Наследие

Он притворил дверь в свою комнату, прошел в кабинет и сел за стол, поставив рядом трость. — Итак, планы на сегодня? Дана положила перед ним темно-синюю папку с расписанием дня. — В десять часов совещание с азиатской группой. Месье Антуан... — Да? — Мне не по себе. Он посмотрел на нее, потом вернулся к бумагам, разложенным на столе. — Не переживайте, Дана. Все уладится. — Вы так думаете? — Мне нравится думать именно так. Что-нибудь еще? — Месье Грант хотел переговорить с вами до совещания. Просил сообщить, когда вы сможете с ним встретиться. — Это уже интересно, — произнес Лафонтен, отвлекшись от документов. — Он у себя? — Сказал, что будет у себя — ждать ответа. — Хорошо. Я сам к нему схожу. * * * Денниса Гранта он застал нервно расхаживающим по кабинету. — Месье Антуан? Право же, не стоило беспокоиться! Я сам пришел бы к вам. — Пустяки, Деннис, я ведь уже здесь. Верховный сел в предложенное кресло: — Итак, что за срочная надобность перед срочным же совещанием? Новости? — И новости неприятные, — произнес Первый Трибун, тоже садясь за стол. — Лао Ченг намерен выдвинуть против вас обвинение в превышении власти. — У него есть для этого основания? Грант выпрямился и вопросительно приподнял брови. — Вы не удивлены, — заметил он. Взял лежавший перед ним на столе лист бумаги и протянул Лафонтену. — Вот основания. Копия страницы из папки доктора Крамера. Папки, которой уже давно не существовало. Ровные цепочки цифр и знаков, без текста. Лафонтен припомнил, как выглядел оригинал, потом аккуратно положил страницу перед собой на стол. Не поддельная. Хороший ход. Очень хороший. Грант продолжил: — Мне объяснили, что это такое и откуда могло взяться. Ченг считает, что ни у кого, кроме вас, эти бумаги оказаться не могли. Обосновать обвинение, в сущности, больше нечем. Слово против слова... во всяком случае, мне больше ничего не известно. Но я все же предпочел бы первым услышать вашу версию — откуда могла взяться эта бумага. Ченга лучше осадить сразу, так шума будет меньше. Грант умолк. Лафонтен тоже молчал, глядя на лежащую перед ним бумагу. — Месье Антуан? Почему вы молчите? — Мне нечего сказать, — произнес Лафонтен. — Нечего? — Да. Эта бумага — копия страницы из описания генератора. — То есть это описание в самом деле существует? — Существовало. Несколько долгих мгновений Грант молчал, сжав губы, очевидно достраивая мысленно цепочку: «я знаю, что это за бумаги» — «я знаю, что их больше не существует» — «я это знал, когда обсуждали дело Шапиро» — «я солгал Трибуналу» — «ложь раскрылась» — «мне нечего возразить». С глубоким вздохом он откинулся в кресле и провел ладонью по лицу: — И вы так спокойно об этом говорите, месье Антуан! Вы отдаете себе отчет... — Я всегда и во всем отдаю себе отчет, — перебил его Лафонтен. — Да, я видел эти бумаги. И на тот момент знал, что держу в руках последнюю копию... Какой у меня был выбор? Вынести благое начинание на общее обсуждение и предоставить распоряжаться им экстремистам вроде Ченга? — Разумеется, нет, — поморщился Грант. — Но речь не о нем. Речь о нас. Обо мне, о тех, кто работал с вами вместе. Или мы тоже не заслуживаем доверия? Лафонтен тяжело вздохнул. На такие вопросы отвечать всегда было непросто. — Я не хотел обижать вас недоверием, но не мог позволить такой информации стать достоянием гласности. И не мог сделать тебя второй мишенью в этом конфликте, добавил он мысленно. Вслух же закончил негромко: — У меня не было выбора, Деннис. Грант кивнул: — У меня тоже нет выбора, месье Антуан. Я должен принять и рассмотреть заявление Ченга. — Я и не собирался с этим спорить. — Он выпрямился и взялся за трость, собираясь встать. — И вы ничего больше мне не скажете? — Мне больше нечего сказать. Когда нет сил для борьбы, приходится уступать. — Уступать? — изумился Грант. — Кому? Этому интригану Ченгу?! — Не Ченгу. Вам. Я приму любое ваше решение, Деннис. Любое. — Месье Антуан! Лафонтен глянул на часы и поднялся. — Мне пора, через полчаса открывать совещание. А вас я попрошу: прежде чем решать, стоит ли там появиться, достаньте и прочтите бумагу, которую я вам оставил после ареста Шапиро. — Месье Антуан. — Грант встал из-за стола. — Пожалуйста, не делайте вид, будто не понимаете, о чем я... Вы мой учитель, я не могу вас судить! Лафонтен остановился у двери и оглянулся: — Значит, я был плохим учителем. Он вышел и притворил за собой дверь, без труда представив себе дальнейшее: пару минут Грант будет нервно ходить по кабинету, потом, спохватившись, достанет из сейфа темную папку... Но как же круто все повернулось! Это и есть обещанный Розье «сюрприз»?.. * * * Малый конференц-зал с овальным столом, рассчитанным на десять человек, находился на втором этаже в восточном крыле здания. Совещание было назначено на десять часов, и ровно в десять Лафонтен входил в зал. Азиатская группа состояла из представителей восьми регионов. Для срочного совещания к Ченгу смогли присоединиться пятеро. Дана сказала, что они настроены решительно, однако решительность читалась только в глазах Ченга. Остальные его уверенности не разделяли… Но единственной в этой компании женщиной была японка Марико Тагава, известная нелюбовью к кулуарным интригам, бескомпромиссностью и чрезвычайной жесткостью в отстаивании своих позиций. Для Ченга она была союзником незаменимым, но и опасным — если в некий момент она усмотрит изъян в его позиции, поддержки ее он лишится мгновенно. Ченг должен быть очень уверен в своих позициях, если решился привлечь ее к делу... Знать бы, сколько, чего и, главное, откуда ему известно. — Доброе утро, господа, — произнес Верховный, подходя к своему месту во главе стола. — Прошу садиться. Он сел сам и подождал, пока рассядутся все. Ченг занял место напротив, на другом конце стола; справа от него села Марико, следом остальные — так, что