***
Колин стоял на высокой палубе гигантского лайнера и, холодея от страха, смотрел, как далеко внизу знакомая коротко стриженная русая макушка скрывается под водой. Несмотря на огромное расстояние, слышно было очень хорошо. И Колин слышал, как Тэрон продолжал звать его даже сквозь воду. Задыхаясь, захлёбываясь, стуча зубами. Колин чувствовал, что не в силах двинуться с места. Он думал об огромных винтах, вспенивающих воду далеко внизу, словно миксер, взбивающий молоко. Он представлял, как огромные лопасти перемалывают его тело в кровавую кашу. Он чувствовал слабость от головокружительной высоты и хотел крикнуть Тэрону, что ничем не может ему помочь. Но сильный ветер вогнал слова обратно в горло, словно нож. Вопли Тэрона звенели у него в ушах, словно тот кричал не откуда-то снизу, а изнутри его головы. Колин оглянулся назад и увидел, что палуба за его спиной вся сияет огнями. Сквозь собственное имя, гремевшее в ушах, как набат, он слышал звуки музыки, видел танцующие пары. «Зачем он прыгнул? — подумал вдруг Колин, мучительно проталкивая мысль сквозь чужой голос в голове. — Зачем? Мы же не тонем!» В высокой женщине в шикарном, переливающемся на свету чёрном платье, он узнал Ливию. Она скользила в танце, и разрез на платье почти до самого бедра открывал стройную ногу. С кем она танцует? Высокий мужчина, строгий костюм, седина в волосах. Колин помотал головой, прищурившись. Это был он сам. Только двигался он как-то странно, скованно и неестественно, особенно по сравнению с грациозной Ливией, которая всегда прекрасно танцевала. Он был словно заводная кукла. Колин снова обернулся к океану — и перед глазами у него, после яркого света, заплясали золотые пятна. Чёрное беззвёздное небо, мрачное и огромное, развернулось над чёрной бездной воды. Но эта чернота была живой. Живой, словно тысячи чёрных кошек, притаились в чёрной комнате, и, даже не видя, можно было смутно ощущать их там, ощущать кожей невидимые и неслышные вздохи тысячи маленьких глоток, биение тысячи маленьких сердец, и тепло их тел…просто как жизнь чует жизнь. Колин закрыл глаза и шагнул вниз, в темноту. Удар оказался почти безболезненным, и вода была совсем не такой холодной, как ему это представлялось на палубе. Колин широко развёл руками, пытаясь плыть, но вода и так его держала. Он опустил голову и увидел, как в чёрной глубине, которая на первый взгляд казалась совершенно непрозрачной, как кусок обсидиана, далеко-далеко внизу, так же далеко, как была поверхность воды от палубы лайнера, тянет к нему руки Тэрон. Его глаза, широко распахнутые, полные ужаса, смотрели на него сквозь тьму. Его голос в голове продолжал звать Колина по имени. Колин попытался нырнуть, дотянуться до него, но чёрная вода выталкивала, как резиновый мяч, проминающийся от нажатия и распрямляющийся обратно. Колин попытался опустить глубже в воду голову, ногу, руку — и обнаружил, что вовсе не плывёт в воде, а лежит на животе на её поверхности, как на надувном матрасе. Он стал барахтаться, биться, но вода мягко принимала его удары, глуша их, и казалось, чем больше он колотит по ней, тем более крепкой и упругой она становится. Колин вдруг вспомнил ту сказку про двух лягушек, угодивших в кувшины с молоком, и как одна из них, барахтаясь, взбила молоко в масло. «Но я ведь хочу утонуть!» — подумал Колин в отчаянии. Между тем Тэрон погружался всё глубже. Колин снова попытался опустить лицо в воду, раскрыл рот — но вода забилась ему в горло, как комковатое желе. Голос в голове звучал теперь совсем тихо, почти неслышно. Лицо Тэрона словно светилось сквозь чёрную толщу воды, казалось белым, неземным, головокружительно красивым — и страшно юным, не старше Маттео. Глаза его постепенно закрывались. «Нет! — крикнул Колин, с размаха ударяя кулаком по воде. — НЕТ! ТЭРОН!» Сиреневые веки на бледном, божественно прекрасном