Параллельная

      Вершинин не припомнил ни одного случая, когда бы кареглазая вообще плакала. У многих знакомых складывалось впечатление, что она улыбается просто пожизненно. Иногда грустила, но обычно это надолго не затягивалось. Диана всегда находила мелочи, которым радовалась, как ребёнок, и в любой ситуации видела плюсы. И самым сложным было сейчас видеть, как она пытается не сорваться и не дать волю слезам.       Вещи давно собраны; все просто устали настолько, что с выходом из этого здания нарочно медлят. Впереди путь длинной в несколько километров и поиск нового места для ночёвки. Лёша, вроде, шутил, что истории в стиле «Как я провёл лето» у них будут самые лучшие. Каждый промолчал, решая не портить позитивный настрой друга. Как будто сам Горелов не сомневается, что вернётся домой и эти самые истории кому-нибудь расскажет.       Настя пытается отвлечься: постоянно расстёгивает рюкзак, пытаясь что-то найти. Можно поспорить, она и не смотрит на его содержимое. Просто привыкла делать вид, что спокойна. Застёгивает, словно убедилась, что нужная ей вещь на месте. Через минут восемь, она, конечно, повторит это действие. И смысла упрекать её в этом нет.       Филатова тихо всхлипнула, опуская голову ещё ниже. Она не привыкла так себя вести, и не привыкла к тому, что отчаянье может нагрянуть вот так внезапно. Брюнетка всегда была уверенна на сто процентов, что случись хоть что-то плохое — все друзья будут рядом. Более того, могла поспорить с любым, кто посмел бы возразить. И они рядом. Сидят и пытаются греть руки о костёр. Только вот никакой моральной поддержки нет, и не в сторону брюнетки. Её нет вообще, словно все они — чужие люди. Диана готова была спорить на что угодно, что пока они все вместе, всё переживут.       Каждый может ошибаться.       Девушка оглянулась назад, туда, где стояла давно забытая Припять. В голову лезли фантазии, какой бы была её жизнь, если бы не авария и не вынужденный переезд родителей. Может, она бы никогда не познакомилась с Вершининым, а значит и с остальными тоже. Промелькнула мысль, что это, наверняка, было бы к лучшему. И Диане за неё отчего-то стыдно не стало, — девушка просто ощущала, как весь тот мир, который она считала своим собственным и родным, летит к чертям. Всё было слишком сложно, и из-за этих «сложно» хотелось лечь на холодную землю и заплакать. Но какого это — перебороть себя и продолжать делать то, что было таким естественным раньше — улыбаться и поддерживать?       Так, наверное, можно и свихнуться. Она боялась, что все отвернутся. Отвернутся оттого, что она ведёт себя, как эгоистка. Вряд ли кому-то тут было лучше в моральном плане, чем ей самой. Паше по-любому ещё хуже. Но это и вгоняло в отчаяние больше всего — он абсолютно ничего ей не говорил. И пока Вершинин молчал, Диана всё больше не понимала — то ли она такая тупая и зацикленная лишь на себе, что не может догадаться, то ли он просто не собирается хотя бы намекнуть, что ей делать дальше. Девушка абсолютно не узнавала себя. Она запуталась и даже не представляла, как себя вести. Очевидно, что именно поэтому сейчас улыбнулась и предложила уже выйти из этого здания. Она знала, что когда они вернутся, пройдёт, максимум, неделя, и всё станет хорошо. Нервы не будут на пределе, и мысли перестанут быть такими гадкими, но... вместо слова «когда» нужно было другое — «если».       Блондин уныло плёлся в конце. А если в конце идёт, еле переставляя ноги, тот, кто обычно был неизменным лидером, то настрой у остальных падает ещё ниже. Горелов усмехнулся, когда в мыслях промелькнуло, что ниже, наверное, уже некуда. Филатова сейчас вроде как и пытается не выделяться, но время от времени выходит вперёд, а потом замедляет шаг, снова сливаясь с компанией. Ей не хватает решимости... и поддержки Вершинина. Сейчас как никогда было понятно — если вместе эта парочка была чуть ли не идеалом, то по отдельности они оба ничего такого из себя не представляли. Из решительного и смелого Вершинин стал замыкающим в цепочке, а Диана из позитивной и весёлой превратилась в унылого подростка, которого не раз и не два предавали самые близкие люди. Причин тому, отчего эти двое ведут себя так, не было. По крайней мере, Лёша их не знал. И Настя, у которой тот уже спрашивал, тоже. Да, кража денег была значительным поводом, но... в первые дни поездки всё было не так. И сейчас, блять, должно быть не так, потому что Горелов как никто другой знал, что если дать хоть одну слабинку, всё рушится. Но и говорить этого друзьям пока готов не был. Не так в их компании были распределены роли. И Диана это сама понимает, абсолютно точно.       