажу вам, что это значит. Знаете, чем те, кого вы называете Отступниками, отличаются от прочих добропорядочных Наблюдателей? Тем, что они высказывают вслух то, о чем остальные предпочитают только думать. Потому и этот конкретный суд — фарс. Потому что в действительности вы судите Шапиро за то, что он оказался смелее вас. За всех снова ответил Брэдфорд: — Так вы что, защищаете его? — О, нет! — Митос небрежно откинулся на стуле. — Мне, в общем, все равно. Это ваше внутреннее дело. Но надо быть последовательными, господа. Если наказывать, то наказывать сообразно преступлению. Нельзя карать смертью нарушение каких-то замшелых параграфов, и нельзя мило грозить пальчиком совершившему убийство. — Хорошо звучит, особенно с оглядкой на ваше собственное прошлое, — пробормотал кто-то. — Что вы знаете о моем прошлом, — уронил Митос, одной этой фразой прекратив наметившийся экскурс в историю. — Мне все равно, какое решение вы примете, но мотивы этого решения далеко не безразличны. Ваша организация — реальная сила, с фактом существования которой поневоле приходится считаться. И мне не все равно, какими соображениями вы руководствуетесь, когда речь заходит о жизни и смерти. Большая разница — считать вас постоянно потенциальным противником или нет. Я прошу прощения, если мои слова показались вам чересчур резкими. Но поймите… Вы в состоянии это понять… Если все останется, как есть сейчас, столкновения будут повторяться снова и снова. Рано или поздно произойдет катастрофа. Она могла произойти уже трижды. Не пора ли остановиться и подумать? Вы можете сделать Шапиро козлом отпущения, в очередной раз свалив на него все беды, казнить его и благополучно забыть. Но очень скоро появится новый Хортон или Шапиро — и все повторится. Лафонтен мысленно потирал руки. Этот Бессмертный — действительно гений! — Но почему вы считаете, что все беды идут от нас? Разве негативное отношение к Бессмертным совсем безосновательно? — Нет, разумеется. — Митос пожевал губу. — Это тоже распространенная точка зрения. Я понимаю ваше желание объяснить все зло нашей нечеловеческой сущностью... Это было бы очень удобным и объяснением, и оправданием — но увы. Наша природа на самом деле двойственна. С одной стороны, мы люди, как и вы. С другой, мы порождения чистой энергии. Так вот, то, что принято называть злом — производная от человеческих страстей. Страха, зависти, ненависти, похоти... Эти качества свойственны живой материи и абсолютно несвойственны чистой энергии. Способность творить и зло, и добро нас со смертными роднит, а не отделяет от них. Но есть и другая сторона. Мы не растим своих детей сами. Будущие Бессмертные растут и воспитываются среди обычных смертных. В них отражается то, что окружает их в юности. Не просто отражается, а усиливается, как в параболическом зеркале. Это тоже наше природное свойство, от которого никуда не уйти... Кто-то со временем оказывается способен освободиться от усвоенного в детстве и решить, кем и каким хочет быть, кто-то нет. Но факт остается фактом: мы — это вы. То, что среди Бессмертных много, выражаясь вашим языком, злодеев, говорит не о нашей злобной природе, а об изнанке жизни вашего общества. И тысячу, и сто, и двадцать лет назад. Подумайте и об этом тоже. Вы, в конце концов, ученые. Он помолчал, еще раз оглядел аудиторию. — Ну что ж, я сказал, в общем, все, что хотел. А потому, позвольте откланяться. Лезть в ваши дела у меня нет ни малейшего желания. — Он отодвинул стул и встал. — Честь имею, господа. Нужно было отдать должное прекрасному выступлению. Лафонтен поднялся, зная, что остальные последуют его примеру. Митос на миг посуровел, потом поклонился и, развернувшись, пошел к выходу. Верховный проводил его взглядом, потом повернулся к судьям: — Прошу садиться, господа. Вам есть что обсудить... Я же, с вашего разрешения, вас покину. * * * Он поднялся к себе в кабинет, куда Дана по его распоряжению должна была привести Митоса. Старейший уже был в приемной — рассматривал панели на стенах за столом секретаря, присев на край подоконника. Выглядел он так же, как до того в зале, но