лице чуть дрогнули — и Колин вынырнул из сна с неистово колотящимся сердцем. Из темноты на него смотрело бледное лицо, и Колин, захваченный чувством, уже потянулся, чтобы схватить за загривок, притянуть, и целовать, жадно, задыхаясь, но моргнул, стряхивая остатки сна, — и увидел, что это было припухшее ото сна, встревоженное лицо Ливии. — Мне приснился кошмар, — сказал Колин хрипло. Его жена кивнула, закусив губу. — Всё в порядке? — спросила она нейтрально. — Да… — Он с силой потёр лицо ладонью. — Я, пожалуй, всё-таки выпью снотворное. Ливия снова кивнула и, пожелав Колину спокойной ночи, отвернулась к стене. Колин прошёлся по комнате, успокаивая сердцебиение, несколько раз глубоко вздохнул, подавляя желание носиться из угла в угол, как раненое животное, и снова лёг. Ливия дышала ровно и спокойно.***
Тэрон. Это имя Колин кричал во сне. И Ливия готова была поклясться, что снилась ему не погоня в шикарных костюмах с последующей дуэлью на зонтиках. Дождавшись, пока он уснёт, на этот раз спокойно и крепко, она поднялась с постели и, захватив с кресла плед и планшет, спустилась на кухню. За окном уже светало. Ливия накинула на плечи плед, включила кофеварку, побрызгала себе в лицо ледяной водой из-под крана и уселась за стол, подогнув под себя ногу. И набрала в поисковике: «Тэрон Кингсмен». Подперев щёку кулаком, она рассматривала фотографии крепкого молодого человека с ещё по-детски мягким и одновременно упрямым лицом. Нежные, пухлые щёки. Жёсткая нижняя челюсть. И улыбка шириной с Ла-Манш. Среди всего, выданного поисковиком по запросу, Ливия нашла несколько кадров со съёмок, где Колин и этот мальчик были вместе. Колин, по-юношески стройный и из-за этого казавшийся каким-то непривычно-сухим, словно трость проглотившим, был затянут в элегантнейший серый костюм, а мальчик щеголял в дурацких крылатых кроссовках и спортивной куртке. Взгляд, которым он смотрел на Колина, вонзился в сердце Ливии, как нож. Хотя, судя по всему, разница у них в росте была не такой уж большой, он умудрялся смотреть на Колина снизу вверх, и Ливии казалось, что он вот-вот готов запрыгать вокруг её мужа, как влюблённый щенок. Кофе горчил нещадно. Ливия, почувствовав, как к горлу подкатывает тошнота, вылила в раковину всю чашку. Она не знала, сколько просидела на кухне, тупо уставившись в экран, и только шум наверху, и топот быстрых ног, сбегающих вниз по лестнице, заставил её выйти из оцепенения, одним движением пальца задвинуть окно поисковика куда-то за край планшета и принять бодрый вид, который полагается иметь с утра матери, которая отлично выспалась и ничуть не обеспокоена тем, что её муж, кажется, влюблён в своего партнёра по съёмкам. «Возможно, влюблён, — поправила она себя мысленно. — В конце концов, в этой стране существует презумпция невиновности». — Доброе утро, ранняя пташка, — улыбнулась она Маттео. Встрёпанная, как у воробушка, макушка с ворчанием увернулась от её поцелуя, но потом он сам быстро чмокнул её в щёку и уселся за стол. Она налила ему апельсиновый сок из холодильника, который он любил пить по утрам, и занялась приготовлением завтрака. Эти привычные, размеренные занятия успокаивали её. В конце концов, думала она, дети — лучшее средство от депрессии. Что бы там ни происходило в её жизни, она по-прежнему должна быть надёжной опорой для них, даже если ей хочется прямо сейчас сесть и развалиться на куски. А это значит — она должна быть надёжной опорой и для самой себя. Кроме того, все эти мелкие хлопоты как будто заново примиряли её с жизнью. Минуту назад ей казалось, что весь её мир полетел вверх тормашками, как будто кто-то сдул его, как шапку с одуванчика. Вся её жизнь, все повседневные дела в одночасье лишились смысла. Какой смысл может быть во всём этом, если всё это может рухнуть от легчайшего ветерка? Её муж влюблён в мальчишку-актёра, влюблён