Наследие

Утро следующего дня началось снова заседанием Трибунала. «Делом Шапиро» повестка сессии не ограничивалась, вопросов предстояло обсудить много. На этом заседании Верховный Координатор сложил с себя чрезвычайные полномочия, предоставив детальный отчет обо всех своих решениях и избавившись от необходимости дальше принимать непосредственное участие в работе Трибунала. Отсутствие права решающего голоса, впрочем, проблемы не отменяло. Ближайшей проблемы, которая более всего не давала Лафонтену покоя. На завтрашнем заседании Трибунала будет разбираться дело второго руководителя заговора — Камилла Розье. * * * Он переступил порог приемной Первого Трибуна и в очередной раз про себя улыбнулся поспешности, с которой вскочил с места секретарь. Алекс Ротт работал здесь месяца четыре; Грант был им доволен, хотя и посмеивался порой над его педантизмом и дотошностью («Чудовищный зануда!», сказала Дана, едва познакомившись с собратом-секретарем). — Добрый день, месье Лафонтен. — Здравствуйте, Алекс. Месье Грант у себя? — Да. — Будьте любезны, доложите, что я прошу уделить мне десять минут для беседы. Секретарь исчез за дверью кабинета, потом вернулся и распахнул дверь: — Прошу вас. — Спасибо, — кивнул Лафонтен, снова про себя улыбнувшись. Дана даже в первые недели своей работы не была такой старательной. — Добрый день, Деннис. Я не отвлек вас от срочных дел? — Здравствуйте, месье Антуан. — Грант устало потер переносицу и улыбнулся виновато. — Нет, ничего срочного. Вернее, ничего нового. Прошу садиться. Лафонтен опустился в кресло для посетителей. Приподнял бровь, оценивая стопку бумаг на столе Первого Трибуна. — Ничего нового, только старое? Дело Камилла Розье? — Именно, — поморщился Грант. — И ничего нового? — Я не знаю, что думать, месье Антуан, — ответил Грант с досадой. — Не вижу мотива... Послужной список Розье безупречен. От высшего руководства он ничего, кроме поощрений и признания заслуг, не видел. Не понимаю. — А он сам? Вы пробовали говорить с ним? — Пробовал. — И он? Этот вопрос вызвал у Гранта мгновенное замешательство. Похоже, Первый Трибун совсем не беспристрастен. И правду о своем разговоре с Розье он не расскажет. — Вы же понимаете, месье Антуан, — хмурясь, произнес Грант, — что я не могу говорить с ним официально, как с чужим человеком. Мы были дружны все последние годы... и не легко смириться с таким предательством. — И что получилось из этого разговора? — Ничего хорошего. У меня он просил прощения, клялся, что не хотел мне зла... А объяснять что-либо отказался. Сказал: «Я нарушил присягу — судите и наказывайте». И замолчал намертво. — Странно, — задумчиво произнес Лафонтен. — Очень странно. Деннис, может быть, мне стоит самому с ним побеседовать? Есть у меня кое-какие предположения. — Пожалуйста, — пожал плечами Грант. — Буду рад, если вам удастся что-нибудь узнать. При том, что нам известно сейчас, ему прямая дорога следом за Шапиро. А я сам еще не решил, как поступить и стоит ли его защищать. — Не доверяете людям, которые внезапно меняют убеждения? — хмыкнул Лафонтен. — Вы правы... Но сначала давайте попробуем разобраться. — Как скажете, — вздохнул Грант. — Когда вы хотели с ним поговорить? — Сегодня. И чем скорее, тем лучше. — Хорошо, я распоряжусь. Через полчаса вас устроит? — Вполне. — Лафонтен поднялся, собираясь уйти. — До встречи, Деннис. — Вы не думаете, что разговор, о котором вы просите, опасен? — неожиданно спросил Грант. — Нет, не думаю, — пожал плечами Верховный. — Впрочем, есть разные способы обеспечить безопасность. Прикажите надеть на него наручники, если вам так будет спокойнее. — Я так и сделаю, — буркнул Грант. А он выглядит почти спокойным, отметил про себя Лафонтен. Огорченным — да, но спокойным. Прежняя растерянность и смятение исчезли, как будто миновал первый шок, и все встало на свои места. Может быть, отношения Гранта и Розье все же были не настолько близкими, как он предполагал прежде? Да, фотография... Но, даже если Грант был предметом увлечения Розье, откуда