пустыми оказались три места, ближние к председателю. Очень показательно. Верховный окинул взглядом всех по очереди. Наверно, ни одна другая региональная группа не объединяла людей настолько различных меж собой — и внешне, и по религиозным и политическим взглядам… Он задержал внимание на Лао Ченге, невольно вспомнив другого человека — того, чьим наследником Ченг себя считал. Как и Чун Ли, Ченг был великолепно образован и очень умен; кое в чем они были похожи и внешне — невысоким ростом, худобой и стремительностью движений, но на этом сходство и заканчивалось. — Итак, господа... Поскольку это совещание — инициатива господина Ченга, то повестку дня должен предложить он сам. Я вас слушаю, господин Ченг. Ченг выложил на стол уже знакомую Лафонтену копию: — Повестка дня состоит из одного вопроса. Я хочу знать судьбу остальных страниц вот этого расчета. Лафонтен подождал, пока коллеги Ченга передадут ему лист. Посмотрел, убеждаясь, что копия та же, которую он видел недавно у Гранта. — Существование других страниц вы вывели из нескольких строчек на этой, очевидно, путем логических умозаключений? «Ну, давай, скажи что-нибудь о других бумагах!..» Ченг даже бровью не повел. — Разумеется. Господин Лафонтен, ваша научная специальность далека от естественных наук, но я физик. И здесь, — он постучал ногтем по листу с формулами, — на своем поле я, а не вы. Поэтому не нужно пытаться меня одурачить. «Если бы дело было в физике,» — мысленно усмехнулся Лафонтен. Вслух же заметил: — Не логичнее ли спрашивать о судьбе оригинала того, кто держит в руках копию? — Нет, не логичнее, — уронил Ченг. Лафонтен откинулся на высокую спинку стула, положив на край стола сцепленные руки. Плана действий у него не было. Он все еще не мог уверенно оценить ни осведомленность Ченга, ни масштаб возможных проблем, но как-то вдруг пришло ощущение, что знание всего этого ничем бы ему не помогло. — Вы напрасно ждете ответа, господин Ченг. Если в вашем распоряжении только эта страница, то вам придется ею довольствоваться. Ченг напряженно выпрямился: — Вы в этом уверены? — Абсолютно уверен. Марико наклонилась к Ченгу и что-то сказала ему вполголоса. Он ответил негромко и очень коротко. Марико выпрямилась. — Господин Лафонтен. — У нее был удивительный голос, вроде бы мягкий и негромкий, но слышно ее было среди любых словесных баталий. — Заявленная вами уверенность предполагает определенную осведомленность. Фактически вы только что подтвердили, что вам известен и сам факт существования этих расчетов, и то, что на текущий момент они недоступны. Отрицать столь очевидные вещи было бы с вашей стороны… странно. — Я не собираюсь отрицать очевидные вещи, госпожа Тагава. — Я не ослышался, господин Лафонтен? — тихо спросил Ченг. — Вы открыто заявляете, что располагаете информацией о материалах, которые не попали в поле зрения наших исследователей. Между тем, на заседании Трибунала вы подобных заявлений не делали. Более того, прямо поддерживали официальную версию, по которой никаких достойных внимания результатов исследований в укрытии заговорщиков обнаружено не было. Надеюсь, вы понимаете, чем все это чревато — для вас? — Что ж тут не понять, — произнес Верховный. — Вы прямо-таки загнали меня в угол, господин Ченг. И никакой лазейки не оставили. Ченга бросило в краску: — Вы издеваетесь, господин Лафонтен? — А может быть, это вы издеваетесь, господин Ченг? — жестко проговорил Верховный, отбрасывая учтивый тон. — Вы понимаете, в чем хотите обвинить меня и какие для этого нужны основания? — О, я все очень хорошо понимаю, — произнес Ченг сквозь зубы. — Вы — Верховный Координатор — нарушили сразу два серьезных положения Устава и своей присяги! — Вы как будто чем-то обеспокоены, господин Ченг? — холодно спросил Верховный. — Я могу понять вашу радость в предвкушении моего падения, хотя она и преждевременна. Но почему вы так кипятитесь из-за бреда какого-то ученого маньяка? — Это не бред! — взорвался Ченг. — Я должен напомнить, что было главной целью всех наших наблюдений и исследований?! Мы веками, тысячелетиями ходили вокруг тайны витано, только наблюдая и фиксируя внешнюю сторону явления... И вот теперь эта тайна была у нас в руках, мы могли узнать все! И что? Вы вдруг решаете, что это слишком вредно и опасно, и что лучше продолжать подсматривать в замочную скважину, вместо того, чтобы открыть дверь и войти?! Ваше самомнение всегда впечатляло, но теперь оно перешло всякие границы! — Как и ваша наивность, господин Ченг, — прибавил голосу силы Лафонтен. — Кто лжет — вы или ваш информатор, не посвятивший вас во все подробности дела? Чего вы хотели — всеобщей войны с Бессмертными? — Не было бы никакой войны, — процедил Ченг. — Убрать двоих-троих, посвященных в тайну, не так сложно. — Вы плохо изучили материалы дела, по которому судили и выносили приговоры. Только после первой стычки с сумасшедшим изобретателем этих посвященных в тайну было уже одиннадцать. Плюс их знакомые, с которыми они успели встретиться за прошедшие недели, плюс знакомые их знакомых... Вы за ними всеми предлагаете устроить охоту? И вы еще пытаетесь доказать, что я был неправ, не позволив никому из вас принимать окончательное решение! — Речь не об этом. Мы все давали одну и ту же клятву. И вы в том числе! — Клятву наблюдать и не вмешиваться дают все Стражи независимо от ранга. Кто из нас сейчас ближе к ее исполнению? Повисшую было тишину прервала Марико: — Прошу прощения, господин Лафонтен, но речь сейчас действительно о других пунктах Устава. Сумасшедшим был тот изобретатель или нет, но изобретение его точно подпадает под определение предметов и явлений, от которых зависит сохранение тайны и существование Ордена и сохранение тайны Бессмертных. Распоряжаться судьбой подобных предметов единолично Устав не разрешает даже в условиях чрезвычайной