Наследие

— Проходите, мадемуазель Шапиро. Садитесь. Невысокая стройная девушка в темном костюме вошла и остановилась посреди кабинета, сцепив руки за спиной. На Джека Шапиро она была похожа только глазами и морщинкой возле губ. — Если это допрос, я предпочту постоять. Какие они все упрямые! Поначалу. — Вы едва переступили порог и уже сказали дерзость. Я дал для этого повод? В ответ — снова тень кривой улыбки: — Я дочь своего отца. — Не помню, чтобы выражал в этом сомнения. Сядьте, Элен, или мне тоже придется встать. Она подошла и села в кресло для посетителей. Спина ее была напряженно прямая, руки Элен крепко сцепила и положила на стол перед собой. Лафонтен молча и неподвижно ждал, когда она поймет, что немедленное нападение здесь ей не грозит. Вскоре она негромко сказала: — Извините, я не хотела грубить. — Не нужно извиняться за то, в чем не чувствуете вины. Она вздрогнула и сжала губы. — И я бы не стал называть нашу беседу допросом... хотя несколько вопросов я и буду должен вам задать. — Я не сделала ничего плохого. — Я и не утверждаю, будто вы сделали что-то плохое. А какой, к примеру, смысл для вас имеет фраза «я дочь своего отца»? Она вскинула на него вспыхнувший взгляд — и снова опустила голову. Сказала тихо, без тени прежнего вызова: — Ах, какая теперь разница. Это же как клеймо несмываемой краской — дочь казненного Отступника. Вот теперь наша фамилия точно опозорена! — Вы дочь человека, которому хватило смелости до конца отстаивать то, во что он верил, и достойно принять поражение. В этом нет позора, Элен. Она подняла голову и посмотрела на него недоверчиво: — Вы в самом деле так думаете? Или просто пытаетесь меня утешить? Он откинулся на спинку кресла, поставил локти на подлокотники и сцепил пальцы мостиком. — Я не пытаюсь вас утешить. Но способность отстаивать свое мнение до конца сама по себе достойна уважения. Признаться, я думал, что такая твердость не в характере Джека. Отступись он от своей цели — не пришлось бы доводить дело до крайностей. — Ну да. — Ее взгляд снова стал холодным. — Не доводить до крайностей... Говорят, вы даже своего сына готовы были отдать под суд из-за чепухи. — Готов не был, — спокойно ответил он. — Но обстоятельства порой оказываются сильнее нас. К счастью для нас обоих, до этого не дошло. Она глянула ему в лицо, сдвинув брови как будто в напряженном раздумье. Потом опустила глаза, пряча взгляд. — Вы пришли сюда говорить, а не молчать, Элен. Если хотите что-то спросить — спрашивайте. Она медленно покачала головой и, не поднимая глаз, тихо спросила: — Как умер отец? — Достойно. Это все, что вам нужно знать и помнить. — Достойно? — вскинулась она. — Пожалуйста, не обманывайте меня. Я ведь знала его и знала, как он относился к подобным вещам. Он боялся смерти, до слез, до судорог... А вы пытаетесь убедить меня, что ему хватило сил спокойно принять пулю в лоб, да еще перед толпой зрителей? Нет! Он был связан или без сознания? Если дочери небезразлично, как вел себя ее отец перед смертью, надо ли говорить ей об этом правду? — Не связан и в полном сознании. Я не обманываю вас, Элен. Поверьте, он был вполне способен справиться со своим страхом. Отвернувшись, она прикрыла ладонью глаза и глубоко вздохнула: — Господи... Неужели хоть в этом он оказался лучше, чем о нем думали! Лафонтен едва не вздрогнул, только сейчас поняв, что мучило эту девушку. У кого в семье нет поводов чего-то стыдиться, тот и другой семье стыд не припишет. Вот и ему такая мысль в голову не пришла. — Он был вашим отцом, Элен. Помните в первую очередь об этом. И он сделал все, чтобы на вас не пала тень. Она кивнула, но ничего не сказала. — Еще вопрос, Элен. Это сейчас самое главное. Что вы думаете делать дальше? — Не знаю, — отозвалась она с тихим вздохом. — Теперь не знаю... Я всегда думала, что буду Наблюдателем. Почти что с детства, с тех пор, как узнала. Потом погиб Дэвид… Теперь мама хочет, чтобы я выбрала другое занятие. Я спорила с ней, мне казалось важным поддержать семейную традицию. Но что мне возражать ей сейчас? — А чего хотите вы сами, Элен? Жизнь впереди у вас, и жить будете вы, а не ваша мама. Вы хотите покинуть Орден? Она покачала головой: — Нет... Но что за перспектива у меня здесь? — Конечно, вам будет нелегко. Но родителей не выбирают. Либо вы принимаете судьбу такой, какой она вам досталась, либо отказываетесь от нее. И отказываетесь от своей семьи и своего прошлого. Она глянула на него негодующе: — Я не собираюсь ни от чего отказываться! — Верно, — кивнул он. — Этот выход легкий, но недостойный уважения... Как я понял, идей отца вы не разделяете. — Каких идей? — неожиданно горько, со слезами, усмехнулась она. — Он был одержим местью, он забыл все — нас, маму... Он себя винил в смерти Дэвида, и это жгло его постоянно. Как неизлечимая болезнь. Как все нелепо получилось! Но иногда кажется — хорошо, что все закончилось. Он ведь уже и не жил по-настоящему. Элен замолчала и отвернулась, прикрыв ладонью глаза. Губы у нее дрожали. Лафонтен нажал кнопку вызова и кивнул появившейся Дане. Та, без слов поняв, в чем дело, прошла в кабинет и склонилась к Элен: — Вам нехорошо? Элен невразумительно дернула головой. Дана взяла ее за плечи: — Идемте со мной. Лафонтен не стал вмешиваться. Как умеет отвлекать и утешать Дана, он знал по собственному опыту. Она отвела Элен к окну, подала стакан воды и теперь что-то тихонько, шепотом ей говорила. Несчастная девчонка, которая разрывается между верностью своим убеждениям и любовью к отцу! — так, кажется, сказал про нее Митос. И не ошибся. Вскоре Дана ушла, а Элен вернулась к столу. Села, поставив перед собой стакан с водой и продолжая держаться за него, как за спасательный круг. — Извините, я не хотела быть невежливой. — Все в порядке, — вздохнул Верховный. — Вернемся к нашему вопросу. Вы, разумеется, можете уйти. Вне Ордена никому не известны ваши беды, там вы были и останетесь наследницей американского юриста, скончавшегося от сердечного приступа. Если же решите остаться... Единственное, что я могу вам посоветовать — просите назначение подальше от штаб-квартиры. Где никто не вникает особо в интриги высшего руководства, и где в вас будут видеть в первую очередь вас, и лишь потом — дочь Джека Шапиро. — Я знала, — тихо проговорила Элен. — То есть