известно, что это чувство было взаимным? Неужели хоть в чем-то дела обстояли лучше, чем ему казалось? * * * Двое охранников втолкнули Розье в кабинет; он перешагнул порог и остановился, не опуская головы и заносчиво глядя куда-то в сторону. Лафонтен окинул его взглядом, отмечая про себя и бледное лицо, похудевшее, с наметившимися морщинками, и тени вокруг глаз и упрямо сжатых губ. Потом сказал: — Оставьте нас вдвоем. Старший охранник, кивнув, снял с пояса пару наручников. Розье глянул равнодушно: — Это зачем? — Приказ Первого Трибуна. Брови Розье дрогнули, обозначая страдальческую гримасу; он прикусил губу и молча поднял перед собой руки. Охранники подвели Розье к столу Верховного, усадили в кресло для посетителей и ушли. Розье молчал, глядя в стол и напряженно сжав скованные в запястьях руки. Лафонтен некоторое время тоже изучал его молча. Потом произнес: — Только один вопрос, Камилл. Зачем? Розье, не поднимая глаз, скривил губы: — Почему вам было не спросить об этом во время допроса? — Потому что я обещал не выставлять напоказ вашу личную жизнь. Кроме того, на такие вопросы человек лучше отвечает в здравом уме. — Да, — тоскливо усмехнулся Розье. — Трудно оставаться в здравом уме, когда тебе выкручивают руки и колют наркотики. — Предпочитаете более болезненные способы развязать язык? — спросил Верховный. — Электрошок? Раскаленные клещи? Не валяйте дурака, Камилл! Ваш заговор поставил под угрозу существование Ордена, а вы ждете заботы о вашем раненом самолюбии? Розье, вздернув подбородок, обжег Верховного полным ненависти взглядом: — Не путайте интересы Ордена со своими амбициями! — Со своими амбициями? — тихо повторил Лафонтен. Усмехнулся и покачал головой. Потом рывком открыл ящик стола, вытащил папку с отчетом начальника информационной службы и швырнул ее на стол перед Розье: — Вот это, по-вашему, мои амбиции? А вот это? — следом на стол упали две папки с делами погибших агентов. — Это жертвы тоже моих амбиций?! Вы имеете хоть какое-то представление о цене ваших амбиций?! Розье, ошеломленный этой вспышкой, осторожно придвинул к себе первую папку и раскрыл ее. Лафонтен с мрачным удовлетворением следил, как за чтением меняется выражение его лица. — Черт возьми! Я даже не думал, что такое возможно. — Розье глянул на другие папки, прочитал на обложках имена. — Что с ними? — Они мертвы. — Но как? — Один застрелен, у другого сломана шея. Леди Кедвин оказалась для них опасной добычей. Розье со стоном опустил голову на руки. Глухо спросил: — Что со мной будет? Лафонтен достал портсигар: — Судить и наказывать — дело Трибунала, а не мое. — Неужели? — А вас это удивляет? Вас, друга Первого Трибуна? — Бывшего друга Первого Трибуна. Вашими стараниями, — зло усмехнулся Розье. — Моими? — удивился Верховный. — Ах, да… Намного лучше было бы лишить его титула и чести, но позволить считать вас хорошим другом. А я имел наглость поступить иначе. — Вы прекрасно понимаете, о чем я, — процедил Розье. — Нет, Камилл, уж не взыщите — не понимаю. Лгали своему другу вы, под обвинение в клятвопреступлении подводили его вы, а виноват в этом, оказывается, я. — Все было не так, — проговорил Розье. Глянул на лежащие перед ним бумаги. — И этого я тоже не хотел. Лафонтен подался вперед: — А чего вы хотели, Камилл? Чего? У вас не было врагов, ваша карьера Стража складывалась очень хорошо. А что вас ждет теперь? Суд и казнь? Ради чего? Розье выпрямился; его лицо вновь приобрело холодное и замкнутое выражение. — Я не боюсь ни суда, ни казни. — Он повернул голову и впервые глянул Верховному прямо в глаза. — Это была личная месть. — Личная месть кому? — Вам. Несколько секунд Лафонтен смотрел на него, слишком удивленный даже для гнева. — Камилл, вы в своем уме? Даже если предположить, что я заслужил вашу месть... Но каким образом? Я никогда не сказал вам ни одного резкого слова, не говоря о чем-то более существенном! — О да, — криво улыбнулся Розье. — Насчет резких слов — чистая правда. Так вы и убиваете не иначе, как с церемонным