ситуации. Далее. Столь серьезная информация оказалась скрытой от Трибунала во время разбирательства, итогом которого был смертный приговор. Это само по себе недопустимо, вкупе же с упомянутым мной превышением полномочий… Поверьте, я понимаю опасность этого, мг-м, изобретения и вашу тревогу, но в ваших же интересах не усугублять ситуацию. «Если бы эту ситуацию можно было усугубить...» Ченг набрал было воздуха, чтобы заговорить, но его опередил сосед Марико, пожилой индиец: — Никому из нас не нужны глупые распри, господин Лафонтен. Скажите же, где сейчас эти проклятые бумаги? — Разумеется, господин Кумар, — жестом гостеприимства развел руки Лафонтен. — Как только господин Ченг расскажет, откуда взялась копия расчетов у него. Все взгляды обратились на Ченга. — У меня нет ничего, кроме этого листа, — резко бросил тот. — И его не было, до недавнего времени. Потому я и задаю вопросы, и задаю их именно сейчас, а не во время сессии Трибунала. Так где остальные бумаги? — Там, откуда не появляются случайно снятые копии, — спокойно отозвался Лафонтен. — Они уничтожены. Еще какое-то время союзники Ченга молча переваривали новость. Видимо, такую возможность они не рассматривали. Молчание прервал Ченг: — Вы удивительно спокойны для таких заявлений, господин Лафонтен. Хорошо, я допускаю, что ваша убежденность в собственной правоте вполне искренняя, но для дела это роли не играет. Если ничего иного, то вашей отставки я добьюсь. Вот теперь мы переходим к сути, мысленно отметил Лафонтен. Изобретения изобретениями, но то ли дело — факт нарушения Устава Верховным Координатором, которого уже давно хотелось скинуть с пьедестала!.. Он выдал свою самую лучшую улыбку: — Вы можете добиваться чего угодно, господин Ченг. Моей отставки, ареста, казни — это ваше право. Но вы ничего не сможете изменить. А значит, реально вы не добьетесь ничего. Ченг недобро сузил глаза: — Что можно и чего нельзя изменить, мы еще посмотрим. Не может быть, что вы не оставили себе отходных путей. Это не в ваших правилах. — Я не оставляю отходных путей, которыми может воспользоваться мой противник. И никому не позволяю менять мои решения. Бумаги уничтожены, господин Ченг. Так или иначе, вам придется с этим смириться. — Даже если это так, как представитель Трибунала, я имею право — и я должен... — Как представитель Трибунала, — перебил его новый голос, — вы должны помнить еще и о субординации. Все повернулись к дверям. Деннис Грант, подойдя к столу, продолжил: — Как представитель Трибунала, господин Ченг, все претензии к Верховному Координатору вы должны предъявлять только через меня либо в моем присутствии. Сейчас нужды повторяться нет, мне известна ваша аргументация. — Я прежде не упоминал о последнем обстоятельстве, — заметил Ченг. — Присяга обязывает Верховного Координатора лично сообщить Трибуналу о любом случае вынужденного нарушения Устава. И если такого сообщения не было... — Оно было, господин Ченг. — Вы хотите сказать, что... — Это тема отдельного разговора, и он будет. Пока же... — Прошу прощения, господа, — прервал его Лафонтен, вставая. — Для обсуждения моих «подвигов» мое присутствие не требуется. Позвольте вас покинуть. — Разумеется, господин Лафонтен, — кивнул Грант, продолжая смотреть в лицо Ченгу. — Я загляну к вам позже. Дождитесь меня. — Непременно. Честь имею, господа. Он коротко поклонился и покинул зал, не оглядываясь. Что бы ни было дальше, первый бой остался за ним, в этом он не сомневался. * * * Он переступил порог своей приемной и сразу наткнулся на вопросительный взгляд Даны. — Месье Антуан? Вы так скоро... Совещание уже закончилось? — В некотором роде, — произнес он, направляясь к дверям кабинета. Дана, встав из-за стола, последовала за ним. Напряженно спросила: — Я могу чем-то помочь? — Нет. И, пожалуйста, постарайтесь ни во что не вмешиваться. — Во что это «ни во что»? — спросила она с подозрением. — Ни во что — значит, ни во что. Постарайтесь не привлекать к себе внимание. Так будет лучше и для вас, и для меня. — Как скажете, — нехотя согласилась она. — Но эти намеки меня пугают. Дана вернулась в приемную. Лафонтен, оставшись один, некоторое время бездумно смотрел на стопку сегодняшних сводок и донесений, потом убрал их в ящик. Просмотреть их он успел все, а больше текущими делами заниматься сейчас не хотелось. Проверить, для полной уверенности и спокойствия, нужно было кое-что другое. Даты распоряжений по ходу расследования дела о генераторе и заговоре, где упоминалось имя Джозефа Доусона и его рапорт о подробностях истории вокруг Аримана и двойника Ричи Райана. Он просмотрел все записи о ходе расследования, освежив свою память и убедившись, что все оформлено и зафиксировано в Базе правильно. Стрелки на часах между тем двигались дальше. В четверть двенадцатого Дана привычно напомнила про лекарства и укол. Без десяти двенадцать он вернулся в кабинет, но садиться за стол не стал, ушел к приоткрытому окну и достал портсигар. Сколько времени понадобилось Гранту, чтобы утихомирить Ченга и самому решить, что делать дальше? Может быть, не стоило позволять что-то решать у себя за спиной? А еще нужно время, чтобы собрать Трибунал. Кто из сменных заседателей сейчас в Париже и окрестностях? Из европейцев — Доусон, Вайс и Брэдфорд. Трое. Четвертым будет сам Ченг, пятое место тоже достается азиатской группе. Либо Марико Тагава, либо Ранджит Кумар. У Ченга будет сильная поддержка, и мнения европейцев тоже неизвестно как повернутся — им придется заново все оценивать и продумывать. Строго с позиции Устава все обстоит так, как озвучила на совещании Марико. Выброшенная в камин куча бумаги — это два нарушенных пункта присяги Гроссмейстера: превышение полномочий и сокрытие важной информации при решении вопроса жизни и смерти. Одно усугубляет другое… Кто-то вслед за Ченгом увидит в этом решении