как будто немного бледнее. — Итак, спектакль прошел удачно? — Более чем. Лафонтен открыл дверь кабинета и жестом пригласил гостя. Митос прошел в кабинет, но сесть не пожелал, расположившись, как прежде, у подоконника ближнего к выходу окна. Верховный сел в свое кресло за столом. — Признаться, я восхищен. Это было блестяще. — Только не говорите, что не могли сказать то же самое без меня. — Мог. Вероятно, даже слова выбрал бы похожие. Но слышать такое от собственного босса — одно, а от Бессмертного — совсем другое. — Да, второе больнее. — Именно. — Вам ведь безразлично, говорил ли я искренне или только читал роль. Лафонтену не было безразлично. Но этот Бессмертный настолько непонятен и многолик... — С точки зрения достижения нужного результата это в самом деле не имеет значения. Хотя мне больше нравится думать, что вы были искренни. — Меня увиденное тоже впечатлило, — произнес Митос. — Вы всегда так расправляетесь с теми, кто встает у вас на пути? «Бывало и хуже», мысленно ответил Верховный, вслух же сказал: — Только если они не оставляют мне выбора. — Правильно ли я понял, что получил свое отпущение грехов? — без всякого перехода спросил Митос. — А вы приходили сюда только ради отпущения грехов? И говорили все то, что говорили, только чтобы угодить мне? Сомневаюсь. — Вы не станете отрицать, что я сделал именно то, чего вы от меня ждали? — Нет, конечно. — Вот и вторая причина. — Митос усмехнулся. — Это был удачный способ извиниться перед вами лично. Нет, самому себе ответил Верховный, ничего он мне прямо и откровенно не скажет. Я задумал — он сыграл — счет закрыт. А роль он читал или говорил от сердца — думай сам, если больше заняться нечем. Ну что ж, после всего, что в последнее время случилось, это неплохой результат. — Извинения приняты. — В таком случае не вижу причин здесь задерживаться. Митос выпрямился, встал и направился к двери. Времени оставалось в лучшем случае на одну фразу. — Еще один вопрос, Митос. — Тот остановился. — Зачем вчера к вам приходила Элен Шапиро? Митос секунду промедлил, потом оглянулся: — Теперь вы решили испытать судьбу? — Ничуть. Наблюдение было установлено за ней, а не за вами. К вашему дому никто подойти не посмел. Так зачем она приходила? — Я обязан вам отвечать? — Не обязаны. Но подумайте еще вот о чем... Мне так или иначе придется ее вызвать. А от того, сколько и чего я буду знать, зависит, будет это беседа или допрос. — Допрос, — повторил Старейший и усмехнулся с тоскливым сарказмом. — К чему травмировать допросами несчастную девчонку, которая и так разрывается между верностью своим убеждениям и любовью к отцу? С которого, уж простите за прямоту, за одно это следовало бы спустить шкуру. — Понятно. Что ж, не смею вас больше задерживать. Дверь за ним захлопнулась. Лафонтен глубоко вздохнул и потер ладонью лоб. Эта проблема решена, Митос им хлопот больше не доставит. О том, какую услугу он на самом деле оказал Ордену, Верховный счел за лучшее ему не говорить. Сейчас нужно вернуться в зал, поучаствовать в обсуждении выступления Старейшего. Хотя нет... сначала дождаться Дану. Дана вернулась через несколько минут. — Как наш посетитель? — спросил Лафонтен, когда она, войдя, плотно прикрыла дверь кабинета. — Благополучно покинул территорию, — отозвалась она. — Вы довольны им? — Вполне. Хотя риск был большой. — Мягко сказано, — хмыкнула Дана. — Пожалуйста, задержитесь еще ненадолго, месье Антуан. — Конечно. Я помню. Она прошла вслед за ним в его комнату. Достала из шкафа аптечку и, разбирая ее, спросила: — Месье Антуан, а как идет разбирательство? — Трибунал совещается, — отозвался он, садясь в кресло и расстегивая верхние пуговицы рубашки. — Хотя приговор Джеку Шапиро — вопрос решенный. Она, держа в одной руке наполненный шприц, подошла и присела рядом с креслом. — Вы знаете, каким будет этот приговор? — Смерть, — произнес он, удобнее устраиваясь в кресле и прикрывая глаза. Дана свободной рукой откинула с его плеча рубашку и очень осторожно, кончиками пальцев, прощупывала его руку выше локтя. Молчала. — Вас что-то беспокоит, Дана? — Я... не