я чувствовала — что-то не так. Эти его секреты, странные посетители, телефонные звонки... Я пыталась понять, в чем дело, но он не позволял. Никогда не говорил при мне по телефону, не разрешал мне встречаться с его гостями. Но я должна знать, что произошло, мне нужно! — Он оберегал вас, Элен. У него не было надежды на успех, и он это знал. Неведение — единственное, что могло оградить вас от беды. Не пренебрегайте этим даром. Она вскинула голову: — По-вашему, я буду просто жить и тихо делать свою работу, не зная, за что погиб мой отец?! Плохо же вы обо мне думаете! — Поверьте, люди, доискавшись правды, далеко не всегда сами понимают, что с этой правдой делать. Она покачала головой: — Я тоже не знаю, что буду делать с этой правдой. Но вы сами сказали, он — мой отец… Я хочу… Я должна знать, что произошло. — Хорошо, — произнес Верховный. — Вы правы, ваш отец был одержим местью. Он хотел обратить силы Ордена против Бессмертных, причем сделать это так, чтобы руководство оказалось не в состоянии остановить процесс. Сумей он выполнить задуманное — и неминуемо начался бы раскол в Ордене, а потом — война с Бессмертными. Элен смотрела на него круглыми от страха и изумления глазами, прикрывая губы ладошкой бессознательным жестом защиты. Спросила почти шепотом: — Это правда? — Зачем мне лгать вам, Элен? — мягче произнес Лафонтен. — Да, это правда. Хотя для меня так и осталось неясным, осознавал ли до конца Джек возможные последствия своих планов или уже был неспособен видеть ничего, кроме своей мести. Но вас он защищал до последней возможности. Твердил, что вы ничего не знали. — Я не знала, — потерянно прошептала Элен. — Я ни за что не позволила бы ему... Но каким образом? Как он мог все это сделать? — А вот этого я вам не скажу. Ни вам, ни кому-то другому. Информация засекречена именно потому, что распространение ее обернется катастрофой. Малейший намек на ваше участие в этом деле поставил бы крест на вашей карьере Наблюдателя раз и навсегда. Надеюсь, вы понимаете, что будет с вами, попытайся вы продолжить начатое вашим отцом. — Я не хочу ничего продолжать, — растерянно покачала головой она. — Это... просто какое-то безумие! Он кивнул: — Рад, что вы это понимаете. — Выпрямился, положил на стол сцепленные руки. — Послушайте меня, Элен. Не ищите виноватых в том, что произошло. Ваш отец распорядился своей жизнью так, как хотел, вас это не обязывает ни к чему. На губах Элен появилась бледная улыбка: — Нечто похожее я слышала недавно от другого человека... — Полагаю, от того, которого вы посетили вечером накануне суда, — заметил Верховный. — Надеюсь, что вы оцените совет правильно. Я не требую, чтобы вы отказывались от отца или открыто его осуждали. Но и считать его непонятым героем тоже не нужно. Помните, он не хотел, чтобы вы вмешивались в это дело. И не захотел бы, чтобы вы рисковали своей жизнью и благополучием сейчас, когда ничего уже нельзя изменить. Она молчала. Лафонтен не торопил ее новыми вопросами. — Чего же вы от меня хотите? — спросила наконец Элен. — Я понимаю... Мне пришел вызов на беседу с шефом Службы безопасности, но это только на послезавтра. А потом другой — к вам. От меня что-то требуется? Есть условия моего пребывания в Ордене? — Ничего не требуется, — покачал головой Лафонтен. — Приказ Молери я отменил, к нему вам идти не нужно. Ваш отец перед смертью попросил меня поговорить с вами, не привлекая к этому делу Службу безопасности. Я выполняю его желание. Служба безопасности вас не побеспокоит. Я верю вам — верю, что вы ни в чем не виноваты. Не обманите это доверие. Она молча покивала, потом вздохнула: — Как же все это глупо! — Вот тут вы правы. Но что было, то было, времени вспять не повернуть. Вы можете идти, Элен. Рекомендации насчет вашего назначения после Академии я передам в Трибунал. — Рекомендации? — удивилась она. — Разве я просила рекомендаций? — Нет, не просили. Но они вам будут не лишними. Не беспокойтесь, я не буду ничего никому навязывать. Просто попрошу внимательнее отнестись к вашим собственным пожеланиям. — Да. Спасибо. — Она встала. Глянула неуверенно: — Простите, я думала о вас хуже. — Рад, что ваше мнение изменилось. До свидания, мадемуазель Шапиро. — До свидания. * * * Дверь за Элен Шапиро захлопнулась, и Лафонтен откинулся на спинку кресла. Прикрыл глаза. Не то чтобы недолгий разговор утомил его по-настоящему, но… Хотя вроде бы все прошло хорошо, и Элен пока что не настроена делать глупости. В дверь негромко постучали, и в кабинет вошла Дана. — Месье Антуан? Как вы? — Ничего, — отозвался он, выпрямляясь. — Просто немного устал. Надо бы отвлечься и перекусить... Забавно, вдруг захотелось чаю с пирожными. — Приготовить? — Нет, спасибо, — он улыбнулся и, взяв трость, поднялся на ноги. — Я схожу в кафе. Заодно и проветрюсь. Маленькое кафе для персонала офиса находилось в северном крыле здания. Длинной дорогой через тихие лестницы Лафонтен добрался туда минут за пять. Залов в кафе было два: просторный общий и с уютными перегородками — для любителей приватных разговоров. Второй зал, как правило, предпочитали высокие чины Ордена, в том числе и Верховный Координатор. Сейчас беседовать там было не с кем, но просто посидеть в тишине, которую только усиливала мурлыкающая музыка, тоже было хорошо. Принесли чай, слишком горячий. Ожидая, пока он немного остынет, Лафонтен медленно крутил в руках обжигающую чашку и размышлял. Итак, сессия Трибунала по «Делу о генераторе» с участием сменных заседателей закончилась неделю назад. По сумме всех принятых решений, Трибунал снова проявил великодушие. Прежде при расследовании дел Отступников признание вины автоматически означало ликвидацию агента, независимо от уровня в иерархии Ордена. Но за последние годы изменилось действительно многое, и одним из показателей этих перемен стала реакция на выступление перед Трибуналом Митоса. Его услышали, а не просто дали высказаться и отпустили с миром. Приговор Камиллу Розье пересмотрели и заменили изгнанием, в обиходе именуемым «отсрочкой». Смерть ему не грозила, пока он не вмешивался в дела Ордена. Разумеется, за Розье, как за бывшим руководителем высокого уровня, надзор будет тщательнее, чем за рядовыми агентами. Ему придется вообще забыть о существовании Ордена и избегать любых контактов с его