верх эгоизма и самомнения, кто-то усмотрит благородное самопожертвование. Но никто не назовет тем, чем оно является на самом деле, — ловким гамбитом, где малой жертвой покупается очень многое. Думая обо всем этом сейчас, он чувствовал странную раздвоенность — одна часть его сознания холодно взвешивала возможности и просчитывала варианты, другой же лучше было воли не давать. Потому что в ней жил страх. Нельзя давать управлять собой страху. Вторую сигарету он доставать не стал, просто стоял у окна, вдыхая холодный влажный воздух и глядя на дальнюю кромку леса. Потом закрыл окно. Дверь кабинета открылась и закрылась снова. Без стука. Лафонтен оглянулся и увидел у дверей Денниса Гранта. — Я думал, вы придете не один, — заметил он, повернувшись и скрестив на груди руки. — Я не один, — тихо отозвался Грант. — Все зашло слишком далеко, месье Антуан. Если бы я знал раньше, удалось бы что-то сделать... Я был бы вашим союзником. Но вы решили так, как решили, и мне не остается ничего, кроме как следовать Уставу. — Не помню, чтобы я ждал от вас чего-то еще. — Было бы лучше, если бы ждали, — пробормотал Грант. Потом оглянулся и открыл дверь, впуская в кабинет остальных двоих Трибунов и шефа Службы безопасности. Если Акира Йоши являл собой образец непробиваемого спокойствия, то по лицу Филиппа Морена ясно было, что поддержку Ченг получит не только от представителей азиатской группы. Грант, снова повернувшись к Лафонтену, перешел на протокольный английский язык: — Господин Верховный Координатор, Вам предъявляется обвинение в нарушении присяги и превышении власти. До вынесения Трибуналом вердикта Ваши полномочия приостановлены. Прошу Вас сдать оружие. Вы арестованы. Лафонтен мог сколько угодно убеждать себя, что готов к такому повороту событий, но последние слова Гранта заставили его застыть на месте, не дыша. Нелепость, невероятная, чудовищная нелепость! И так легко просто расхохотаться в ответ и послать ко всем чертям Трибунал вместе с его вердиктами... Первый Трибун ждал ответа, не сводя взгляда с его лица, и смысл этого взгляда был ясен до неприличия: «Ты обещал уступить». — Господин Молери, — произнес Верховный. Тот подобрался, как перед прыжком. — Я не имею обыкновения носить оружие в офисе. Мой пистолет в верхнем ящике стола, вы можете взять его сами. Что еще? Последний вопрос он задал Гранту. Тот вздохнул: — Ничего. Только запрет на пользование средствами связи. Верховный, не дожидаясь напоминаний, достал и положил на подоконник мобильный телефон. — Трибунал соберется через полчаса, — придерживаясь официального тона, произнес Грант. — Вы желаете присутствовать на заседании? — Нет, — качнул головой Лафонтен. — К тому, что сказано в моем заявлении, я ничего прибавить не смогу. — Хорошо. — Грант, оглянувшись, кивнул Молери. Глядя, как один за другим отключаются телефоны на его столе, Лафонтен обнаружил, что ничего не чувствует — теперь, когда едва ли не худший в его жизни кошмар начал сбываться наяву. Грант повернулся к застывшей у порога Дане: — Мисс Ферье, вы свободны. Она в смятении метнулась взглядом к Лафонтену: — Но... как же... — Идите, Дана, — кивнул Верховный. — В вашем присутствии нет необходимости. Она молча опустила глаза и скрылась за дверью. Грант снова повернулся к Лафонтену. — Господин Лафонтен, условия ареста не предполагают пребывания в рабочем кабинете. Прошу вас до вызова находиться в своей комнате. Охрана будет в приемной, дверь в кабинет останется открытой. Если вам что-то понадобится — сообщите. — Комната будет прослушиваться? — Нет, — уронил Грант. Он покинул кабинет первым, за ним остальные. Молери, выйдя последним, негромко сказал что-то оставшимся в приемной охранникам. Они вошли в кабинет, едва приемная опустела. Один остался у входа, второй прошел к двери в личную комнату Верховного, открыл ее и отступил в сторону. Со всем почтением, но недвусмысленно требуя выполнить приказ Первого Трибуна. Лафонтен глянул на свой рабочий стол и отвернулся. Прошел в комнату, превратившуюся из места отдыха в тюрьму, дождался, пока дверь захлопнется у него за спиной. Потом сел на диван и, поставив локти на колени, опустил голову и уткнулся лбом в сжатые руки. Круг замкнулся. Он заперт в своем кабинете, один, без связи с внешним миром. Все, что он может сейчас — это сидеть и ждать решения своей судьбы. От дикой иронии происходящего его начал разбирать смех. Он судорожно вздохнул и проглотил начинавшуюся истерику. Этого еще не хватало! Он поднялся, приоткрыл окно и достал из кармана портсигар. Еще ничего не решено, и мнение Гранта на его стороне. Было на его стороне. Снова вспомнилось, как Грант смотрел на него. «Или мы тоже уже не заслуживаем доверия?» В самом деле, почему он решил, что никто больше не способен правильно оценить угрозу? Снова взял на себя больше, чем следовало? Гордыня — смертный грех... Погасив окурок нервным жестом, он вернулся к дивану и снова сел. В гордыне или нет, свой выбор он сделал, предпочтя путь, на котором видел менее всего возможных бед. И заранее согласился с тем, что лично для него этот выбор будет иметь последствия. Теперь оставалось только ждать. ...