знаю. — Она подняла голову, отвлекшись от своей работы, и посмотрела ему в глаза. — Просто... вы так легко обо всем этом говорите... Но это же живой человек. Он хочет жить, он нужен кому-то. Я понимаю убийство в бою, когда или ты, или тебя. Но чтобы вот так, росчерком пера.. — Но восстание или заговор — это разве не бой, Дана? Что стало бы со всеми нами, сумей Шапиро исполнить задуманное? А предводитель не смеет требовать снисхождения к себе, когда гибнут люди, которых он вел за собой. — Да, но... что толку в наказании, которого человек уже не сможет осознать? — Кто говорит о наказании? Вы правы, как наказание смерть бессмысленна. Но очень хороша как мера превентивной защиты. — Превентивной защиты? От чего? — От повторения истории в будущем. — Что же это за защита? — Дана, вздохнув, вернулась к уколу. — Найдется другой псих. И какая тогда разница?.. Чш-ш... Не вздрагивайте так, пожалуйста. — Разница в опыте, Дана... Черт, это ваше лекарство — просто жидкий свинец!.. Человек учится на своих ошибках и неудачах. Три года назад справиться с Джеком Шапиро было детской задачей, сейчас мы едва сумели его остановить. Опытным путем проверять, что ему удастся с третьей попытки, я бы не хотел. — Я не о Шапиро, — сказала Дана, оправляя его одежду и вставая. Лафонтен поймал ее за руку и удержал: — Я сказал, что судьба Джека Шапиро предрешена. О Камилле Розье я ничего не говорил. Вы все еще вините себя в том, что он оказался под стражей? — Не знаю. То есть умом я понимаю, что я тут ни при чем... — Вот и прислушайтесь к голосу разума. Поверьте, Дана, уж за Камилла Розье вам себя упрекать незачем. — Я знаю, — кивнула она. — Не обращайте внимания. Просто... наверно, он все-таки запал мне в душу. Ничего, переживу. Конечно, она переживет, про себя согласился Лафонтен. Но проблем из-за этого мальчишки будет еще предостаточно... * * * Он спустился в зал заседаний. Остановился в дверях, не спеша привлекать к себе внимание и прислушиваясь к бурному спору. Речь Митоса подвигла на откровенность всех, кроме, разве что, Гранта. Тот сидел молча, опустив глаза и мерно постукивая по столу пальцами. — ...не дает ему права читать нам мораль! — заканчивал эмоциональный монолог Карл Брэдфорд. — Не знаю, о чем думает Верховный Координатор... — Ну так спросите у него, если не знаете, — произнес Лафонтен, входя в зал и направляясь к своему месту за столом. Остановился возле кресла, но не сел. Оглядел притихшее собрание. — Не пойму, чем вы так недовольны, господа. Нет-нет, не нужно больше громких речей и споров! Я их уже слышал достаточно. Вам хотелось знать, зачем мне понадобилось приглашать сюда столь необычного гостя? Извольте, это не тайна. Вы все получили места за этим столом три с половиной года назад. Это не такой большой срок, чтобы забыть, при каких именно обстоятельствах это произошло. Да, прямые контакты с Бессмертными, да еще на уровне высшего руководства, пунктами Устава не предусмотрены. Однако мы сами виноваты в том, что просто следовать Уставу стало невозможно и даже опасно. Тогда, три года назад, стоявшие у руля Ордена были вынуждены допустить на заседание Трибунала другого Бессмертного. Он тоже сказал им многое, к чему следовало бы прислушаться. У них был выбор — признать сложившуюся ситуацию исключительной и принять соответствующее решение, либо продолжать цепляться за традиции и дотошно выполнять Устав. Они предпочли второе. Теперь их правоту подтверждают только могильные камни. Это не трагическое стечение обстоятельств. Это — следствие решений, принятых в ослеплении собственным всеведением и могуществом. Но могущество это не более, чем иллюзия. Теперь вы. На первом же заседании нового состава Трибунала я просил вас запомнить и никогда не забывать печального примера тех, чьи места вы занимаете. Так вспомните об этом еще раз. Я поставил вас перед таким же зеркалом, в какое пришлось заглянуть им. Что вы предпочтете? Подумать, чем так не по нраву вам пришлось ваше же отражение или просто разбить зеркало и забыть о нем? Второе проще и удобнее. Но это ли вам нужно? Он замолчал и еще раз оглядел