представителями, поскольку всякое неосторожно сказанное слово расценят как попытку вмешательства — и тогда скрыться от исполнителей воли Трибунала будет уже негде. Такая изоляция для человека, не мыслившего своей жизни вне Ордена, была суровым наказанием. Лафонтен помнил себя в возрасте Розье и знал, что для него самого такое изгнание означало бы крах всей жизни. Впрочем, Розье воспитан иначе. И возможно, считает себя счастливчиком. Из двенадцати агентов, участвовавших в заговоре, с девятью обошлись так же, как с Розье: им сохранили жизнь. Естественно, Наблюдателями они не останутся, более того, покинут Париж и не смогут вступать в контакты ни друг с другом, ни с кем-то еще из Ордена. Троим такого счастья не выпало. Судьи не хуже Верховного Координатора поняли идею с подсадной программой в Центральной Базе, и непосредственных исполнителей этой идеи никто на волю отпускать не собирался. Превентивная защита. Лафонтен достал сигарету, щелкнул зажигалкой, закуривая. Трое. Самому младшему было всего двадцать два. Двое других постарше, двадцать пять и двадцать восемь. Думал ли кто-нибудь из них, ввязываясь в опасное дело, что все закончится так быстро и с такой трагической простотой? Им ведь не досталось почетного конвоя и права на последний каприз. Темная повязка на глазах, наручники... Страшно видеть в каждом натворившем глупостей мальчишке подобие своего сына или внука. Молодость безрассудна! Лишь бы Арсен оказался умнее и осторожнее... Еще полгода учебы в Академии, и в списках Ордена фамилия Лафонтен будет значиться трижды. Вернее, снова дважды. Он нервным жестом погасил окурок и достал вторую сигарету. Невыносимо думать о себе в прошедшем времени. Решения Трибунала, принятые после возврата к обычной работе постоянным составом, касались уже внутренней политики Ордена. На этих заседаниях Верховный Координатор не присутствовал, ограничиваясь только изучением всех решений и постановлений. Прямой необходимости участвовать в работе Трибунала у него не было, лично контролировать процесс принятия решений он не хотел. Деннис Грант наверняка отнес такое самоустранение на свой счет, но промолчал; значит, поостыл. Лафонтен обиды на него не держал, наоборот, предоставил Гранту возможность самому решить, есть ли нужда искать примирения. Грант с первым шагом пока не спешил. ...В большом зале послышались негромкие голоса; Лафонтен глянул на арку, отделявшую большой зал от малого. В арке остановился Деннис Грант. — Добрый день, месье Антуан. Я не помешал? — Здравствуйте, Деннис. Нет, разумеется. Присаживайтесь. Грант подошел, сел за стол. Улыбнулся, глянув на чашку с чаем: — Мне всегда казалось, что ваш любимый напиток — кофе с коньяком. — Увы, это не самый легкий напиток, а мне давно уже не пятьдесят лет. — Да, к сожалению. — Грант посерьезнел. — Месье Антуан, я хотел... Я должен перед вами извиниться. — За что? — За конфликт из-за Камилла Розье. Вы были правы, я совсем потерял голову... И я очень благодарен вам за то, что вы сохранили в тайне то, что знали. — Не стоит благодарности. Грант снова улыбнулся: — Да, вы всегда были терпимы к подобным вещам. Сейчас уже все позади, но... Как вы узнали? Лафонтен пожал плечами: — В этом деле многое решилось волей случая. Розье ухаживал за Даной, не знаю, только ради развлечения или с какой-то иной целью. Привел ее к себе домой. Она увидела в тумбочке рядом с его кроватью вашу фотографию. Из таких, что друзьям не дарят. Мне же ваши предпочтения известны давно. Подошедший официант хрустнул накрахмаленными рукавами и поставил перед Грантом чашку с кофе. Дождавшись, пока он уйдет, Первый Трибун заговорил: — Я не дарил ему своих фотографий. — Как я понял, вы с ним вместе проводили время на одном из южных курортов. Снимок не постановочный, явно сделан случайно. Тайком от вас. Грант, подумав, тоскливо усмехнулся: — Надо же, фотография. Глупый мальчишка! Хотя злиться на него по-настоящему нет сил. И непонятно, когда все стало ложью. — Трудно сказать, где была ложь, где правда, — заметил Лафонтен, аккуратно стряхивая с сигареты пепел. — Вам ведь тоже приходилось жертвовать своими чувствами ради того, что казалось более важным. Грант отвел взгляд. — Для вас все обернулось к лучшему. Все было против вас, Деннис, и я, признаться, не знал, как поступить. Не подвернись повод переключить внимание на Розье — что бы было с вами? — Ничего хорошего, — согласился Грант. — И все-таки я не ошибся, вам об этом деле известно больше, чем мне. Лафонтен пожал плечами. Грант немного помолчал, потом сказал: — Вы не присутствовали на последних заседаниях Трибунала. Вас не интересуют обсуждавшиеся вопросы? — Отчего же? Я внимательно изучал протоколы заседаний. Мое присутствие для принятия решений вам не требовалось. — Верховный погасил сигарету и отставил пепельницу. Придвинул к себе чашку с чаем. — Что-то снова неладно? — Почему вы решили? — удивился Грант. — Ничего особенного не произошло, наоборот, все на удивление буднично. — Ну, значит, мне показалось. Грант не стал продолжать разговор. Он допил кофе и, попрощавшись, удалился, снова оставив Лафонтена одного. Нет, не все благополучно, сказал себе Верховный. Не все. Грант, возможно, и чувствовал себя неправым, но искать встречи специально, чтобы попросить прощения?.. Насколько Лафонтен знал его нрав, он скорее подал бы свои извинения в завуалированной форме. Тогда зачем он приходил? «Ищешь скрытые смыслы там, где они если и есть, для тебя неважны? — спросил он у своего внутреннего голоса. — Паранойя прогрессирует...» Он допил чай, спрятал в карман портсигар и зажигалку и отправился назад к себе. Ни к чему заставлять Дану понапрасну беспокоиться, да и дел еще по горло. Дана. Какому же чернейшему отчаянию он поддался тогда, после злополучного обследования, если осмелился предложить ей жить в своем доме! И сколько раз потом благодарил судьбу за эту минуту слабости! В самый первый вечер он ждал ее к ужину, чувствуя неловкость и гадая, как объяснить ей, что она не обязана выполнять каждый его каприз, и при этом не обидеть. Когда она появилась на пороге гостиной, он уже почти придумал, что и как нужно сказать, но забыл обо всем, едва на нее взглянув. Ее офисный строгий костюм сменили брюки, облегающий свитер и просторный вязаный жакет; волосы, обычно стянутые