расшаркиванием. На ядовитую усмешку Лафонтен внимания не обратил. Убивать с церемонным расшаркиванием — это было что-то совсем новое. Даже раскопав где-то скрытые детали биографии Верховного, узнать такие личные подробности, как почерк убийства, Розье не мог никак. Он и не знает этих подробностей, хотя чью-то ложь повторяет очень убежденно. Но какое Камиллу Розье дело до событий, которым лет больше, чем ему? — Продолжайте, Камилл, я весь внимание. Не каждый день узнаешь о себе столько нового. Так кого я убил… с церемонным расшаркиванием, как вы изволили выразиться? Розье уже снова смотрел прямо перед собой. — Мой отец не смог жениться на моей матери сразу, потому что не был разведен с первой женой. Мне было почти шесть, когда он наконец смог получить развод, я был достаточно взрослым, чтобы запомнить... Он собирался жениться на матери и официально усыновить меня. Но не успел. Мы остались одни. Женщина с маленьким ребенком без средств к существованию... Ей пришлось выйти за нелюбимого человека, только чтобы создать подобие семьи, дать мне возможность выучиться и чего-то добиться в жизни. Но все равно, я оставался незаконнорожденным! Всю жизнь я должен был что-то доказывать — таким, как вы, богатым наследникам известных фамилий. Доказывать свое право на равенство там, где у меня были все права по рождению. У меня были бы эти права — если бы не вы. Вы отняли у меня все, вместе с именем моего настоящего отца. — О каком имени вы говорите, Камилл? — А вы все еще не догадались? — с издевкой отозвался Розье. — Могли бы, если бы получше изучили мою биографию и сопоставили кое-что. Например, дату замужества и добрачную фамилию моей матери. Двадцать шесть лет назад... Скольких же еще вы убили, расчищая себе дорогу к этому креслу? Лафонтен неторопливо достал сигарету, щелкнул зажигалкой, закуривая: — Ваш отец — Клод Валера? — Слава Богу, хотя бы имя вы помните! Жаль, что я так поздно узнал обо всем, но лучше поздно, чем никогда. Ну, что вы молчите? — Вы ждете, что я забьюсь в истерике и начну вымаливать у вас прощение? — произнес Лафонтен. — В смерти Клода Валера, отец он вам или нет, не виноват никто, кроме него самого. — Я вам не верю, — бросил Розье. — И не говорите мне про доказательства — вы же сами вели расследование, могли состряпать что угодно. — Верите вы мне или не верите, дело ваше. Вы разочаровали меня, Камилл. Я был о вас лучшего мнения. — Что? — ошарашенно уставился на него Розье. — Мстить нужно уметь. А вы пока только наделали жестоких ошибок и зачеркнули свою жизнь. Непонятно, ради чего. — О, это только начало! — скривил губы Розье. — Интересно, хватит ли вам бесстыдства убить сына, зная, что на вашей совести смерть отца? — Это и будет ваша месть? — Нет, только небольшое дополнение. Остальное вы узнаете позже. Лафонтен подумал немного, внимательно разглядывая Розье. Припомнил загадочную небрежность заговорщиков в той истории с нападением на Мишель Уэбстер, папку с бумагами Крамера, которую кто-то перепрятал тайком от Шапиро. С какой-то ведь своей целью перепрятал, возможно, рассчитывая, что вернется за ней позже... — Наводка охотника-Бессмертного на загородный дом, о которой стало известно и с которой начали раскручивать заговор, была устроена вами. Розье усмехнулся: — Я Наблюдатель. И я не псих, в отличие от Шапиро. Мне нужно было расследование в Ордене, а не война с Бессмертными. — Зачем? Розье покривил губы в победной усмешке: — Вот этого я вам по доброй воле не скажу. А в пыточное кресло снова усадить меня вы не посмеете. Верховный аккуратно стряхнул с сигареты пепел. — Я вам не верю, Камилл. Не знаю, зачем вам это нужно, но вы мне лжете. — Думайте, как хотите, — обронил Розье. — Тем интереснее будет сюрприз. — Каким бы ни был этот сюрприз, ваша глупость от этого меньше не станет. Не дожидаясь ответа Розье, он нажал кнопку вызова и кивнул появившимся охранникам: — Уведите. Дождался, пока за ними захлопнется дверь, потом нервным движением погасил сигарету. Некоторое время молча сидел, уставившись