по очереди всех, к кому обращался. Потом закончил: — Я не сказал ничего нового ни для кого из вас. Послушайте сами себя, и убедитесь... А я, с вашего позволения, вас покину. Сегодняшняя повестка дня обязывает вас принять решение только по одному вопросу. — Господин Лафонтен, — нарушил общее молчание Деннис Грант, — ваши чрезвычайные полномочия еще не отменены. Вы имеете право участвовать в принятии решения. — Знаю, — кивнул он. — Но я снимаю свой голос. Сообщите мне, когда решение будет принято. Он снова покинул зал. Конечно, можно было остаться и послушать обсуждение, но именно сейчас ему этого не хотелось. Напрямую в решения Трибунала он не вмешивался никогда, даже когда имел на это формальное право. Просто не хотел путаницы в границах ответственности… А сейчас у него еще и было другое дело. * * * Джек Шапиро смотрел в окно, присев на край подоконника и прислонившись спиной к оконному откосу. На стук двери он оглянулся, но, увидев посетителя, снова обратил равнодушный взгляд за окно. — Как вы себя чувствуете, господин Шапиро? — тихо спросил Верховный, сев на стул и поставив трость между колен. — Лучше, чем вы, — отозвался тот. — Только не надо прикидываться удивленным! Не знаю, куда смотрят и что думают ваши нынешние помощники и советники, но я-то точно не слепой. Что у вас расшалилось на сей раз? Снова сердце? Или... — «Или». Шапиро скривился: — Знай я об этом раньше, мы бы с вами сейчас здесь не сидели. — Именно поэтому вы ничего и не знали. — А зачем вы, собственно, сюда пришли? Похвастаться своим здоровьем? Лафонтен помолчал, потом горько усмехнулся: — Хочу извиниться за свою несдержанность. Шапиро уставился было на него с удивлением, но оно быстро угасло: — О, значит, я покойник. У живых вы прощения не просите. — Напрасно вы так думаете, — произнес Лафонтен. — Напрасно? Тогда почему бы вам не извиниться за ваш выпад в мой адрес на суде? — хмыкнул Шапиро. — Признаться, даже зная вас, от такой наглости я растерялся... До какой же степени вы боитесь потерять свое влияние, если осмелились на такую ложь?! — В чем вы увидели «такую» ложь, господин Шапиро? — Вы издеваетесь! Вы точно знали, что эксперименты этого чокнутого профессора были почти закончены! И что существуют копии его расчетов, знали тоже! И прилюдно, мне в глаза, заявить, что там все только теория?! — Среди бумаг, найденных в сейфе вашей подпольной лаборатории, копий расчетов «чокнутого профессора» не было. Там работал десяток наших агентов, они собрали все, до последней записки. Шапиро замер, соображая. Потом зло скривился: — Это доказывает только то, что они исчезли прямо оттуда. Значит, среди десятка агентов был кто-то с особым поручением. — Вам доставляет удовольствие говорить мне гадости, — заметил Верховный. — Привилегия смертника — говорить правду в глаза. — В конце концов, вам ничто не мешало оспорить мое заявление. — И дать вам повод лишний раз смешать меня с грязью? — с усмешкой отозвался Шапиро. — Нет. Пусть все идет, как идет. Вы ведь себе роете яму. Я не против, чтобы она была поглубже. — Поглубже, говорите, — повторил Верховный. — Я действительно боялся. Но не потерять влияние, как кажется вам. Было кое-что и пострашнее. — Если это все, что вы хотели мне сообщить, уйдите и оставьте меня в покое. — Я уйду, разумеется. Но сначала хочу вам кое-что еще рассказать. Вы ведь уже знаете, что Митос получил доступ к Центральной Базе и оставил нам программу, которая блокировала работу системы. Еще он пригрозил, что, если мы не найдем его подругу, похищенную вами, База станет орудием уничтожения Ордена. — Бессмертный! — презрительно фыркнул Шапиро. — И после всего этого вы носитесь с этим ублюдком, вместо того, чтобы просто скрутить ему голову! — Не имею дурной привычки вымещать на ком-то досаду на свои промахи, — ровно произнес Лафонтен. — Так вот. Впоследствии программу он деактивировал. Она самоуничтожилась и разрушила все, до чего смогла дотянуться. Нам пришлось запустить резервную систему, а Базу восстановить по архивам, сделанным накануне. Откат составил около двенадцати часов. При этих словах