в узел, свободно рассыпались по плечам, придавая ее облику тихое, домашнее очарование... И дело было даже не в красоте. В ее годы все девушки красивы. Но с ней в двери как будто заглянул солнечный луч. Они поужинали вместе, и к концу трапезы Лафонтен уже был уверен, что не скажет недавно придуманных слов. Потому что позволить ей уйти ему не достанет сил. Две недели прошло с того дня. Внешне все оставалось по-прежнему — Дана появлялась в офисе первой, разобрать дела и составить расписание дня к приезду Верховного. Вечером он отпускал ее и она уезжала, как будто домой. Это видели все. О том, что Дана после работы отправляется не на свою квартиру, знали только телохранители Верховного. В числе же их достоинств значилось умение замечать то, что напрямую касается их работы, и в упор не видеть остального. Они и не видели. А он однажды поймал себя на том, что торопится домой, впервые за очень много лет. Его дом больше не казался ему пустым и холодным. Потому что теперь в нем обитало солнце. Вряд ли он решился бы сказать это вслух, в том числе и самой Дане. Но разве дело в словах? Вернувшись к себе в кабинет, он сел за стол, достал из темной папки стопку бумаг и принялся раскладывать ставший привычным за последнее время пасьянс. Донесения агентов, отчеты информационных служб, его собственные записи и заметки... Крайние листы слева — имена Бессмертных, справа — Наблюдателей. Многое изменилось с того дня, когда он начал складывать вместе сообщения о непонятных происшествиях с Бессмертными в Париже и о подозрительной статистике запросов к Центральной Базе. Теперь же история с генератором осталась в прошлом, Бессмертные, которым пришлось в ней участвовать, один за другим покидали Париж. МакЛауд и вовсе вдруг надумал запереться в аббатстве Святого Христофора… Остались только Кедвин и Митос, да и они, судя по всему, задерживаться надолго не собирались. Лафонтен убрал еще несколько листов и передвинул оставшиеся. Нет, что бы ни решил на своем совещании Трибунал Ордена, всю эту историю с генератором, заговором и конфликтами Бессмертных вокруг списывать в архив рановато. Оставались и мешали, со стороны Наблюдателей — зловещий намек Джека Шапиро на свою близость к победе и обещание неприятного сюрприза от Камилла Розье, со стороны Бессмертных — мутная история с появлением и исчезновением двойника Бессмертного Ричи Райана и настойчивый интерес Митоса к местонахождению Кассандры. Хорошо, смысл угрозы Шапиро разъяснился — после того, как раскрылась попытка использовать Центральную Базу для распространения в Ордене недозволенной информации. Смятение Шапиро при известии о провале этой попытки такую версию подтверждает. А вот что имел в виду Розье? Возможно, то же самое, не зная, что план уже провалился. Но что, если нет? Он же плел свои интриги за спиной у Шапиро и фактически спровоцировал провал заговора. Собственного провала он, опять же, не планировал, его подвела нелепая случайность в лице любопытной Даны. Прятал бумаги Крамера наверняка тоже он, больше просто некому, а стало быть — собирался как-то дальше их использовать. Ну и кроме того — что у Шапиро, что у Розье было достаточно связей среди высокопоставленных Наблюдателей, чтобы устроить еще какую-нибудь хитрую комбинацию, которую и не разгадаешь, пока она не начнет действовать. Обычно в подобных случаях Лафонтен ничего не боялся. Охотников подняться от кулуарных интрижек к серьезной политике он перевидел множество и временами лишь с холодным любопытством следил, как очередной такой претендент сворачивает себе шею в попытке прыгнуть выше самого себя. На сей раз, однако, его собственные позиции не столь прочны, как прежде, а значит, расслабляться нельзя. Сдвинув дальше вправо листы с записями об Ордене, Лафонтен переключил внимание на левую часть пасьянса. Разбираться в запутанных личных отношениях наблюдаемых Бессмертных он по-прежнему не видел смысла, интересовали его факты, а не романтические страсти. Категорично заявленное Митосом нежелание видеть около себя Наблюдателей основательно усложнило дело, но спецгруппа на то и спецгруппа, чтобы работать в экстремальных условиях, и все передвижения Митоса и Кедвин отслеживались в точности. И очень хорошо, что он не распорядился снять особое наблюдение с этой веселой компании. И хорошо, что на Джозефа Доусона запрет приближаться к дому Митоса не распространялся. Из рапорта Доусона стало известно, что с Митосом творится что-то непонятное, и Кедвин разыскивала Ансельма, чтобы договориться об убежище в Святом Христофоре. Митос туда и отбыл в сопровождении МакЛауда и Кедвин. Провожали их, как разглядели Стражи, Мишель Уэбстер и Роберт Морган. Что случилось по пути к монастырю и на какого врага нарвался Морган, никто не знал, но выброс витано Наблюдатели зафиксировали. Наблюдатели из монастыря сообщили, что Митоса привезли в бессознательном состоянии, и в себя он пришел только через день. Очнулся, как ни в чем ни бывало, разве что от голода был очень слаб. Что за выяснение отношений имело место между Митосом и МакЛаудом, в отчетах не объяснялось — никому не удалось подойти достаточно близко, чтобы подслушать разговоры, а сам МакЛауд говорил только с Ансельмом и только наедине. Но в итоге МакЛауд надумал остаться в аббатстве, а Митос и Кедвин вернулись в Париж, где активно занялись подготовкой к отъезду далеко и надолго. Митос, однако, занят был не только сборами. Он искал, очень настойчиво искал Кассандру. Уж если в Бессмертном проснулся охотничий инстинкт, можно не сомневаться, что он не успокоится, пока не доберется до своей цели. Хотя Лафонтен предпочел бы, чтобы Старейший тоже убрался из Парижа и из поля зрения Высших Стражей как можно скорее. Но, если с Кассандрой все было более-менее ясно (дорогу Митосу она перешла основательно, и неудивительно, что он решил избавиться от проблемы в ее лице раз и навсегда), то история с двойником Райана торчала, как елка посреди ледового катка. Игнорировать ее было нельзя: Митос уничтожил этого двойника необычным для Бессмертного способом, а потом с ним самим произошло нечто, столь же необычное. И отчеты Наблюдателей были уж очень невнятны, даже отчеты Доусона, который обычно узнавал все из первых рук. Верховный нажал кнопку вызова. Дверь кабинета отворилась. — Да, месье