в одну точку. Значит, вот как складывается головоломка, не дававшая ему покоя последние пару месяцев! Он в самом деле не знал ничего толком о женщине, которая упомянута в «деле Валера» — сначала было не до того, потом она спешно переехала, а искать ее никто не счел нужным. В этом и состоит ошибка, которую он должен был понять по настойчиво являющимся воспоминаниям? Лафонтен снова припомнил лицо Розье, твердую линию подбородка, морщинки между бровей и возле губ. По-северному светлые глаза и волосы, привычку к законченным, несуетливым движениям... Потом медленно покачал головой: — Нет. Этого не может быть. * * * Немного времени спустя в кабинет, постучав, заглянула Дана. Лафонтен стоял у окна, прислонившись к простенку, и смотрел на двор. — Месье Антуан? — Знаете, — произнес он, — наверно, Бессмертные не зря считают нас низшей расой. Мы так дешево ценим то, чего нам дано так мало! Дана подошла ближе. — Вы хотели что-то спросить? — Я хотела напомнить... Вы не забыли, что доктор Роше просил вас сегодня не задерживаться? — Забыл, — усмехнулся он. Глянул на часы. — Дел больше нет, можно отправляться прямо сейчас. Дана, кивнув, повернулась к двери: — Я распоряжусь. Телефон внутренней связи издал мелодичную трель. Лафонтен шагнул к столу и взял трубку. — Да. — Прошу прощения за беспокойство, месье Антуан, — раздался голос Денниса Гранта. — Как прошла ваша беседа с Розье? — Ничего интересного, — ответил он. — Придется довольствоваться его официальными заявлениями. — Негусто, — хмыкнул Грант. — Знать бы, с чего такое упрямство. — Может быть, он что-то скажет завтра, — предположил Верховный. — Я отправляюсь домой, Деннис. Если есть еще что-то срочное... — Нет, больше ничего. — Тогда до свидания. — До свидания, месье Антуан. Спокойной ночи. Он положил трубку и невесело улыбнулся про себя. Хорошо бы спокойной... * * * Заседание Трибунала, посвященное разбору дела Камилла Розье, не обещало никаких внезапных поворотов. В деле все было изложено четко и ясно, Верховный свой разговор с Розье оформлять протоколом не стал, а более ни в чем наличие скрытых мотивов не просматривалось. Вел заседание Деннис Грант, снова занявший место председателя во главе длинного стола. Верховный Координатор тоже занял свое обычное место — кресло за столом, поставленным так, чтобы видеть и слышать всех присутствующих, но самому на виду не быть. Все повторялось, только на стуле посреди ярко освещенного круга сидел не Шапиро, а Камилл Розье. В самом начале заседания, в ответ на традиционный вопрос «Что вы можете сказать в свое оправдание?», он ответил: «Ничего». После такого ответа спорить и доказывать стало нечего. Ему, конечно, задали еще несколько вопросов; ответы были столь же краткими и бесцветными. Лафонтен, внимательно наблюдавший не столько за ходом обсуждения, сколько за настроением собравшихся, для себя решил, что сторонников у Розье немного. Но для того ведь и дается право защищаться, чтобы изменить мнение судей в свою пользу. Попытаться доказать, что не был в курсе всех планов Шапиро и ничего не знал о планах по использованию Центральной Базы, Розье точно мог. Тогда почему он отмалчивается? Очень хочет умереть героем — хотя бы и только в собственных глазах? Или… не в собственных? Прислушиваясь к обсуждению, Лафонтен понял, что Грант для себя все решил. И Розье на его защиту и покровительство рассчитывать не приходится. Однако странное дело, Лафонтен готов был поклясться, что Розье как минимум дважды готов был заговорить и сказать, быть может, хоть что-то в свое оправдание. Но натыкался на ледяной взгляд Гранта — и снова опускал голову. Что за чертовщина здесь опять творится?.. Присматриваясь к Розье, Верховный думал еще и о другом. Насколько основательны претензии Розье на родство с Клодом Валера? Возможно ли настолько полное несходство между отцом и сыном? От задумчивости его отвлек ровный голос Гранта: — Итак, совещание закончено. Господин Розье, если вам есть, что сказать в свою защиту, говорите — это последняя