Шапиро вздрогнул и вскинул на Лафонтена напряженный взгляд: — Двенадцать часов? — Наши специалисты исследовали остатки разрушенной системы, — продолжил Верховный, — и обнаружили очень интересные вещи. По фрагментам кода удалось установить, что в системе присутствовали не одна, а две инородных программы. Одна — та, о которой говорил Митос. Другая — сходная по принципу действия, но предназначавшаяся для рассылки информации Наблюдателям. Поскольку Митос привел свою программу в действие раньше, управление системой было захвачено ею. Вторая программа просто не сработала. Теперь от нее, как я уже говорил, остались только обрывки кода. Шапиро смотрел на него зло и недоверчиво — и со все большим страхом. — Вы проиграли, — негромко закончил Лафонтен. — Я понимаю, на что вы рассчитывали... Остановить распространение информации, которую получат сразу несколько сотен человек, невозможно, и что стало бы с Орденом после этого, не берусь даже предполагать… Но заставить замолчать одного человека — задача решаемая. Странно, что вы не воспользовались возможностью сделать хотя бы несколько копий бумаг, бывших в вашем распоряжении. Почему, если не секрет? — А вы все-таки знаете об этих бумагах, — едко хихикнул Шапиро. — Знаете… Хотя их якобы никто не видел. А копий больше не было, да. — Вы не доверяли тем, кто работал с вами вместе? — Никому из них. И правильно, кто-то меня все-таки сдал. — Вас «сдал» случай, — тихо проговорил Верховный. — Как и во всем остальном, простой нелепый случай. Или, если угодно, воля провидения. Вы верно решили, что ваше прошлое помилование было политическим ходом. Теперь в показном милосердии нужды нет. — Вы могли и не говорить мне... всего этого, — выдавил Шапиро. — Последний день жизни — не время для иллюзий. Лафонтен поднялся на ноги, собираясь уйти. — Жизнь вам не мила, смерть не страшна, осуждение бывших коллег безразлично. Тем не менее, вы виновны и должны быть наказаны. Вы не уважали мое мнение в последние годы, но подумайте над тем, что я сейчас сказал. И над тем, что вы сами назвали «привилегией смертника». Он повернулся и пошел к двери. Спиной почувствовал взгляд Шапиро. — О вас ходит много слухов. Лафонтен остановился, взявшись за ручку двери, но не оглядываясь. — Правда ли, что вы не можете убить человека, глядя ему в лицо? — Нет, неправда. Я не люблю стрелять в спину. Он вышел и захлопнул за собой дверь. * * * — Джек Шапиро, Трибунал рассмотрел предъявленные Вам обвинения и признал их справедливыми. Вина Ваша доказана. Вы осуждены и умрете. Приговор будет приведен в исполнение завтра в первом часу от восхода солнца. Деннис Грант, закончив чтение вердикта, сел и, сцепив руки, посмотрел на стоящего перед столом Джека Шапиро. Во взгляде его было сожаление. — Если вам есть, что сказать, Джек, говорите сейчас. Больше такой возможности не будет. — Сказать? Нет... Слишком поздно. Грант кивнул: — Заседание окончено. Двое Стражей выступили на середину зала, взяли Шапиро под руки и увлекли к выходу. Он не сопротивлялся, однако, сделав несколько шагов, вдруг остановился, поднял руку ко лбу и тяжело осел на пол. Стражи едва успели подхватить его и не дать удариться при падении. Судьи поднялись с мест. Пауль Вайс выбрался из-за стола, двигаясь, несмотря на годы и полноту, удивительно проворно. Подошел к Шапиро и присел рядом с ним, отодвинув растерявшихся охранников. Лафонтен наблюдал за этой суетой, не двигаясь с места. — Нервное истощение, — произнес Вайс, выпрямляясь. — Сколько ночей он не спал? — Присмотрите за ним, доктор, — сказал Верховный. — Только не спешите приводить в чувство. Вайс кивнул. Лафонтен посмотрел на Гранта; тот единственный из Трибунала сидел на прежнем месте, в раздумье глядя в стол перед собой. Потом, будто спохватившись, выпрямился и, вставая, столкнулся взглядом с Верховным Координатором. Это продолжалось один миг, но Лафонтену вдруг показалось, что в зале сделалось холоднее и неуютнее. * * * ...