Антуан? — Записывайте, Дана, — сказал он кратко. — Завтра с утра пригласите ко мне Джозефа Доусона. Ничего не объяснять, ничего заранее не обсуждать. Прямо сейчас запросите в архиве, во-первых, Хронику Бессмертного Ричарда Райана и все, что касается его смерти. Во-вторых, все, что есть о жизни Дункана МакЛауда в девяносто седьмом и в последующие годы. В-третьих, все, что касается гипнотических способностей Кассандры. И разыщите начальника спецгруппы. * * * От огня в камине веяло уютным теплом и покоем. Пляска пламени навевала дремоту, но спать было еще рано, иначе слишком долгой покажется ночь. Дана подошла, как всегда, неслышно, поставила на столик возле кресла поднос. Взяла чайник и начала разливать чай. — Месье Антуан? Он глянул на нее, отвлекшись от огня в камине, взял у нее из рук чашку: — Спасибо. — Вдохнул запах каких-то трав. — Что это такое? — Очередной рецепт доктора Роше. — Дана налила вторую чашку и поставила чайник. — Что-то успокоительное. Вы плохо спите по ночам, месье Антуан. Он изогнул бровь: — Я просил вас не тратить силы, карауля меня по ночам. Для этого есть сиделки. — Я не караулила вас по ночам. Просто встала, по своему делу. Ну и решила вас проведать. Поговорила с медсестрой. Лафонтен, вздохнув, покачал головой, потом все-таки попробовал чай. Вкус оказался неожиданно приятным. Дана взяла вторую чашку и села, поджав ноги, прямо на ковер перед камином. Там, на австралийском пляже, она любила вот так же сидеть рядом на песке. Но тогда это казалось чем-то вроде игривого способа выразить уважение. Теперь Лафонтен знал, что глядя вот так, снизу, она постоянно могла видеть выражение его лица и взгляда — даже когда он опускал глаза. Он еще раз осторожно глотнул горячего чая и посмотрел на Дану. Она смотрела тревожно и сочувственно. — Вас что-то беспокоит, месье Антуан. Или... это из-за снов? — Снов? — удивился он. — Каких снов? — Я говорила, что заглянула проведать вас ночью. Вы спали беспокойно, метались, почти как в жару... даже что-то шептали. Он промолчал, снова глядя на свои руки и чашку с чаем. Дана придвинулась ближе: — Это из-за него, верно? Из-за Джека Шапиро? Оттого, что вам пришлось... — Я не хочу обсуждать это, Дана, — перебил он резко. Допил чай и поставил на поднос чашку. — Я пойду к себе. Пора ложиться. — Конечно. Как скажете. — Она встала, но вместе с ним не пошла, осталась в гостиной. Лафонтен поднялся в спальню. Нужно было привести себя в порядок и переодеться. Здесь помогать себе он позволял только Патрику, Дана появлялась, когда он уже лежал в постели. Подавала лекарства, делала уколы, потом просто сидела рядом, развлекая разговором или чтением — чтобы было не так скучно лежать под капельницей. Потом уходила, подменять дежурную медсестру он запретил ей сразу. И порога его ванной комнаты она не переступала никогда. Это была черта — внутренний барьер, ограждавший его интимную жизнь даже сейчас, после всего, что Дана уже видела и слышала. И было твердое знание, что, исчезни этот барьер — и не останется даже видимости их прежних отношений. Сорвался же он зря. И сорвался в ответ на верную догадку. Вспомнив еще кое-что, он мысленно дал себе пинка — если и нужно было выплеснуть накопившиеся эмоции, то никак не на Дану. Она ведь чай с травами от бессонницы готовила на двоих! Закончив вечерний туалет, он вернулся в спальню, сел на кровать и устало огляделся. Как по-хозяйски вписались в обстановку комнаты свидетельства его болезни — столик на колесах, с лекарствами и медицинской утварью, накрытый белой салфеткой, стойка для капельниц. Как метроном, ведущий обратный отсчет. Не остановить, не замедлить... Нет, так в самом деле можно спятить! Патрик вышел из ванной, увидел его все еще сидящим на кровати и тут же встревожился: — Месье Антуан? Вам плохо? — Нет. Все в порядке. Просто задумался. — Я позову мадемуазель Дану? — Да, конечно. Патрик вышел и прикрыл дверь. Лафонтен лег в постель и укрылся по грудь одеялом. Постарался отогнать мрачные мысли. Извиниться все-таки нужно, но не с таким же выражением на лице. Хороши будут извинения! Дана пришла быстро. Привычно подтянула к кровати столик, сняла с него салфетку. Как и что она там делает, Лафонтен никогда не смотрел. Достаточно того, что препарат, который назначил ему Роше после приступа, по ощущениям наводил на мысли о расплавленном свинце, и после укола боль проходила долго. Заговорил, когда очередь дошла до капельницы. — Дана, вы сердитесь? — Нет. — Не сердитесь. Я никогда не сделал бы вам больно, но это происходит помимо воли. — Я знаю. — Дана, закончив возиться с капельницей, придвинула к кровати стул и села. Повторила: — Я не сержусь. — Дело ведь не только в Шапиро, Дана... — Почувствовав дурноту, он прерывисто вздохнул и прикрыл глаза. — Голова кружится. Дана торопливо встала к капельнице. Вскоре звон в ушах утих, дышать стало легче. — Так лучше? — Да. Спасибо. Она снова села. Немного помолчала, потом сказала, хмурясь: — Все это неправильно. Вы постоянно остаетесь наедине со своей бедой. Ведь, не будь нужды, вы и меня бы не стали звать. В тяжелые моменты человек не должен оставаться в одиночестве! Он улыбнулся: — Я не одинок, Дана. У меня есть семья. Сын управляет нашим фамильным бизнесом, в последние два года его присутствие требовалось в Австралии, потому он и переехал туда. Его дети учатся там же... На Рождество обязательно приезжают. — Но почему они не могут приехать сейчас? — С чего бы? Им ведь ничего неизвестно. Это, кажется, ее удивило. — Почему? — Лишняя боль, мне и им. Пусть лучше ничего не знают... Дана немного помолчала. — Простите, если лезу не в свое дело... Но как вышло, что у вас нет назначенного преемника? Многое было бы проще... Потому что я плохо держал слово, которое дал сыну, ответил он мысленно. Кандидатов перебирал, а о времени не думал... — Все мы порой мним себя бессмертными. Думаем, что времени еще полно и обо всем подумать успеется. А оказывается иначе. — Я помню, что кандидаты были, — осторожно заметила Дана, — но вы отменили распоряжения, потому что у них были рекомендации Шапиро… Если вы настолько не доверяли ему, то как он стал Первым Трибуном? — Вы задаете хорошие вопросы, Дана. Она, порозовев, отвела взгляд. — Если бы я не доверял ему изначально, Трибуном он бы не стал. Ни Первым, ни