возможность. Розье выпрямился, но взгляда не поднял: — Мне нечего сказать. — Вы уверены? — Я поддался чувствам там, где поддаваться им было нельзя. Такой слабости трудно найти оправдание. Я полагаюсь на вашу справедливость. — Воля ваша. В таком случае я прошу вас покинуть зал. Розье встал и пошел к выходу — к ожидавшей его охране. Дверь за ними закрылась, и в зале вспыхнул свет. Некоторое время было тихо, потом нависшую тишину нарушил Карл Брэдфорд: — Чертовщина какая-то! Что это за публичное биение себя в грудь? Он что, таким образом счеты с жизнью сводит? — Может, не нужно искать скрытый смысл? — задумчиво подал голос Джо Доусон. — Вы не верите, что человек в самом деле сожалеет о своей ошибке? — Кто сожалеет? — сдвинул брови Брэдфорд. — Розье? Если он о чем и сожалеет, так это о том, что у спектакля мало зрителей! — Я бы не был столь категоричен, господин Брэдфорд, — возразил Лао Ченг. — Розье есть что сказать, не знаю, как вам, а мне это очевидно. Но если он решил молчать — это его право. — Именно, — кратко уронил Акира Йоши. — Он не к психоаналитику на прием явился, чтобы ждать, что мы сами начнем выяснять причины и искать оправдания. Следующим подал голос Филипп Морен, потом — Пауль Вайс… И во всех мнениях на разные лады повторялось одно: отказ Розье от защиты впечатление произвел скорее негативное и симпатий ни у кого не вызвал. Лафонтен в искреннее раскаяние Розье тоже не верил. Мог бы поверить, если бы не последний с ним разговор. Увлекшихся новым спором судей прервал Грант: — Господа, мы уклонились от главного. Сказано уже достаточно, и при этом — ничего нового. Камилл Розье хочет справедливости — и он ее вполне заслужил. Прошу голосовать. — Виновен, — первым жестко произнес Карл Брэдфорд. Грант кивнул. Один за другим к нему присоединились еще шестеро присутствующих. — А вы, господин Доусон? — Я воздерживаюсь, — кратко ответил тот. — Полагаю, на то есть причины? — Есть. Я просто не верю, что он такой негодяй, каким его здесь изображают, хотя и понять, что им движет, не могу тоже. Достаточно такого объяснения? — Достаточно. — Грант выпрямился и еще раз обвел взглядом лица судей. — Есть ли возражения у Верховного Координатора? — Те же, что у господина Доусона, — отозвался Лафонтен. — Но для основательного протеста этого недостаточно. Грант кивнул, окончательно утверждая принятое решение. ...Розье пересек зал и остановился перед судейским столом, напряженно выпрямившись, сцепив за спиной руки и глядя куда-то поверх голов. Слушая вердикт, он не шевельнулся и не изменился в лице, даже когда прозвучали слова окончательной формулы обвинения — «Вина Ваша доказана». Наверно, только в эти минуты Лафонтен окончательно решил для себя, что Валера к его рождению отношения не имеет никакого. — Вы намерены оспорить решение? Традиционный вопрос, который судьи задают равным себе. — Нет, — отозвался Розье и спросил: — Я... могу узнать, сколькими голосами принят вердикт? — Семью при одном воздержавшемся, — произнес Грант. — Это имеет какое-то значение? — Семью... — тихо повторил Розье. — Нет, уже не имеет. — Приговор будет приведен в исполнение завтра утром, — подводя черту всему сказанному, произнес Грант. — Заседание окончено. Розье увели. Судьи разошлись, кто молча и в одиночестве, кто — продолжая вполголоса обмениваться мнениями. Лафонтен поднялся с места, когда в зале остались только он и Грант. Первый Трибун, взглянув в его сторону, заметил: — Вы недовольны нашим решением. — Разве я сказал, что недоволен? — Не сказали. Я вижу. — Я недоволен не вами, Деннис. Мне просто не нравится такое стечение обстоятельств. И второй раз за четыре дня присутствовать при казни... Извините, если кажусь чересчур усталым, но это действительно не вызывает у меня энтузиазма. — Я понимаю, — тихо сказал Грант. — Но на сей раз оставлять дело неоконченным нельзя. — Поэтому я не стал оспаривать ваше решение. До свидания, Деннис. До завтра я здесь не появлюсь. * * * Утро выдалось тихим и светлым, но бессолнечным. Лафонтен приехал