Утро выдалось таким же ярким и холодным, как и накануне. На задний двор старинного особняка, окаймленный высокой каменной стеной, солнце не заглядывало. Контраст сияющего неба и глубокой серой тени производил странное впечатление, даже зловещее. Впрочем, холодная тень накрывала этот двор и без природных красот — стоило лишь вспомнить, для чего собрались здесь десять самых высокопоставленных Наблюдателей. Насколько Лафонтен помнил биографии присутствующих, четверо из них решение отнять у человека жизнь принимали впервые. Самым бледным и взволнованным был Карл Брэдфорд, остальные держались лучше. Разве что Филипп Морен шумно вздыхал и утирал пот со лба, как будто был в душном зале, а не на морозном воздухе. Лафонтен стоял чуть поодаль, сложив руки на трости и наблюдая за всем и всеми с некоторой отстраненностью. В паре шагов от него Молери спокойно и методично навинчивал глушитель на ствол пистолета. В сопровождении охраны появился Джек Шапиро. Двое Стражей вывели его под руки во двор, поставили перед стеной и разошлись в стороны. Видно было, что он дрожит, как в ознобе, и старается скрыть эту дрожь, судорожно стискивая отвороты пальто скованными наручниками руками. Возможно, всему виной действительно утренний холод. Деннис Грант выступил на два шага вперед, оставив своих коллег позади. — Господин Шапиро. Последнее желание? Шапиро оторвал взгляд от пистолета в руке Молери. Кивнул и посмотрел на Лафонтена. — Да, господин Шапиро, — произнес Верховный. На лице Шапиро показалась бледная улыбка: — Это дело с самого начала было нашим с вами. Пусть оно между нами и останется. Ответом был изумленный вздох зрителей. Не удивился этой просьбе, похоже, только сам Лафонтен. — Вы хотите, чтобы я..? — Я хочу, чтобы ни у кого не возникло повода упрекать вас в непоследовательности или малодушии. Лафонтен кожей почувствовал взгляд Доусона — кроме него понять скрытый смысл фразы мог разве что Молери, больше никто из собравшихся здесь при разговоре трехгодичной давности не присутствовал. Он тогда упрекнул Шапиро именно в этом — в непоследовательности и малодушии, за то, что тот не смог исполнить собственный приговор Доусону. А что взбрело на ум Шапиро сейчас? Просто попытка досадить напоследок?.. — Что ж, будь по-вашему. — Он переложил трость в левую руку и поднял правую раскрытой ладонью вверх. Молери передернул затвор пистолета и вложил рифленую рукоять в обтянутую перчаткой руку. — Но сэр, вы не обязаны... — раздался сбоку изумленный шепот. Да, нервы у Карла Брэдфорда слабоваты для таких дел. — Последнее желание дается для того, чтобы его выполнять, — ровно произнес Лафонтен. Он перехватил взгляд Шапиро — и увидел, почувствовал ответ на свой невысказанный вопрос. Нет, это не бравада и не желание досадить. Это страх. И отчаянная попытка этот страх скрыть, не попросив снисхождения напрямую. Ну что ж... — Оставьте нас вдвоем. Снова хор удивленных возгласов. — Месье Антуан, — негромко произнес Деннис Грант, подойдя. — Вы уверены, что это безопасно? — С оружием в руках иметь дело с безоружным? Не смешите меня, Деннис. Грант поджал губы и, молча кивнув, направился к низкой двери — вслед за остальными судьями и охраной. Шапиро поглядел на закрывшуюся дверь: — Это больше, чем я просил. — Вы хотели, чтобы все осталось между нами, — отозвался Верховный. — Или я неверно понял ваше желание? — Я хотел умереть легко и быстро, — тихо выговорил Шапиро. — Но так даже лучше… Вы не думаете, что я могу попытаться сбежать? — Вам некуда бежать, и вы это понимаете. Ваша дистанция пройдена до финиша. Шапиро отступил на шаг, посмотрел на старую каменную стену: — Кто бы мог подумать, что этот финиш будет вот таким! Мне ведь в самом деле некуда идти. У меня больше нет никого и ничего… Голос его дрогнул и упал до шепота. Он опустил взгляд на свои руки, потер запястья под наручниками, крепко сцепил пальцы. Что изменит лишняя минута ожидания? — Вы готовы? — Нет, нет, подождите… — Шапиро вдохнул, выдохнул и проговорил ровно: — Если уж вам пришла охота помочь мне облегчить душу, выполните еще одну мою просьбу. Пожалуйста. — Если это будет в моих силах. — Будет. Поговорите с Элен сами. Она действительно ничего не знала, и я не хочу, чтобы ее дергали вызовами и