Вторым, ни Третьим. Но не было подов для столь явного недоверия. Хотя и не скажу, что я был очень доволен таким кандидатом, но тут уж Шапиро не виноват. Вы, наверно, читали в официальной хронике — до того, как Шапиро стал Трибуном, во главе Трибунала стоял Луиджи Монтанелли. Мы с ним проработали вместе семнадцать лет. Он, как и я, числился среди учеников и последователей Марко Верчезе. — Торквемады, — заметила Дана, улыбнувшись. — Да, Торквемады, — не сдержал ответной улыбки Лафонтен. — Монтанелли был сущий дьявол. Умный и невероятно проницательный. Он и мне жизни спокойной не давал. Темперамент у него был итальянский, выяснение отношений каждый раз доходило почти до драки, не говоря об угрозах обвинить друг друга в превышении власти... И вот однажды мы с ним узнали, что наши секретари и охранники при каждом таком конфликте заключают пари на то, кто из нас сегодня будет оплачивать счет в ресторане. Монтанелли тогда смеялся до слез. В самом деле, смех и грех! — Причем тут ресторан? — спросила Дана с заметным интересом. — Это был наш способ примирения. У Луиджи было одно замечательное качество — он никогда не выносил конфликты за порог офиса. Меня злило, когда в наших спорах он брал верх, я не люблю проигрывать. А его забавляла моя злость... Ну и отдельным удовольствием он считал в качестве последнего штриха заставить похудеть мой бумажник. — Но вам нравилось работать с ним? — Так нравилось, что временами хотелось задушить его голыми руками. Он и святого был способен довести до белого каления. Но он был настолько на своем месте! — Это его место занял Джек Шапиро? — Ну, не сразу. Он же не с первого дня стал Первым Трибуном. Но в конечном итоге да. — Лафонтен вздохнул. — Действительно достойному человеку нелегко найти замену. Луиджи не слишком заботился о поиске преемника, ему казалось, что время на это еще будет. Он ведь был моложе меня, на четыре года. Но человек предполагает, а Бог располагает... — Я читала, что он ушел в отставку в девяносто втором году, — напряженно сказала Дана. — Да, в марте девяносто второго. А через три месяца умер. — Он посмотрел прямо ей в лицо, потом снова отвел взгляд. — Мне обещаны шесть месяцев, хотя и сомневаюсь, что они у меня будут. Но в то, что мне удастся мирно уйти в отставку, я уже не верю. Видимо, я этого счастья не заслужил. — Что значит «не заслужил»? — Дана встала со стула и присела рядом с кроватью, облокотясь на край. — Простите, я уже не первый раз замечаю, что вы как будто видите какую-то предопределенность, чуть ли не наказание. Почему? — Нужно ли вам это знать, Дана? Она покачала головой: — Я пытаюсь понять... Я читала о Монтанелли, он был далеко не ангелом, но вы считаете его лучше себя. Чем он так хорош? — Его власть не была оплачена кровью, — ответил Лафонтен. И предостерегающе поднял свободную руку в ответ на изумленный взгляд Даны: — Не нужно. Не хочу обсуждать это сейчас. — Я тоже не хочу это обсуждать, — шепотом произнесла она. — Но ваш предшественник... Это же было самоубийство! При чем здесь вы и ваша карьера? — Не было никакого самоубийства. Стало очень тихо. Потом Дана осторожно перевела дыхание: — Простите, мне не следовало заводить об этом речь. — Я знаю, — усмехнулся он. — Вам просто хотелось убедить меня, что я к себе несправедлив... Больше не пытайтесь этого делать, Дана. — Да, я понимаю. — Она выпрямилась и поднялась на ноги. — Может быть, вам что-нибудь почитать? — Нет. Спасибо. Идите отдыхать. Она вздрогнула: — Что?.. Вы прогоняете меня? — и снова поспешно присела рядом с кроватью. — Но... я не хотела вас обидеть!.. — Вы меня не обидели, — успокаивающе улыбнулся он. — Я просто хочу побыть один... Мне это не повредит. Предупредите Катрин. А вам не помешает отдохнуть, в том числе и от меня. Я уже дважды огорчил вас сегодня. — Хорошо. — Она встала, еще раз проверила капельницу. — Спокойной ночи, месье Антуан. — Спокойной ночи. Не тревожьтесь, все в порядке. Он проводил ее взглядом. Едва дверь за ней закрылась, он убрал с лица улыбку и подумал, что солгал, сказав, будто хочет остаться один. Больше всего ему хотелось видеть ее рядом, говорить с ней, слышать голос! Но он уже и так наговорил лишнего.. * * * Джозефу Доусону прием назначили на десять утра, и ровно в десять он переступил порог кабинета Верховного Координатора. — Доброе утро, сэр. — Здравствуйте, господин Доусон. Прошу садиться. — Он подождал, пока посетитель сядет, и продолжил: — Вам известны причины вашего вызова? — Нет. — Я изучил все ваши рапорты, касавшиеся появления в Париже двойника Бессмертного Ричи Райана. Доусон заметно напрягся. — Должен сказать, что ваши отчеты крайне невразумительны. — Но по этому делу ничего вразумительного и нет, — сказал Доусон. Лафонтен окинул его взглядом, потом спросил: — Вы играете в карты, Джозеф? — Немного, а что? — слегка растерялся тот. — При уровне ваших способностей к вранью даже «немного» — большое достижение. — Простите, я не понимаю. Верховный похлопал ладонью по лежащей на столе папке: — Это выписки из досье Ричи Райана и Дункана МакЛауда. Здесь я нашел некоторые интересные моменты. Если сопоставить их между собой и с записями некоторых других Хроник... Догадываетесь, что получится? Подскажу. Итак, Ричи Райан считался погибшим в мае 1997 года. Этот факт зафиксирован не только вами. Однако в описании обстоятельств его смерти есть ряд противоречий и неясностей. Это верно? — Да, — Доусон отвел взгляд. — Также известно, — продолжил Верховный, — что Дункан МакЛауд тогда же исчез из Парижа. Целый год его местонахождение оставалось тайной. Как выяснилось позже, он скрывался в малазийском монастыре. Так? — Да, так. — Год спустя он вернулся в Париж, и вы немедленно возобновили свои с ним отношения. О причинах его отсутствия и цели возвращения в Париж вы тогда нигде не упоминали, хотя прежде всегда восполняли такие пробелы, даже если он исчезал на пару месяцев. Позже вы сообщили Трибуналу, что нашли в записях, оставленных Митосом, упоминания о Бессмертном по имени Ариман, который, предположительно, старше самого Митоса и все еще жив. Наши археологи проверяли найденные сведения, но проект пришлось закрыть по вашей же инициативе, когда исследователи начали гибнуть в несчастных случаях именно тогда, когда подбирались к цели. Еще позже в ваших