отчаянно, настолько, чтобы поставить под сомнение их брак, их жизнь, себя, свою ориентацию. Всё вдруг поднялось со своих мест и закружилось, как пыль на ветру, невесомое и бессмысленное, невыносимо лёгкое, не имеющее никакой опоры. Но как только Маттео явился на кухню и, как ни в чём не бывало уселся за стол в ожидании обычной утренней порции апельсинового сока, всё опять приземлилось на свои места. Ливии даже на секунду почудилось, что она услышала, как грузно рухнул из-под потолка диван в гостиной. Её жизнь и её повседневные дела имели смысл. Да, имели! У неё были сыновья, вся жизнь которых состояла из этих мелких повседневных дел. Все эти заботы, походы по магазинам, списки продуктов, бесконечный список дел в ежедневнике, приёмы у врача, уроки японского или занятия робототехникой, новые роликовые коньки, апельсиновый сок, разговоры с учителями, — из всех этих мелочей она все эти годы вила свою маленькое гнездо, и теперь два снесённых ею яйца, прежде иногда казавшиеся ей грузом, не дающим раскинуть крылья в полную силу, накрепко привязывали её к реальности, не давая со свистом смыть себя в унитаз. «Вдох-выдох, — говорила она себе. — Шаг за шагом. Взять чайник. Включить кран. Наполнить чайник. Выключить кран. Поставить чайник на плиту. Вот так. А что, если это серьёзно?! Спокойно. Вдох-выдох. Взять разделочную доску. Положить на неё хлеб. Взять нож. Нарезать хлеб. А что, если он никогда по-настоящему не получал удовольствия с женщиной?! Фу, Ливия! Мне стыдно за тебя. Вдох-выдох. Положить хлеб в тостер. Разбить яйцо на сковородку…» Так, заглушая панические мысли о Колине пошаговым комментированием приготовления яичницы с тостами, Ливия постепенно настолько успокоилась, что даже смогла приветствовать мужа и старшего сына, спустившихся вниз к завтраку, спокойной улыбкой. Отправив сыновей в школу, снабжёнными пакетами с обедом и положенным количеством поцелуев и материнских наставлений, Ливия вдруг почувствовала себя настолько измотанной, словно проработала целый день. А между тем, ещё не было и девяти. — Чем планируешь заняться сегодня? — спросила она Колина. Он помолчал какое-то время. Она уже почти готова была услышать: «Схожу, подам документы на развод». Но он лишь сказал: — Думаю, мне пора возвращаться на съёмки. Мэтт звонил. Ливия кивнула. — Не хочешь дождаться мальчиков из школы? — спросила она будничным тоном. Он покачал головой. — К сожалению, не смогу. — Может быть, хотя бы кофе выпьем? — предложила Ливия. И почувствовала, что говорит так, как будто они чужие. Колин пожал плечами, и Ливия принялась засыпать кофе в кофеварку. — Как, кстати, поживает Марк? — спросила она, стремясь найти максимально нейтральную тему для разговора. — Марк? — рассеянно отозвался Колин. — Кажется, завёл роман. Ливия чуть не просыпала кофе. — Что? — изумлённо воскликнула она, оборачиваясь к мужу. — Ты шутишь? Колин усмехнулся. — Представь себе. — Поверить не могу! Он всегда был таким… — она хотела сказать «порядочным человеком», но в последний момент удержалась, — …образцовым семьянином! — Ну, видно, и на старуху бывает проруха, — пожал плечами Колин. — И чем дольше сдерживаешься, тем фееричнее срыв. Он совсем голову потерял. — Марк? — недоверчиво спросила Ливия. — Мы точно говорим об одном и том же человеке? Он ведь никогда… — Знаешь, о чём я думаю? — перебил её Колин. — Это ужасно, когда, достигая определённого возраста, осознаёшь, что больше уже не изменишься. Что уже навсегда останешься таким человеком, который…что бы это ни значило в данном конкретном случае. А ведь так хочется побывать в тех закоулках себя, куда раньше даже заглянуть не отваживался. И тешишь себя мыслью, что ещё способен решиться отправиться туда. Решиться на что-то, чего от тебя никто не ждёт. И меньше всего — ты сам. — Он на мгновение остановился, переводя дыхание. — Ты