допросами сыщики из Службы безопасности. Лафонтен помолчал немного, обдумывая сказанное. — Вчера вы считали меня чуть ли не единственным источником ваших бед, а сегодня просите позаботиться о вашей дочери? Что изменилось за ночь? — Вы сами предложили мне подумать над вашими словами. Не такое уж это приятное занятие — думать о том, насколько дешево в итоге продал свою жизнь. Вы знали что делали, когда пересказывали мне подробности нашего провала. Знали, что для меня это будет пыткой... Вы всегда были безжалостны. — С вами я всего лишь был честен. — Вы умеете оставаться честным, даже когда лжете. Наверно, поэтому люди вам верят, особенно молодые. И обещания свои вы всегда выполняете. Так вы поговорите с Элен? — Что я должен ей сказать? — Решите сами, — пожал плечами Шапиро. — Можете просто сказать правду. Что ее отец не стоит сожалений и тем более мести… Не дайте ей наделать глупостей. — Хорошо, — тихо произнес Лафонтен. — Хотя, возможно, она знала больше, чем вам казалось. — Может быть. Она умная девочка. — Да. Но почему вы просите только за нее? У вас есть жена и еще одна дочь. Шапиро покачал головой: — Жены все равно что нет. Ширли никогда не простит мне позора и развала нашей семьи… А Лиз еще слишком мала, чтобы что-то понять. — Может быть, вы и правы, — согласился Верховный. — Я рассудил бы иначе, но... — Ну... тогда, наверно, все. Будничное спокойствие этой фразы задело Лафонтена больнее, чем любые насмешки и оскорбления. Ответить он не успел. Шапиро, вздрогнув, резко отвернулся. Судорожно вздохнул и выкрикнул: — Проклятие, да стреляйте же!.. Верховный поднял пистолет. Шапиро стоял, отвернувшись к стене, пряча в ладони лицо и снова дрожа, как в ознобе. «Правда ли, что вы не можете убить человека, глядя ему в лицо?..» Нельзя прятаться от смерти. Нельзя поворачиваться к ней спиной. Нельзя. — Джек. Шапиро замер. — Повернитесь. Посмотрите на меня. Пожалуйста. Очень медленно Шапиро повернулся и, подняв голову, глянул на него поверх сжатых рук. Сколько времени летит до цели пуля, выпущенная с расстояния в пять шагов? Какая доля мгновения отделяет почти беззвучный хлопок выстрела от предсмертного вскрика?.. Алые брызги на сером камне и серой жухлой траве. И целую вечность кувыркается и падает пустая гильза. Лафонтен опустил руку с пистолетом. Потом бросил оружие на землю. Четыре шага — расстояние до еще теплого тела. От жизни до смерти. Сделав эти четыре шага, он опустился на колено рядом с Шапиро и бережным движением закрыл ему глаза. Выпрямился и, тяжело опершись на трость, поднялся на ноги. Отступил назад. Еще одна перевернутая страница. Еще одно законченное дело. Судьи и охрана вернулись во двор спустя буквально минуту. Грант подошел первым: — Месье Антуан, вы в порядке? — Вполне, — отозвался Верховный, делая еще шаг назад. — Просто жаль... — Чего? — Это нужно было сделать три года назад. Он развернулся и пошел к выходу со двора. У самой арки остановился, неожиданно с трудом переводя дыхание. Рядом тут же возникли двое Стражей, стоявших у выхода: — Вам помочь, сэр? — Нет. Благодарю вас, ничего не нужно. Он никогда прежде не замечал, какие длинные в этом здании коридоры. Даже недолгий путь кажется бесконечным. А так хотелось добраться до своего кабинета, запереть дверь и никого не видеть и не слышать! Подальше от чужих взглядов... Приемная. Он переступил порог и захлопнул за собой дверь. — Месье Антуан? Что случилось? Он оглянулся и встретил тревожный взгляд Даны. — Ничего. Все в порядке. Просто прекрасно. Пересек приемную и взялся за ручку двери кабинета. — Но, может быть... — Ничего! Ничего не нужно! Неужто так трудно просто оставить меня в покое — хотя бы ненадолго?! Уже захлопнув дверь, он опомнился — зачем? Дана-то в чем виновата? Хотел вернуться в приемную, но передумал — сначала нужно было успокоиться самому. Он ушел в дальнюю комнату, сбросил пальто, сдернул и швырнул на стол перчатки. Сел на диван. Достал портсигар — крышка не поддавалась, слишком сильно дрожали руки. Выругавшись сквозь зубы, он отбросил портсигар и без сил уронил голову на руки. Лихорадочная