рапортах проскальзывают упоминания о некоей миссии, с которой МакЛауд якобы блестяще справился... Я ничего не упускаю? Доусон повел головой в неясном жесте. — Отлично. Тема Аримана тогда была закрыта, к ней больше не возвращались. И вот теперь, два с половиной года спустя, вдруг объявляется двойник Ричи Райана. Происходит это на фоне стычки с изобретателем, пытавшимся взять под контроль силу Бессмертных, а такие события никак не назовешь буднями их существования. Само появление двойника никак не объяснено; в бытность в Париже он непонятным образом выжил, проиграв поединок; исчезновение его ничуть не похоже на обычную смерть. Вы еще не поняли, к чему я веду? — Признаться, нет, — произнес Доусон, задумчиво теребя пальцами подбородок. — Ну, такая наивность вам уже не к лицу! — пожал плечами Лафонтен. — Скажите мне, что за дела были у МакЛауда с неким Джейсоном Лэндри? Об этом есть упоминания в рапортах, но они опять-таки слишком невнятны. Последний вопрос привел Доусона в явное замешательство, и Лафонтен не стал дожидаться, пока он придумает ответ. Сказал, кивнув: — Так я и думал. Джозеф, Ариман — персонаж зороастрийского мифа, которые как раз и изучал Джейсон Лэндри. И Лэндри, и его внучка умерли при загадочных обстоятельствах сразу после встреч с Дунканом МакЛаудом. Причем Лэндри искал МакЛауда сам. Год спустя, когда МакЛауд вернулся в Париж, смерть настигла ассистентку Лэндри, Софи Бэйнс... Мне продолжать? Или фактов достаточно и можно перейти к выводам? — Фактов достаточно, — тихо отозвался Доусон. — Хорошо. Тогда выводы. — Верховный помолчал, потом негромко, но строго произнес: — Даю вам три часа. Через три часа у меня на столе должен лежать ваш рапорт с подробнейшим объяснением всего, что вам известно и об истории с Ариманом, и о настоящих обстоятельствах смерти и воскрешения Ричи Райана, и о том, от какой неведомой болезни Митос лечился в аббатстве Святого Христофора две недели назад. Будьте внимательны — малейшая попытка о чем-то умолчать или дать фактам ложное толкование будет замечена. — Но сэр, я не думаю, что... — начал было Доусон, но Лафонтен прервал его: — Три часа — это мало времени, Джозеф. Не тратьте его попусту. Доусон кивнул, тяжело поднялся с места и пошел к выходу. Оставшись один, Лафонтен достал портсигар. А нервы-то сдают… Он видел, какое впечатление произвела на Доусона его атака и приказ, не оставлявший ни времени, ни места для маневров. Лафонтену сейчас было нужно именно это. Доусон был ему симпатичен, и не хотелось ломать эту упрямую и гордую натуру силой и принуждением. Но иного выхода нет. Если ждать, пока этот упрямец сам поймет, в какую ловушку опять себя загнал, сделать ничего будет уже нельзя. Три часа спустя Доусон сидел перед ним, ожидая, пока он закончит читать рапорт. Лафонтен не стал вникать сразу во все детали. Просмотрел написанное и положил бумагу перед собой на стол. — Что ж, неплохо, — заметил он. — Однако доверять Высшим Стражам вас, очевидно, не научит уже ничто. Жаль. Доусон посмотрел на него с упрямым огоньком в глазах: — Собираетесь передать это дело в Трибунал? — Нет, — спокойно отозвался Лафонтен. — Мы об этом поговорим позже, после того, как я изучу ваш рапорт тщательнее. Что же касается того, чего я от вас хочу... Вы стараетесь быть в курсе поисков Кассандры. — Да, и я не вижу в этом ничего противозаконного. — О, разумеется, в этом нет ничего противозаконного. Кроме маленькой детали: новостями на этом фронте очень интересуется некий Бессмертный, имеющий обыкновение заглядывать в ваш бар. — Черт! — не сдержался Доусон. — Ладно, не нужно начинать издалека! Я должен прекратить встречаться с Митосом? — Я не требую, чтобы вы разрывали дружеские связи, Джозеф. Тем более что друзья ваши действительно друзья. Это нужно ценить. Но, — он сделал небольшую паузу, — использовать вас в качестве круглосуточного источника информации им придется прекратить. Доусон покачал головой и вздохнул: — Вы ставите меня в безвыходное положение. Я же не могу все время молчать. — Не надо все время молчать. Просто научитесь отличать безобидные новости от стратегической информации. Да вам и учиться этому не нужно, только вспомнить, как это делается. И никто — слышите? — никто не должен иметь оснований снова обвинить вас в откровенных связях с Бессмертными. К тому же, скоро Митос покинет Париж, провоцировать вас на разглашение запретной информации будет некому. — Еще недавно этого запрета не было, — тихо произнес Доусон. — Что же изменилось? — Изменилась ситуация. В чрезвычайных мерах больше нет нужды. — Дружба для вас — чрезвычайная мера? Это была уже дерзость. Лафонтен откинулся в кресле и холодно посмотрел в лицо кипящему негодованием Доусону. — Я ничего не повторяю дважды, господин Доусон. И прежде чем игнорировать мой приказ, подумайте как следует. Можете идти. Спорить Доусон не осмелился. Попрощался и ушел, оскорбленный и негодующий. Ничего, подумает обо всем как следует и успокоится. А сейчас нужно было как следует изучить рапорт. Все это очень и очень интересно. Следующий час ушел у него на рапорт Доусона и сопоставление названных там фактов с информацией из других источников. Зороастрийский миф о демоне Аримане, изучением которого занимался Джейсон Лэндри, оказался не совсем мифом. Вернее, совсем не мифом. Тогда, в девяносто седьмом году, никто ничего толком не понимал, в том числе сами Бессмертные и даже «Воин Света» — Дункан МакЛауд. Однако с тех пор многое прояснилось. Ричи Райан на самом деле погиб и не воскресал. Его двойник — порождение все той же силы, именуемой в мифах «демоном». А сила эта ничто иное, как витано. Бессмертные — существа из плоти и крови, в которой скрывается Огонь Жизни; Ариман — порождение этого Огня, не одетое в земную плоть. Значит ли это, что витано обладает неким собственным разумом и волей? Или «Ариман» — одна из форм его существования, так же, как Бессмертные? Только они — в первую очередь люди, а это существо состоит из чистой энергии… Но Митос совсем недавно утверждал, что никакие страсти, порождающие в людях зло, чистой энергии несвойственны. А Ариман представляется чистейшим воплощением именно зла — ненависти, жестокости, страсти к разрушению… Митос ошибался насчет своей природы, или Ариман — все-таки не материализованная сущность