Ощутив легкий голод, Лафонтен глянул на часы — и вздрогнул. За размышлениями о грехе и воздаянии он забыл кое о чем, куда более близком к реальности. Был час пополудни. Трибунал только начал работу, быстро такие дела не решаются, а значит, ему придется провести взаперти еще не один час. И ему нужен будет укол. Внутривенную инъекцию он сам сделать не сумеет. Худшего момента, чтобы раскрыть свою тайну, не найти. Конечно, тогда не будет никаких процессов и вердиктов. Его оставят в покое, чтобы дать спокойно умереть. И все, чему он отдал последние месяцы жизни, спишут на причуды больного старика и благополучно забудут. При мысли о таком завершении и дела, и собственной карьеры его замутило. Так окончательно его усилия не перечеркнет даже смерть. Спокойно, приказал он себе, откидываясь на подушки и высокую спинку дивана и прикрывая глаза. Только спокойно. У тебя все получится. Нужно сосредоточиться. Справиться можно с любым страхом. Только спокойно... * * * Усталость и волнение сделали свое дело — он очнулся, только услышав стук двери. Попытался было приподняться, но, рассмотрев вошедшего, облегченно вздохнул. — Дана? Что вы здесь делаете? Она улыбнулась, как ни в чем не бывало, и поставила на край стола накрытый салфеткой поднос: — Принесла вам обед. Как вы себя чувствуете? — Бывало лучше. — Он выпрямился и провел ладонью по лбу и глазам. — Не вставайте, — остановила его Дана, быстро разбирая аптечку. — Нужно сделать инъекцию, пока есть время. — Время?.. Он стянул с себя пиджак и снова опустился на подушки. Дана подошла, села рядом. Привычно подсунула ему под локоть свернутую подушку, расстегнула рукав. — Дана, — произнес он строже. — Как вы сюда попали? — С разрешения Первого Трибуна. — Что вы ему сказали? — Они устроили перерыв — на отдых и обед. Я подошла и сказала, что вам тоже уже пора обедать. Он ответил — вот вы этим и займитесь, вы лучше знаете его вкусы. Дал час времени. — И все? Никто не возразил? — Ченг попытался протестовать, но Грант быстро его заткнул. — Боже мой, ну и выражение! — вздохнул Лафонтен. — Соответствует ситуации, — фыркнула Дана, перетягивая ему руку жгутом. — Нужно было видеть физиономию Ченга, когда Грант ему заявил: такая мелочность вредит вашему имиджу претендента на высшую власть! На что именно он намекал, я не знаю, но Ченг просто позеленел. И, по-моему, перетрусил. А потом совсем заткнулся. Лафонтен невольно улыбнулся, слушая пересказ конфликта. И только поморщился и задержал дыхание, когда игла вонзилась в его руку... — Вот и все, — сказала Дана, убирая шприц. — Посидите еще немного, и можно обедать. Он молча смотрел, как она накрывает стол на две персоны. Дана знала не только его вкусы, но и состав его диеты, хотя бы изображать отсутствие аппетита не придется… Однако, интересную логику явил вдруг Грант — находиться в рабочем кабинете нельзя, телефонами пользоваться нельзя, а обедать в обществе ушлой и разговорчивой секретарши в комнате без микрофонов можно? А Дана до сих пор не поинтересовалась, за что его лишили власти и держат под арестом. Неужели ей все равно? Но сев к столу напротив него, Дана осторожно, с мягкой серьезностью, спросила: — Месье Антуан, может быть, вы расскажете, в чем дело? Из-за чего начался весь этот шум? — Разве вы не слышали? — отозвался он, придвигая тарелку. — Нарушение присяги и превышение полномочий. — В чем? — В деле о генераторе. — Генератор уничтожен. Какая теперь разница? — Разница есть. Была еще одна копия расчетов, сделанных изобретателем генератора. — Была? — Да. А теперь ее нет. — Так из-за этого весь шум? Потому что вы никому не показали этой копии? Месье Антуан, это же абсурд! — Не такой абсурд, как может показаться, — отозвался он, отвлекшись от еды. — У всего есть обратная сторона, Дана. Помните параграф Устава о предметах и явлениях, способных угрожать существованию или сохранению тайны Ордена? Этот чертов генератор вместе с чокнутым изобретателем попадает под определение по всем пунктам. — Вы же не хотели ничего плохого. Даже наоборот. — Я-то знаю, чего я хотел. Только вот Устав моих благих желаний не предусматривает. Его положения основаны на том, что человеку предвидеть все последствия своих поступков не дано, а стало быть, и принимать такого масштаба решения единолично нельзя. — Но ведь бывают исключительные случаи? — Сколько угодно. Но предусмотреть все их варианты в Уставе невозможно. — Боже мой, какие сложности! — нервно поежилась Дана. — Да, все очень непросто. Было даже присловье — «Гроссмейстер не может нарушить Устав дважды». Потому что первое же нарушение отнимает право на этот титул. Это тоже защита — если человек по-настоящему верит, что прав, он пойдет и на такую жертву. Если же нет... — Значит, вы верили, что правы, — сказала Дана. — Но, черт возьми, вы же могли просто запретить им рассматривать это дело таким образом! Ваш авторитет... Он остановил ее повелительным жестом: — Да, мой авторитет очень велик. Тем более нужно остерегаться резких движений. Грант уже не мальчик-ученик, и его влияние не меньше моего. Любое серьезное столкновение между нами повлечет раскол в руководстве Ордена. Это катастрофа для организации и неминуемая гибель для одного из нас. — Вы говорите так уверенно... Такое уже бывало прежде? — Конечно, бывало, — печально усмехнулся Лафонтен. — Наша история насчитывает многие века. За столь долгий период можно накопить любой опыт. Два короля не могут править страной. Кто-то возьмет верх, а проигравшего обвинят в покушении на единство Ордена и казнят. Вот и все. Но такой конфликт может обескровить Орден настолько, что на восстановление уйдут годы, если не десятилетия. Чтобы такого не случилось, кто-то должен уступить. Ну, а поскольку Устав нарушил я, то и уступить следует мне. — Но почему вообще кто-то должен уступать? Может быть, Трибунал согласился бы с вами, если все правильно объяснить? — Трибунал не согласился. А заявление с полным объяснением всего, что произошло, я уже сделал. — Заявление? — удивилась Дана. — Зачем? Пусть бы сами доказывали, кто прав. — Кому доказывали, Дана? Нет над нами никого, ни судьи, ни прокурора. Некого убеждать и обманывать, кроме самих себя. Дана со вздохом покачала головой. Видно было, что все это ей не по душе. Лафонтен улыбнулся, следя за выражением ее лица. Спросил: — Дана, вы знаете, как звучит присяга Высших Стражей? — Я знаю, что она отличается от общей, но не помню весь текст. — Он висит на стене, между шкафом и окном. Вы просто не обращали внимания. Она отложила