дрожь не унималась... Стукнула дверь, прошелестели быстрые шаги. Дана присела рядом, обняла за плечи, заставила выпрямиться. — Месье Антуан, выпейте. Губ коснулось холодное стекло. Он прикусил край стакана, вдохнул резкий запах. Сделал глоток, потом еще один... С усилием перевел дыхание. — Дана, простите меня. Бога ради, я не хотел вас обидеть! — Ничего. Все хорошо. Пожалуйста, пейте. Он допил воду с лекарством и откинулся на спинку дивана. Прикрыл глаза. Дана осторожно накрыла ладонью его руку: — Вам лучше? Он попытался отодвинуться: — Не надо. У меня кровь на руках. — Нет, — ее пальцы сжались, не давая ему освободить руку. — Боже мой, неужели они даже этого не могли сделать сами! — Это было его желание, Дана. В последнем желании нельзя отказывать. — Даже в таком? Мучить себя ради… Но это бессмысленно! — Смысл... Иллюзия, которая нужна человеку, чтобы не сойти с ума от страха одиночества и небытия... Не слушайте меня, Дана, все это вздор. Смерть есть спутник жизни и страж ее, но как больно… Господи, как больно это сознавать! — Вам лучше прилечь, — сказала она, снова беря его за руку. — Позвольте, я помогу. — Лучше в кресле. Он с усилием встал. Дана помогла ему снять пиджак и распустить узел галстука. Усадила в кресло, подсунула под голову подушку. — Боже мой... А потом ко мне придет его дочь, и я буду смотреть ей в лицо и говорить всякие нужные и правильные слова… Дана достала из шкафа плед. — Дана, не нужно. Меня же хватятся! — Подождут, — ответила она непреклонно, укрывая ему ноги пледом. — Будут знать в другой раз, на кого сваливать грязную работу. Вас все равно сейчас будет клонить в сон — от лекарства. Отдыхайте и ни о чем не думайте. — Спасибо… * * * Он не собирался спать, но, видимо, отключился раньше, чем вышла из комнаты Дана, и провалился в сон, как в глухой черный колодец. Очнулся резко, как от толчка. Торопливо глянул на часы. Надо же, всего сорок минут прошло! А казалось — полдня. Сонливость отпустила, нервозная дрожь тоже прошла. Нужно было возвращаться к делам, пока не начались лишние вопросы и тревоги. Лафонтен откинул плед и встал с кресла, осторожности ради стараясь не делать сразу резких движений. Ушел в туалетную комнату, ополоснул лицо холодной водой, прогоняя остатки сна. Вернулся и, остановившись перед высоким зеркалом, стал перевязывать галстук. Что, черт возьми, с ним было? Он не сделал ничего нового или непривычного для себя. Пульс не частил, и рука не дрогнула ни единожды… Так откуда столь бурная реакция после времени? Что он проглядел и не учел?.. Поразмыслить об этом он не успел. Замок в двери тихонько щелкнул, и в комнату заглянула Дана. — Месье Антуан? — она улыбнулась, прошла в комнату и притворила за собой дверь. — Как вы? — Ничего, кажется, пришел в себя. — Он подошел, взял ее руку и мягко сжал. — Сколько же раз еще я буду говорить вам «простите» и «спасибо»? — Я сказала, что буду с вами. Значит, я буду с вами, сколько потребуется. Хорошо, что вы уже встали. — Посетитель? — Да. Единственный, которого я не могу выставить за порог. Деннис Грант. — Замечательно, — без радости произнес Лафонтен, поднимая с дивана свой пиджак. Он вышел в кабинет через минуту. — Прошу прощения, Деннис. Вы застали меня врасплох. Что-то срочное? Грант, стоявший у окна, повернулся к нему: — Как вы себя чувствуете, месье Антуан? — Неплохо, — развел руками Лафонтен. — Хотя, должен признаться, было хуже... Пришлось пить успокоительное. Первый Трибун кивнул: — Хорошо. Я уже начал жалеть, что позволил... — Не нужно ни о чем жалеть, Деннис. Все правильно. Хотя и неприятно. После обмена любезностями можно было перейти к делу, но Грант, помолчав, просто кивнул: — Больше такого не повторится, даю вам слово. Честь имею. И ушел, так и не сказав ничего важного. Этот краткий и ничего особо не значащий разговор снова оставил на душе у Лафонтена неприятный осадок — из-за настойчивого ощущения, что Грант знает нечто, чего знать как будто не должен. Ты окончательно превратился в параноика, сказал он себе, садясь в свое кресло за рабочим столом. Ну, начни еще от Гранта шарахаться…