понимаешь, о чём я? — Да, — медленно отозвалась Ливия. — Кажется, понимаю. Но если всё время гнаться за тем, чем ты ещё не стал, никогда не будешь счастлив. И, осваивая всё новые земли, рано или поздно обнаружишь, но у тебя нет дома. — Или твой дом везде, — возразил Колин. — Это одно и то же! — почти крикнула Ливия. Но, оборвав сама себя и принуждённо улыбаясь, она произнесла: — Но мы ведь говорим о Марке, не так ли? — Разумеется, — после небольшой паузы подтвердил Колин. — А чужая душа потёмки. Мы никогда не узнаем, как там на самом деле. Ливия, волевым усилием замедляя свои движения, полностью сосредоточившись на том, чтобы они казались естественными и плавными, налила им кофе. — Думаю, я влюбился, — решившись, произнёс Колин. На мгновение ему показалось, что рука жены с чашкой замерла на полпути к губам, а сама Ливия словно окаменела, но он моргнул — и рука продолжила своё движение так же плавно. — Вот как? — вежливо осведомилась она, чуть-чуть приподняв брови и отпивая глоток кофе. Точь-в-точь английская леди за разговором о погоде. А ведь она, чёрт подери, итальянка! Колину показалось, что она сейчас попросит его передать ей сахар. И точно. — Передай сахар, пожалуйста. Колин потянулся за сахарницей, и Ливия, так же медленно и спокойно, положила себе в кофе два кусочка и тщательно размешала, позвякивая ложечкой о стенки чашки. Колину, нервы которого были напряжены до предела, показалось, будто звук отдаётся в висках. — Ты слышала, что я сказал? — уточнил он на всякий случай. — Разумеется, — хмыкнула она. — Я же не глухая. И тут же смягчила этот почти резкий ответ чуть насмешливой улыбкой. Её правое колено ходило ходуном под столом, и она незаметно положила на него руку, чтобы прекратить это дёрганье. Когда она, отпив глоток, поставила чашечку на стол, она даже не звякнула. Колин почувствовал, что начинает закипать. — Я влюбился, — сказал он твёрдо, чувствуя себя идиотом и ещё больше злясь на себя за это. Ливия взглянула на него чуть насмешливо и ласково. Губы её дрогнули, как будто она хотела спросить: «Опять?» Но она лишь вздохнула, словно разговаривала с Лукой, и речь шла о чёртовой Люси ОʼБрайан. — Мы ведь уже это обсуждали, — сказала она спокойно. — Тебе не стоило говорить со мной об этом. Я не хочу знать. — Но ведь это и тебя касается! — воскликнул Колин. — Каким это образом? Она смотрела на него, бесстрашная и спокойная, как всегда. Её тёмные глаза были непроницаемыми, точно океанская вода из его сна. Но в этот момент он не ощущал привычного восхищения перед её силой духа. Это он сейчас, с сердцем, выпрыгивающим из груди от ужаса, пытался взглянуть в лицо правде. В лицо жизни. В лицо своим чувствам. А она отворачивалась от этого, мельком бросив взгляд, словно это вовсе не стоило её внимания. — Если… — он запнулся, мучительно подбирая слова, — если…я приму решение… — Решение? — переспросила она. — Как те, что ты принимал до этого? Он сглотнул. — В этот раз всё по-другому. — Конечно, — кивнула она. — В этом ведь суть влюблённости. Каждый раз всё совершенно по-другому. Ведь прелесть новизны и привлекает, правда? Колин сжал кулаки. Пусть он сто раз обдумывал это сам, но слышать это из её уст было унизительно. Она логически объясняла его страсть, и этим уничтожала всю магию, всю стихию, всю неодолимость этого чувства. Колин хотел бы, чтобы она поняла, осознала, поверила, что любовь надвинулась на него, нависла у него над головой, как цунами, захлестнула и поволокла за собой в темноту. И ведь так оно и было… ведь так? Но Ливия видела его насквозь. И глядела на него этим иронически-ласковым взглядом, и говорила с ним этим насмешливым, чуть ли не снисходительным тоном. И этот тон означал: «Ну, передо мной-то ты можешь не изображать из себя королеву мелодрамы… Мы женаты восемнадцать лет. Я знаю тебя». И даже больше, казалось