в штаб-квартиру еще затемно, и оставшееся до рассвета время провел у себя в кабинете. Долго задерживаться на рабочем месте он сегодня не мог — нужно было поскорее отправиться в клинику. Плановое обследование, сказал Роше. Но на сердце у Лафонтена было неспокойно. Странно, он уже привык думать, что здесь для него не может быть ничего неожиданного, но ошибся. Необходимость снова становиться свидетелем убийства, хоть оно и называлось казнью, лишь ухудшала его настроение. Он думал отказаться, но счел, что отказ привлечет лишнее внимание. А ему сейчас достаточно взглядов, которыми время от времени обжигал его Деннис Грант. Закончив разбирать срочные письма и донесения, он поднялся из-за стола, ушел к приоткрытому окну и достал сигарету. Ему хотелось просто ненадолго отвлечься от мыслей о делах, но отдых этот оказался прерван самым неожиданным образом. За дверью кабинета послышались возбужденные голоса, потом щелкнул сигнал внутренней связи. Лафонтен подошел к столу и нажал кнопку: — Да. — Месье Антуан, здесь Алекс Ротт. Важные новости — по делу Розье. — Пусть войдет, если важные. Он сел за стол, мельком удивившись — какие могут быть новости по делу после вынесения приговора? Дверь распахнулась, и Дана буквально втащила в кабинет Алекса Ротта. Секретарь Первого Трибуна был непохож на себя — растерянный, бледный, как полотно его же рубашки. — И что это значит? — спросил Лафонтен, по очереди оглядывая взъерошенную парочку. — Расскажи! — решительно толкнула Алекса в бок Дана. Потом, не дожидаясь, пока он обретет дар речи, выхватила у него из руки и положила на стол маленький предмет. — Вот! — И что это? Предмет оказался диктофонной кассетой. — Это случайность, — поспешно объяснил Алекс. — Я даже не знал, что система записи была включена вчера. Я просто стал проверять кассеты, ну, на всякий случай, чтобы ничего важного не потерялось, а оно… вот… — Ничего не понял. — Верховный посмотрел на Дану. — Это запись разговора Гранта с Камиллом Розье, — пояснила она. — Сделана вчера вечером, случайно — аппаратура не была отключена. Никто бы и не узнал, если бы Алекс не сунулся проверить кассету, прежде чем снова ее использовать. Спокойный настрой Лафонтена улетучился мгновенно. — Запись разговора Гранта и Розье? — Да, я… — Ротт, оказывается, умел не только бледнеть, но и краснеть. — Я сначала хотел просто стереть ее, ну, будто и не было. Но потом подумал… что-то не так, а я ничего же не могу сделать, я только секретарь… Я никому ничего не скажу, клянусь! — Да уж извольте молчать, — кивнул Верховный. — А в первую очередь самому Гранту не проболтайтесь. Ступайте, пока вас не хватились. Алекс исчез с необычной для себя стремительностью. — Вы тоже слушали запись, Дана? — Нет, только первые несколько фраз. Я сразу решила, что Алекс прав и вам надо об этом знать. И он такой был напуганный... — Хорошо. Я послушаю. Вернитесь, пожалуйста, в приемную. Дана ушла и плотно закрыла дверь. Лафонтен достал из ящика диктофон с наушниками и вставил в него кассету. * * * — Деннис? — голос Розье дрогнул, как будто от торопливо проглоченного всхлипа. — Да, как видишь. — Ты все-таки пришел. — Да. До последней минуты не знал, решусь ли. Последовала пауза, потом Розье заговорил снова: — Деннис, ты все еще сердишься на меня? — «Сердишься» — не то слово, Камилл. — Но я же сдержал обещание! — Это ничего не меняет. — Не меняет? — голос Розье упал до испуганного шепота. — Бог мой, Деннис... Ты в самом деле позволишь меня убить? — Я уже позволил. Ты слышал вердикт. — К черту вердикт!.. Деннис... Еще ничего не случилось. Впереди целая ночь... Давай убежим. Ты же можешь это устроить!.. Мы можем исчезнуть, скрыться... К черту Орден, к черту все эти замшелые правила!.. — Нет. — Но почему?! — Потому что я все еще не знаю, за что ты продал меня. И когда и за что продашь в следующий раз. — Но я же все рассказал! — И ты ждешь, что я поверю в этот наивный лепет? Поверю, что ты меня подвел под обвинение в клятвопреступлении только потому, что чересчур