салфетку, встала из-за стола и подошла к стене. Нашла взглядом рамку, в которой был красивым старинным шрифтом набранный текст. Прочитала, задержавшись на последних строках. — «Если же волею судьбы или собственной страсти отступлю от сказанного, то не унижу себя бегством от правосудия...» — Она оглянулась. — Так в этом все дело? — Да, в этом. Дана вернулась к столу и снова села: — Значит, что же получается? Неважно, хотите вы добра или нет, все равно остаетесь виноватым? Ничего себе справедливость! — Нет никакой справедливости, Дана. Это, как и многое другое, вопрос точки зрения. То, что я скрыл от Трибунала настоящий уровень исследований Крамера, когда решалась судьба Джека Шапиро — это справедливо или нет? Я ведь, по сути, сделал то же, что он — воспользовался своим положением, чтобы распорядиться открытием по своему усмотрению. Это было одним из первых пунктов предъявленных ему обвинений. И мне этого не простят. — Нет, — недоверчиво выпрямилась Дана. — Они не посмеют так с вами поступить! — Надо, чтобы посмели, — ответил он. — Иначе грош цена таким судьям. Она сникла. Подумала немного. — Но тогда, может быть, вообще не стоило все это затевать? Решали бы все вопросы коллективно. Лафонтен призадумался, подыскивая подходящий пример. — Дана, вы читали эту книгу... о маленьких человечках и Кольце Всевластья? — Конечно, — слегка удивилась она. — Правда, не думала, что вы ее читали. — Мой сын в свое время был просто без ума, а мне стало любопытно, чем он так восторгается. Надо отдать должное таланту этого англичанина... Так вот, то, о чем мы говорим — такое же Кольцо. Оно искушает, обещая силу и власть. На деле же сеет только смерть и разрушение. Но искушение очень сильно. И чем меньше людей в курсе дела, тем лучше. Понимаете, что я хочу сказать? — Понимаю, — кивнула она. И почти сразу с досадой пристукнула рукой по краю стола. — Но азиатская группа! Они столько времени ждали, когда вы наконец споткнетесь. И теперь набросятся на вас, как шакалы! Кто-кто, а Ченг такой возможности не упустит! — Пусть набрасываются, — пожал плечами Верховный, отодвигая тарелку и протягивая руку за бокалом с минеральной водой. — Мне все равно. — Вы как будто знаете, что будет дальше. Но Трибунал все еще заседает, и неизвестно, до чего они могут договориться. — Можно сказать, что знаю. С учетом сказанного в моем заявлении, у них только два пути. Либо признать, что я был прав и мои действия соответствуют исключительной ситуации, либо поддержать выдвинутое Ченгом обвинение. — В этом случае они могут лишить вас титула? — Просто так, своим волевым решением — нет. Не в таких обстоятельствах. Думаю, Ченг будет добиваться открытого суда. — Что значит открытого? — Это значит, что мне придется давать объяснения и отвечать на вопросы перед собранием Региональных Координаторов. Крайне нежелательный сценарий… — Вы боитесь, что вас не поддержат? — Мне уже поздно чего-то бояться, Дана… Я не хочу провоцировать конфликт. Это люди, на которых держится Орден, с которыми я работал много лет. Не все отнесутся с пониманием к тому, что в сложной ситуации я не счел их достойными доверия. — Значит, их мнение может оказаться не на вашей стороне. — Может. Вот в этом случае мне предъявят обвинение в покушении на целостность Ордена, со всеми вытекающими. Дана застыла. Потом осторожно проглотила кусок и положила на стол вилку. Подняла потемневший взгляд: — И вы так спокойно об этом говорите?! Но такое обвинение... Лафонтен устало вздохнул: — Что вас так пугает, Дана? Да, я умру. Это случится и без их вердиктов очень скоро. — А как же честь? Достоинство? — тихо спросила она. — Или это тоже ничего не значит? — Честь не в параграфах уставов и инструкций. — Он бросил на стол салфетку, поднялся, ушел к окну и отвернулся, снова глядя на двор. Проговорил с невольно прорвавшейся горечью: — Я не хотел становиться ни героем, ни мучеником. Надеялся, что никто ничего не узнает... Глупо. И с Грантом играть втемную тоже было ошибкой. Но, раз уж так получилось, нужно постараться извлечь из ситуации максимум пользы. — Пользы?! — Дана подошла и остановилась рядом. — Ради какой пользы они смеют так с вами обращаться?! В конце концов, что такое азиатская группа? Какого черта нужно позволять им делать все, что вздумается? У вас достаточно сторонников, в том числе и здесь, в Париже, и нужно только... — Нет, Дана! — он безотчетно схватил ее за плечи и встряхнул. — Нет! Так нельзя, Дана. Вспомните, вы же сами говорили — они не упустят такой возможности. А для нас, для меня, это шанс покончить с этим глупым противостоянием. Они нападают, забыв всякую осторожность, и не видят, что их усилия уходят в пустоту. И чем дольше продлится это заблуждение, тем лучше! Да, есть достаточно людей, на чью поддержку я могу рассчитывать. Но, втяни я их в этот конфликт, произойдет именно то, чего я хочу избежать! Она смотрела на него молча, большущими темными глазами, из которых вот-вот готовы были брызнуть слезы. Он, опомнившись, отпустил ее и выпрямился. Потом Дана, глядя в сторону, проговорила: — Мальчики просили меня узнать, в чем дело и чем можно помочь. Они готовы дать любые показания. Но, похоже, в этом нет нужды. — Правильно. Пусть все идет, как идет. Вы все равно ничего не измените. — Да... наверно. Он, чувствуя странную неловкость, осторожно взял ее за руку, привлек к себе и обнял. Она замерла на миг, прижавшись к его груди, потом тоже обняла его — робко и осторожно, так, что касание рук едва ощущалось сквозь ткань рубашки и пиджака. Все отодвинулось — арест, Трибунал, ожидание приговора… Стало спокойно и тепло, как бывает солнечным днем в закрытом от ветра саду. А волосы Даны пахли цветущей яблоней... В дверь деликатно постучали. Дана вздрогнула и теснее прижалась к нему. — Вам нужно идти, Дана, — прошептал Лафонтен. — Час уже прошел. Она кивнула, нехотя разжимая объятия; потом собрала со стола на большой поднос посуду и, еще раз оглянувшись на пороге, ушла. Оставшись один, Лафонтен сел на диван и неторопливо достал сигарету. После разговора с Даной к нему вернулись прежнее спокойствие и уверенность. Он снова подумал о Розье. Как же верно молодой стервец все рассчитал! Ситуация патовая — либо он теряет положение и власть, либо должен разрушить все, что сам все последние годы создавал. При иных обстоятельствах Лафонтен, пожалуй, оценил бы такую изобретательность... * * * ...