витано, а нечто иное? И пока ответов на все эти вопросы нет, никакой войны на уничтожение с Бессмертными затевать нельзя. А вот как получить эти ответы? Конечно, исследования покойного профессора Крамера можно было бы взять за основу, не будь они до такой степени пропитаны маниакальной идеей власти над Единственным... Телефонный звонок отвлек его от чтения и раздумий. — Да? — Добрый день, месье Лафонтен. Она здесь. — Прямо сейчас? — Да. Как вы и предполагали. — Хорошо. Спасибо. Продолжайте работать. — Он положил трубку и включил интерком: — Дана, вызовите, пожалуйста, мою машину. * * * Кедвин медленно шла по дорожке вдоль края кладбища. Лафонтен поджидал ее возле того места, где дорожка расходилась на две, образуя вытянутую петлю. На изгибе боковой дорожки стояла скамейка со спинкой и подлокотниками. Высокие кусты живой изгороди были в этом месте не очень густыми, но подходили почти к самой скамейке. Это было как раз то, что нужно. Пропустив Кедвин мимо, Лафонтен выступил из-за деревьев и сел на скамейку. — Добрый день, госпожа Кедвин. Она остановилась, будто налетев на стену. Оглянулась. Лафонтен почти слышал ее мысли — уединенное место, поблизости ни души, за деревьями можно спрятать целую команду... — Не бойтесь, я не хочу вам зла. Я пришел говорить, а не охотиться. — Я не боюсь. — Она подошла и села на другой край скамейки. — Слушаю вас. Он еще немного помолчал, глядя в сторону кладбища и давая Кедвин присмотреться и убедиться, что опасности нет. Потом быстро глянул на нее — и заметил мелькнувшую на ее лице досаду. Значит, рассматривала, но не хотела, чтобы он это заметил. — Итак? — произнесла она, обращая взгляд в пространство. — Как чувствует себя ваш друг? Или можно уже сказать, муж? — спросил Верховный, намеренно подчеркивая свою осведомленность об их жизни. — Он считает, что все счеты между ним и вами закончены. — Можно было догадаться. Передайте ему мои соболезнования. — По поводу? — насторожилась Кедвин. — По поводу смерти его ученика, разумеется. Кроме того, мне хотелось бы предупредить вас... В Ордене скоро могут произойти перемены. Вам лучше на это время исчезнуть. — Почему вы нас об этом предупреждаете? — Ваш друг оказал мне услугу, которая стоила больше, чем он был мне должен. А я не люблю ходить в должниках. Впрочем, вряд ли мой совет будет для него внезапным откровением. — А почему бы вам не спросить его самого? — Его не так легко разыскать и застать в удобном для беседы месте. Коротко говоря, он более осторожен, чем вы. Открыто же искать контакта с вами я не могу, я связан правилами куда больше, чем ваш приятель Доусон. Кедвин пожала плечами: — Если это все, что вы хотели сказать... — Нет. Передайте ему, что Кассандра вчера покинула Марсель. Если мы верно оценили ее намерения, дня через два она будет в Святом Христофоре. Это последние сведения, которых еще нет в общей базе. Взгляд Кедвин стал недоверчивым. — А... тогда откуда это знаете вы? И зачем говорите мне? «Откуда знаете»! Они тоже бывают наивными. — Вся ваша компания последнее время была под особым наблюдением. Моим. А у меня, знаете ли, есть и другие дела, кроме присмотра за вашими приключениями. Так что я, можно сказать, лицо, заинтересованное в скорейшем разрешении вашего конфликта. — И потому вы тоже решили нарушить присягу, — хмыкнула Кедвин. — Я думала, ваша святая обязанность — прекратить это безобразие. — Именно это я и намерен сделать. Ваш постоянный информатор этих сведений еще не получил, но, даже если и получит, вам это мало поможет. — Не понимаю, — нахмурилась она. — Время игр прошло, госпожа Кедвин, — жестко произнес Верховный. — Чрезвычайная ситуация требует чрезвычайных мер, но теперь в них нужды больше нет. Доусону не будет запрещено с вами встречаться, но держать язык за зубами ему придется научиться. Вернее, вспомнить, как это делается. Он не всегда делает то, чего от него ждут, но моего приказа ослушаться не посмеет. Я даю вам информацию, которая нужна для завершения всей этой истории, только потому, что хочу расплатиться с собственным долгом. Но на этом наши счеты действительно заканчиваются. Мой вам совет — уезжайте. Так будет лучше и для вас, и для вашего друга-Стража. Вот теперь я сказал все. Кедвин помолчала, раздумывая, потом неторопливо поднялась с места. — Очень хорошо. Думаю, Митос оценит ваш ход лучше, чем я. До свидания... Или, правильнее, прощайте? — Вы понятливы, госпожа Кедвин. Прощайте. Лафонтен встал и отступил за деревья. Он видел, как Кедвин, выйдя на основную дорожку, остановилась и оглянулась. С ребячливым удовольствием заметил недоумение на ее лице при виде опустевшей скамьи. Ну что ж, это дело можно считать сделанным. За такую возможность окончательно выяснить отношения с Кассандрой Митос ухватится двумя руками. * * * ...Он перечитал последнее донесение, положил его в ряд с остальными. Некоторое время молча смотрел на поредевший пасьянс, потом собрал бумаги и убрал в папку. Достал сигарету, неторопливо закурил и откинулся на спинку кресла. Итак, теперь дело можно действительно считать законченным. Распоряжения спецгруппе уже переданы. Митос и Кедвин покинули Париж, Дункан МакЛауд заперся в аббатстве Святого Христофора. То, что осталось от трупа Кассандры, нашли в сгоревшей машине на дороге к монастырю. Все, в этой истории пора поставить точку. В конце концов, у Верховного Координатора хватает и других забот... Негромкий стук в дверь отвлек его от приятных мыслей. — Да. Дана вошла в кабинет и плотно притворила за собой дверь: — Месье Антуан, срочное сообщение. — Слушаю. — Азиатская группа требует внеочередного совещания. По какому поводу, не говорится, но настроены они очень решительно. Он кивнул: — Ну, раз требуют, значит, повод серьезный. Время назначьте сами, лучше с утра. Это все? — Сегодня в Париж прибыл Лао Ченг. Но встречи потребовал не с вами, а с Первым Трибуном. Лафонтен промолчал. Дана, выждав немного, осторожно продолжила: — Месье Антуан, такая активность, и сразу после раскрытия заговора... Это несколько странно, вам не кажется? — Мне не кажется, — отозвался он. — Я в этом уверен. Назначьте совещание на завтра, посмотрим, чего они хотят. Дана ушла. Лафонтен поднялся и подошел к окну. Долго молча смотрел на двор. Лао Ченг. Его самый сильный оппонент. Следовало ожидать.