увлекся сомнительной идеей? — Деннис, что ты такое говоришь? Неужели бы я сделал что-то тебе во вред? Я уверен был, что тебе ничего не угрожает! — Да неужели? Ты нашел в Уставе новый пункт, который обеспечивает мне неприкосновенность? — Причем тут Устав? Всем же известно, как Верховный к тебе относится. Он не станет заводить дела против тебя! Хотя бы чтобы себя самого не скомпрометировать… Ну, или просто пожалеет! — Пожалеет? — тихо переспросил Грант. — Он? Упаси тебя боже от жалости этого человека, несчастный ты дурак!.. Снова повисла недолгая тишина. — Деннис… Ты говорил, что любишь меня. — Говорил. — И что разучился жить без меня. — И такое говорил. Придется учиться заново. — А получится?.. — Даже если не получится — это ничего не изменит. — Деннис!.. — Прощай, Камилл. * * * Он сорвал наушники и несколько мгновений молча переваривал услышанное. Потом швырнул диктофон вместе с кассетой в ящик стола и резко поднялся на ноги. — Идиоты! Нашли время для романтических страстей!.. На заднем дворе особняка он появился последним. Окинул взглядом собравшихся — похоже, господа судьи сегодня чувствуют себя поувереннее, чем в прошлый раз. Настроены все решительно... Деннис Грант выглядит спокойным и уверенным, как и на вчерашнем заседании. Только теперь Лафонтен знал цену этому спокойствию. Невозможная выдержка у этого человека! Но у всего есть обратная сторона. Чем это показное хладнокровие обернется завтра? Нервным срывом? Запоем? Или еще хуже? — Деннис, можно вас — на пару слов? Грант, оставив двоих коллег, с которыми что-то вполголоса обсуждал, подошел и остановился рядом: — Слушаю вас, месье Антуан. — Отмените приговор. — Что? — удивленно вскинул на него взгляд Первый Трибун. — Отменить? Почему? — Я вас прошу. Этого недостаточно? — Простите, месье Антуан, — произнес Грант напряженно. — Надеюсь, вы понимаете, что такая просьба звучит... странно? Вы — вы! — просите помиловать Отступника? — Не помиловать. Я прошу сохранить ему жизнь. Вы знаете, что традицией это допускается. — Традиции я знаю, — кивнул Грант. — Но вчера вы наше решение оспаривать не стали. С чего такая перемена мнения сейчас? — Позвольте мне об этом умолчать, — произнес Верховный. — Причины есть, и достаточно основательные. Грант кивнул еще раз и вернулся к остальным судьям. О чем они говорили, Лафонтен не слышал. Стражи привели и поставили перед стеной Камилла Розье. Он за прошедшую ночь, видимо, успел окончательно смириться со своей участью. Теперь он молчал, глядел в землю и стискивал руки так, что белели костяшки пальцев. Услышав щелчок затвора, вздрогнул, но глаз не поднял. Судьи закончили совещание, до чего-то, видимо, договорившись. Грант тихо подошел к Розье: — Камилл. Тот снова вздрогнул. — Да? — Ты и сейчас не хочешь ничего добавить к сказанному раньше? — Только то, что, будь во главе заговора я, многое было бы иначе. Грант вернулся к остальным судьям и произнес четко-официальным тоном: — Камилл Розье, в связи с новыми обстоятельствами вердикт по Вашему делу будет пересмотрен. — Он кивнул охране: — Уведите. — Что? — недоверчиво вскинулся Розье. — Ты все-таки решил?.. — Нет, — ответил Грант негромко. — Я остался при своем мнении. За тебя просил человек, которому я не могу отказать. Стражи взяли Розье под руки и увлекли к выходу со двора. У дверей он обернулся, бросив на стоявшего поодаль Лафонтена взгляд, в котором неприкрыто читалось: «Это ничего не меняет». Лафонтен покинул двор последним. Медленно поднялся по лестнице, свернул в небольшой холл на площадке второго этажа... И услышал голос Гранта: — Месье Антуан. Он остановился. Грант подошел ближе. — Что ж, мы сейчас одни, лишних ушей и глаз нет. Теперь вы объясните мне столь странную перемену в вашем мнении? Что изменилось за ночь? Лафонтен повернулся. Что сказать? Что не хотел участвовать в убийстве сына, будучи по сути убийцей отца? Но Розье не сын Валера, неважно, что он сам об этом думает. — Что за обещание вы взяли с Розье, Деннис? — спросил он. По мелькнувшей во взгляде