За дверью послышались шаги; Лафонтен выпрямился и левой рукой оперся на трость — не в готовности вскочить на ноги, но и не жестом застигнутого врасплох. Раздался стук в дверь. — Да, — сказал он спокойно, тем же тоном, каким приглашал посетителей в свой кабинет. Дверь открылась, пропуская Молери. — Господин Лафонтен? — Слушаю вас. — Трибунал ждет вас для оглашения вердикта. Прошу следовать за мной. Он, коротко кивнув, поднялся и пошел следом за Молери. У выхода на лестницу они поменялись местами — Молери открыл дверь и пропустил его вперед. На площадке между этажами осторожно окликнул: — Господин Лафонтен. Верховный остановился и повернулся к нему: — Да? — Я хотел сказать... — Молери выглядел неуверенным, даже растерянным. — Я сожалею. Лафонтен не отводил взгляда от его лица. — Вам приказали убить меня? — Нет, что вы! — Тогда за что вы извиняетесь? — пожал плечами Лафонтен, отворачиваясь. — Я не понимаю, почему вы терпите это, — напряженно произнес Молери. — Вам достаточно только приказать! — Я знаю, — спокойно отозвался Лафонтен. * * * За окном сгущались ранние сумерки. Холл второго этажа, не освещенный лампами, понемногу погружался в темноту. Лафонтен стоял у окна, глядя на низкие серые облака, как будто вбиравшие в себя остатки дневного света. ...Они встали при его появлении в зале и не садились, пока не сел он — все, даже те, кого он уверенно считал своими противниками. Потом Грант заметил: — Не вижу смысла придерживаться формальностей. Прочтите сами, господин Лафонтен. Секретарь принес и положил перед ним на стол отпечатанный и подписанный вердикт. Лафонтен начал читать его, успевая посматривать в сторону судей — наблюдать за реакцией. Ченг, похоже, основательно потерял контроль, отметил он про себя. Видимо, не добился того, чего хотел. ...«Приняв во внимание серьезность причин, побудивших Вас принять такое решение, а также добровольное признание Вами ответственности за этот шаг, Трибунал не счел нужным привлекать Вас к открытому суду. В то же время, не будучи вправе оставить без внимания факт нарушения присяги лицом, облеченным высшей властью, Трибунал предлагает Вам ускорить решение вопроса о выборе преемника и передать ему полномочия на ближайшем собрании Региональных Координаторов...» Только и всего. Ченг не напрасно кипятится. Для него такое решение означает полный проигрыш, для самого Лафонтена — полную победу. Он достал ручку. Еще раз глянул в сторону Ченга: — Вы недовольны решением, господин Ченг? Или дело не в решении, а в том, что вы так и не узнаете, насколько реальным было исчезнувшее изобретение? — От ответа на этот вопрос нас отделяло расстояние в одну переменную в формуле, — зло бросил Ченг. — А теперь говорить не о чем. — Вот именно, — заметил Верховный. Он еще раз перечитал вердикт, поставил свою подпись в знак согласия и, спрятав ручку, выпрямился. — Теперь я могу покинуть вас? — Разумеется, — кивнул Грант. — Ваши полномочия восстановлены... Не смеем вас больше задерживать. Он, опершись на трость, поднялся на ноги. — С вашего позволения, господа. Его проводили тоже стоя. Он уходил, не оглядываясь, представляя себе кислые физиономии Ченга и его компаньонов. Ему было смешно. Пока не навалилось осознание того, что только что произошло — внезапной тяжестью, от которой сдавило сердце и закружилась голова. Пятьдесят лет. Он позволил лишить себя того, чем жил пятьдесят лет! Он остановился на середине лестницы, держась за перила. Потом заставил себя выпрямиться и сделать следующий шаг. Нельзя, чтобы его слабость заметили. Нельзя! Добравшись до холла на втором этаже, он остановился у окна. До кабинета недалеко, но нужно хотя бы немного успокоиться. Долгие минуты уходили одна за другой, не принося облегчения. На лестнице послышались торопливые шаги, и в холле появился Грант. Тихо подошел и остановился рядом, прислонясь спиной к простенку. Помолчал, глядя себе под ноги, потом сказал негромко: — Простите меня, месье Антуан. Лафонтен не оглянулся. — Судье не пристало просить прощения, Деннис. Это все равно, что признать свое решение несправедливым. — А вы считаете наше решение справедливым? — Неважно, что я считаю. Я сказал, что приму любое ваше решение. Вы решили, я повинуюсь. Грант покачал головой и тоскливо усмехнулся. — Ченг настаивал на немедленном разбирательстве. Он считал, что иначе вы успеете собрать своих сторонников, и разразится скандал. Я согласился. Но время собрать «группу поддержки» у вас все-таки было… и вы им не воспользовались. — Верно. Грант посмотрел на него, ожидая продолжения. Не дождавшись, снова заговорил сам: — Сколько нелепых совпадений в этом деле! И с фотографией у Розье, и с этой комбинацией с Бессмертными... — Совпадение было единственное, Деннис. С фотографией. Остальное — намерение и расчет. — Что? Откуда вы..? — Розье спровоцировал утечку информации о заговоре, чтобы привести его к провалу и внутреннему расследованию в Ордене. Он сам мне признался, в том разговоре перед судом. Я не сказал вам сразу… Простите. Грант смотрел недоверчиво: — Розье нужен был провал заговора? Но зачем? Чего он добивался? — Провоцировал меня на нарушение присяги. Следует отдать должное, это ему удалось. Ну, а подкинуть нужную информацию Ченгу было уже делом техники. — Дьявольщина!.. — выдохнул