Брюнетка остановилась, и на вопросительный взгляд Насти лишь отвела глаза. Дождалась, пока те уйдут вперёд, а сама поравнялась с Пашей, который и взгляда на неё не поднял. Будто бы боясь, берёт его за руку, и парень, к удивлению кареглазой, сжимает её руку, словно только этого и ждал. Наверное, правда ждал. Что бы тут не происходило, они всё те же, и, наверное, так же любят друг друга. Только если это так, почему же ведут себя, словно виноваты перед друг другом? — Можешь объяснить, что между нами происходит? — наконец выдавливает Филатова, опуская голову. Вершинин же наоборот смотрит на небо. Как будто ищет там ответы на вопрос. Знал бы он сам, что происходит вообще, и не только между ними. — Смотрите, опять этот джип грёбаный, — оборачивается к друзьям Лёша, тыкнув пальцем на заброшенное здание, у входа в которое стояла уже знакомая всем машина. И в отличии от машины, её владелец знаком компании не был. Ребята на пару минут заступорились: что делать было абсолютно не понятно. Если автомобиль тут, значит где-то рядом и его владелец, а любой живой человек — шанс добраться до Москвы. Шанс настолько реальный и разумный, что можно даже забыть об осторожности. Поэтому все делятся, чтобы обыскать здание и наконец увидеть того, кто сопровождал их всё это время.       Вершинин не ответил Диане, да и та поняла, что отвечать ему было нечего. Блондин пошёл вперёд, скрываясь за тонкой стеной заброшенной постройки. Брюнетка, тихо шурша по полуразрушенному полу подошвами кед, уходит в противоположную сторону. Девушка бессмысленно бродит по зданию, совсем забыв о цели их нахождения тут. Никаких признаков движения. Вдруг замечает спальный мешок и толстую тетрадь в кожанной обложке. Подойдя ближе, Филатова берёт ту в руки, аккуратно открывая первые страницы. На развороте рисунок, выполненный простой синей ручкой, но даже так понятно, что место, изображенное на нём, художник видел ни раз и ни два. Что-то вроде старой лаборатории. Диане она тоже была знакома: именно там они искали подкастера, но нашли только тот странный прибор, с фонариком. Девушка перелистывает страницу, но в комнату буквально влетает Вершинин: — Прости меня, пожалуйста, Ди, — его голос снова срывается на каждом слове. От него снова пахнет сигаретным дымом. — Я должен был сразу тебе рассказать, — синеглазый обнимает её крепко, — так, как она любит, — и та привычно обвивает его тело руками, прижимаясь максимально близко. — Я не знаю, как всё это объяснить, — выдыхает он, говоря какими-то несвязными фразами. Филатова поверх плеча парня неотрывно смотрит на ту же тетрадь, будто та сейчас возьмёт и испариться, зато в мыслях витает лишь один вопрос: что такого могло произойти тут, что он не может ей рассказать? — Паш, ты... не был таким, — потому что раньше он всегда находил нужные слова. И сейчас образ такой спокойной и терпеливой девушки таял на глазах: ей не нравилось то, кем он стал. Она хваталась за любую деталь того образа, который она знает так давно, но чем дольше они находились в Припяти, тем больше Вершинин переставал быть похожим на себя. Кареглазая очень хорошо понимала, что это не правильно. Понимала, что стала той, кого так презирала. Той самой девушкой, которая рядом лишь пока всё хорошо. Отголоски разума твердили, что Вершинин тоже хорош и не стоит винить лишь себя, но... она продолжала это делать. — Ребят, идите сюда, — из соседней комнаты орёт Горелов, и Диана, выбираясь из объятий, идёт на звук, не говоря ни слова. Вершинин зарывается пальцами в волосы. Стоит ли вообще ей говорить?       Размышления прерывает выстрел.