Первого Трибуна растерянности он понял, что не промахнулся. — Не это ли обещание мешало Розье внятно защищаться на суде? Вы представляете, что значит принять такое обещание от человека, которого осуждаешь на смерть?! Грант остерегающе вскинул руку. Помолчал, собираясь с мыслями, потом сказал тихо и отчетливо: — Я не брал с него никаких обещаний. Это была его идея — отказом от защиты убедить меня, что он сожалеет о своей ошибке. Но откуда вы знаете?.. Ах да... конечно. Вчерашний разговор... Кто-то в моем окружении работает не на меня? — Только на вас, Деннис. Готовность служить и защищать не исчерпывается бездумным выполнением любого приказа. — Что вы хотите этим сказать? — А что вы разумели по словами «Даже если не получится»? — Месье Антуан! — Деннис, ваша личная жизнь меня не касается, но сейчас не тот случай. И человек, которому случайно попала в руки запись вашего разговора, рассудил так же. Вы же готовы погубить себя ради вздорного мальчишки! Вернее, если на то пошло, погубить себя вместе с ним за его грехи. А вы этих грехов и не знаете толком... Что с вами, Деннис! Какая страсть вас так ослепила?! — Мои страсти касаются только меня, — сквозь зубы произнес Грант. — Вашу просьбу я, выполню, хотя и не понимаю... Стоп! Глаза Гранта опасно сузились: — Ваш разговор с Розье накануне суда. Вы сказали «Ничего интересного», но не сказали «Ничего». Так что дело не только во мне. Есть еще что-то, что касается Розье и вас... Что это? Старые личные счеты? Фамильные распри? Или наоборот, долги? Так кто из нас ослеплен собственными страстями? Лафонтен покачал головой: — Простите меня, Деннис. Грант сжал губы. Помолчал, глядя в сторону. Потом снова поднял взгляд: — Вы тоже простите меня, месье Антуан. И позвольте мне остаться при своем мнении. Вам не стоило во все это вмешиваться. Больше таких просьб я не приму. Еще раз прошу прощения. Он коротко поклонился и скрылся за дверью, ведущей на лестничную клетку. Лафонтен проводил его взглядом и ответил, обращаясь к пустому холлу: — А больше и не нужно. Впервые за много лет последнее слово в споре осталось не за ним. И, вопреки собственным ожиданиям, он не ощущал это как потерю. * * * Он вышел в тихий прохладный холл клиники и остановился напротив высокого, под потолок, окна. Уже темнело. Он провел здесь почти целый день. Плановое обследование. Нет, он не ждал радостных перемен — чудес не бывает. Но и того, что только что услышал, не ожидал. Конечно, последние события стоили ему немало сил и нервов, и это сказалось на его состоянии… И теперь Роше не давал никаких прогнозов. А потому, как хмурил брови и ерзал в кресле, понятно было, что дело дрянь. Если непонятно, можно ли рассчитывать на день или на месяц, то на практике это значит, что времени не осталось совсем. Быстрые шаги простучали по лестнице и короткому коридору. В холл вышла Дана. Она приехала уже под вечер и долго пробыла в кабинете Роше. Получала новые инструкции и, судя по выражению лица, имела возможность оценить ситуацию. Она подошла и остановилась рядом, глядя снизу вверх большущими потемневшими глазами. Потом спросила тихо: — Теперь домой? — Да, — отозвался он. И, тоже не очень уверенно, начал: — Дана, я хотел сказать… То есть предложить. Может быть, вы согласитесь пожить у меня ближайшее время? Она не удивилась. Как будто ждала такого предложения. Кивнула: — Да, конечно. Они вместе вышли на крыльцо. На площадке перед клиникой стояли две машины — его и ее. — Я понимаю, это звучит странно... Со стороны можно подумать... — Мне все равно, кто и что может подумать, месье Антуан. — Да, верно. Я снова забыл, как мало для вас значит чужое мнение. Поедете со мной сейчас? — Сейчас мне нужно домой. Потом я приеду к вам. Он ощутил, как теплеет на сердце, но улыбнуться не смог. — Я буду ждать вас к ужину. — Хорошо. Она кивнула, спустилась с крыльца и пошла к своей машине. Он проводил ее взглядом, постоял еще немного, глядя в густеющие сумерки. Потом медленно, опираясь на трость, направился к своему автомобилю.