Грант. — Я уничтожу этого сопляка! Лафонтен бросил на него быстрый взгляд и снова отвернулся. — Мне казалось, вы его любите. — Это не оправдание, — с холодной злостью произнес Грант. — Мало того, что он бесстыдно воспользовался моими чувствами, он еще осмелился угрожать жизни и чести человека, которого... Он осекся. Лафонтен посмотрел на него, чуть приподняв бровь: — Вы хотели еще что-то сказать? — Ничего, — обращая взгляд в сумерки за окном, отозвался Грант. — Если вы его убьете, Деннис, вы тем самым признаете свое поражение. Есть наказания и поинтереснее. — Он отвернулся и медленно (идти все еще было тяжело) направился к дверям второго этажа. — Месье Антуан, — начал было Грант, но тот, оглянувшись, перебил: — Да, кстати, Деннис. Вы обратили внимание на фразу Ченга насчет одной переменной в формуле? — Я слышал ее. А что? — Во-первых, на основании того, что написано на этом листе, нельзя сделать никаких выводов о действенности формулы. Во-вторых, в этой формуле две части. Упомянутая переменная входит во вторую часть. А на предъявленной вам странице уместилась только первая. Лицо Гранта не выражало ничего, кроме недоумения. Сначала. — Чертов. Мерзавец, — выдавил наконец Первый Трибун. Лафонтен невесело хмыкнул и, отвернувшись, пошел прочь, назад к пока еще своему кабинету. * * * Приемная была пуста, дверь в кабинет открыта. Он переступил порог, ощущая себя вернувшимся из очень далекого путешествия; сразу заметил покойно горящие индикаторы на оживших телефонах — символ восстановленных полномочий, свое оружие и сотовый телефон на столе. И Дану. Она стояла у окна, там, где любил стоять, размышляя, он сам. Едва он вошел, она бросилась бегом навстречу и обняла, повиснув у него на шее. Ему ничего не оставалось, кроме как возвратить объятие, погладив ее по спине свободной рукой. — Дана... — Все хорошо? — спросила она, не разжимая объятий. — Ведь все обошлось, правда? — Не совсем. Она отстранилась — ровно настолько, чтобы взглянуть ему в лицо. — Отставка. Не сейчас, но скоро. Дана беззвучно ахнула. Он осторожно, кончиками пальцев, стер с ее щеки слезинку и грустно улыбнулся: — Твой герой теряет остатки былого величия. Она улыбнулась, прикусив задрожавшую было губу. Сказала: — Вы ведь были против романов с секретарями? — А разве у меня еще есть секретарь? — Есть, — сказала Дана, сморгнув слезы. — И все еще ждет ваших распоряжений. — Тогда я прикажу подать мою машину и проводить меня домой. Она кивнула: — Сейчас? — Через пятнадцать минут. — Хорошо... Простите, можно мне отлучиться на несколько минут? Я не задержусь, это в самом деле ненадолго. — Хорошо, — в свою очередь согласился он. Оставшись один, он подошел к своему столу и сел. Убрал в верхний ящик пистолет, спрятал в карман телефон. Разумеется, ни о какой работе сегодня уже речи не было. За долгую жизнь он привык быть на виду, но сейчас ощущение, что на него постоянно обращены чьи-то взгляды, стало нестерпимым. Хотелось поскорее попасть домой и скрыться, наконец, от неотвязного внимания. Стук в дверь вызвал в нем волну глухого раздражения. Ну кто там еще? — Войдите! Дверь открылась, пропуская Джозефа Доусона. — Прошу прощения, господин Лафонтен. Я не помешал? — Нет. Слушаю вас, господин Доусон. Доусон остановился посередине кабинета, показывая таким образом, что не займет внимание Верховного надолго. — Еще раз прошу прощения... Не могли бы вы ответить на один вопрос? — Какой? — При последнем разговоре со мной... вы уже знали, как могут обернуться обстоятельства? — Не понимаю, о чем вы. Доусон покачал головой и вздохнул, будто набирая воздуха перед прыжком в воду. — На этом заседании практически заново разбирали все дело с заговором и приключениями вокруг генератора. И меня прихватили, я же снова много всего нарушить успел. Но вдруг выяснилось, что я ни шагу не делал без согласования с вами. А последний рапорт я, оказывается, сам принес, потому что собрал нужную информацию и сопоставил неясные до сей поры намеки. Конечно, все возможные претензии ко мне тут же снялись… Но я-то знаю, что все было не так! Разумеется, все было не так, мысленно съязвил Лафонтен. Вот только благодарственных излияний и не хватает для украшения сегодняшнего вечера... — Чего вы ждете от меня, господин Доусон? Признания в благородном самопожертвовании во имя ближнего? Не тратьте попусту свое и мое время. — Вы не ответили на мой вопрос. — Неужели? Общение с вашим назначением не пошло вам на пользу. Вы тоже начали воображать себя единственным, кто способен на душевные порывы. Доусон еще больше помрачнел, и Лафонтен с мстительным удовлетворением закончил: — Я не нуждаюсь ни в защитниках, ни в сочувствующих, господин Доусон. Это, надеюсь, понять легче, чем мотивы моих решений? — Но я не... — Другого ответа вы не получите. И покиньте меня немедленно. — Да... конечно. Еще раз прошу прощения. Снова оставшись один, Лафонтен встал из-за стола и ушел в свою комнату — одеваться. Если где и можно искать уединения, то не здесь. Еще одного визита кого-нибудь из «заинтересованных лиц» он просто не вынесет. К черту! Вернувшись в кабинет, он достал из ящика пистолет — и остановился, глядя на оружие в одной руке и золотой перстень на пальце другой. До собрания Региональных Координаторов осталось две недели. Зачем ему эти две недели? Зачем само собрание с торжественными речами, смесью фальши и искренности, с подспудным ощущением собственного унижения — оттого, что не своей волей пришлось уйти? Почему прямо сейчас не поставить точку в затянувшейся истории? Нет, оборвал он себя. Раньше надо было думать о точке. Неделю назад это был бы выход отчаяния, сейчас — только выплеск больного самолюбия. Оставлять о себе такую память он не хотел. Он привычно сунул пистолет за пояс брюк, застегнул и поправил пиджак и пальто. Вышел из кабинета и закрыл за собой дверь.