ему. Она словно хотела сказать, что знает, что он не такой человек. Что он не может быть по-настоящему серьёзно захвачен страстью, оглушён ей. Она действительно знала его. Знала даже слишком хорошо. Но она знала того человека, которым он пытался перестать быть. А тот человек, которым он хотел стать? Он пока и сам не знал, что это за человек. Но он знал, что этим своим тоном Ливия убивает его. Усыпляет. Хочет заставить его поверить, что этого нового Колина не существует, что он не станет им никогда. Она пыталась заставить его думать, что всё как обычно. Что нет никакой разницы между его прошлыми увлечениями и теперешним безумием. Что он просто смешон в своих притязаниях на великое чувство. Вся кровь его вскипела при этой мысли. Ему хотелось орать. Ему хотелось заставить её принять всё это всерьёз. Ему хотелось заставить её принять всерьёз его. На мгновение ему показалось, что он сейчас схватит её за волосы и грохнет лицом об стол. Её спокойствие оскорбляло его. Он слышал её несказанные слова: «Ничто не может вывести меня из равновесия, а меньше всего — ты». Это было унизительно. В конце концов, прожив с ней восемнадцать лет, он имел право рассчитывать, что способен причинить ей боль. При этой мысли Колин вздрогнул. Разве он хотел ранить её? Он ведь на самом деле хотел прямо противоположного — он хотел причинить ей как можно меньше боли. Но сейчас, Боже, сейчас он был готов сказать что угодно, сделать что угодно, лишь бы уязвить её как можно больнее. Он пытался сказать ей, что его мир рухнул. Их мир. Её тоже. Но она лишь смотрела на него непроницаемо-безмятежными глазами, как будто ничего не произошло. Как будто все эти встающие на горизонте ядерные грибы — только плод его воображения. Как будто он не мог, просто был неспособен на самом деле разрушить этот мир. Потому что это был её мир. Он стоял на её плечах. И она смотрела на него, спокойная, невозмутимая, и сильная — Боже мой, какая сильная! Он не мог тягаться с этой силой. Это было ему не по плечу. Он проглотил детскую обиду, подкатившую к горлу. Постарался успокоиться, чувствуя, что ведёт себя, как подросток. Но в то же время он чувствовал, что Ливия навязывает ему это поведение. Что всем своим видом она показывает ему, насколько они не равны. Как будто она — взрослый, разумный человек, а он — мальчишка-переросток, к чьим глупым выходкам она готова до поры, до времени относиться снисходительно, но если он вдруг забудется — проявить строгость и поставить его на место. На место, с горечью повторил он про себя. Колин знал, что многие его друзья считают его подкаблучником. Но сам он до сегодняшнего дня совершенно не страдал от этого. Его жена была настолько умна и деликатна, чтобы не обнаруживать свою власть слишком явно, не душить его и не унижать. Она правила твёрдой, но нежной и милостивой рукой, и позволяла ему летать, где хочется… до тех пор, пока он не захотел улететь совсем. И вот тогда она сжала свой маленький кулачок, и он почувствовал, как крепка на самом деле тончайшая, почти невидимая шёлковая нить. «Не ты строил этот мир — не тебе его и разрушать». Он почувствовал себя одиноким. Гостем в своей собственной жизни. И таким несвободным, как никогда прежде. Он вспомнил лайнер из своего сна. Вспомнил, как лопасти винтов взбивали океан, точно миксер, превращая воду — теперь он это понял — в студень. Теперь он знал, кто капитан этого лайнера. Знал он также, что этот Титаник — если это был он — никогда не потонет. Колин смотрел на свою жену. Он всегда знал, что Ливия — сильная женщина. Он также знал, что она сильнее его. Но раньше он восхищался этой силой, а теперь боялся её. Боялся и ненавидел. — В этот раз всё иначе, — повторил он тихо. Кивнул сам себе, встал из-за стола и вышел из кухни. Только уже покидая дом, он смутно вспомнил, что Ливия никогда прежде не клала сахар в кофе.