Параллельная

— Осторожно, — подхватывая споткнувшуюся девушку, выдохнул Вершинин. Держа её под локоть одной рукой, а второй обнимая за талию, он почувствовал, как она дрожит. Было довольно тепло, но дело не в погоде. Её трясло от эмоций. Не каждый день тебе рассказывают, что ты имела другую жизнь в другой реальности, любила человека, что сейчас идёт рядом, намного сильнее, чем в этой, а потом умерла. Не каждый день ты приходишь к могиле, которая выглядит совсем заброшенной, на табличке которой написаны твои имя и фамилия.       Паша берёт её за руку, но девушка очень резко её вырывает. Спустя несколько мгновений она опускается на колени, даже не думая об одежде. По щекам снова бегут слёзы, и на них липнут волосы, в которых гуляет ветер. Всё внутри просто бьётся в агонии: так сильно мозг ищет зацепки, чтобы отрицать реальность всего происходящего. Хочется убежать отсюда, никогда больше не видеть парня, который втянул её во всё это, никогда не сомневаться, что она ещё сохранила какие-то остатки адекватности. Ведь в адекватном мире не может быть такого с адекватным человеком? Ни чёртовых машин времени, ни попаданцев из других, параллельных реальностей, ни свежих могил со своим же именем.       Филатова поднимается, зачесывает волосы назад, не обращая внимания на то, что на них остаются комочки грязи. Ладони испачканы могильной землёй, но девчонка отряхивает их так, будто грязь не впилась в совсем маленькие бороздки на них. Она кидает взгляд на Вершинина: такой колючий, что это чувствуется даже физически. Идёт к выходу с кладбища, не говоря ни слова. Ему почти физически больно оттого, что она не хочет его прикосновений. Он не знает, как извиняться, и не знает, как успокоить её. Смотреть на неё дико больно, но ещё больнее осознание факта, что во всём виноват только он: начиная от смерти его девушки, заканчивая состоянием вот этой. — Диана, — окликнул он, но она не повернулась, а для двоих дорожка была слишком узкой. — Прости меня. Попытайся понять, — слова комом стояли в горле. — Я не верю во всё это, и прощать мне тебя не за что, — сухо ответила Филатова, продолжая уверенно шагать к ржавым скрипучим воротам. — Наверное, я больше не хочу тебя видеть. Но чёрт, ты меня сюда притащил, и ты проводишь меня обратно в больницу, потому что я не хочу снова встретить этого мужика одна, — девушка осеклась: она ведь не рассказала ему про утро. — Кого? — он обогнал её, встал впереди и преградил путь. Диана молчала и смотрела вбок, а после вообще в землю. — Диана, говори, — он взял её за плечи, сжав их и ловя себя на мысли, что очень хочется её встряхнуть, заставить перестать молчать. Конечно, он не мог себе такое позволить, но девушка всё ещё не нарушала тишину. Ворота скрипели дальше, нагоняя жути, где-то вдалеке прокаркала ворона. Не так далеко виднелась одинокая могилка настоящей Дианы. Вершинина тошнило: мозг снова без согласия Паши рисовал картинки, где её тело жрут трупные черви. А одновременно она стояла перед ним, вытирая со щёк крупные слёзы. От этого в прямом смысле ехала крыша, хотя парню и казалось, что он максимально принял ситуацию. А если принял он, то и она справится. — Ты хоть понимаешь, как это выглядит с моей стороны? — она посмотрела на его лицо, но тут же отвела взгляд. Это было невыносимо. — Я рассказывала тебе, какие у меня проблемы с психикой. А ты видимо решил, что шизофрения, раз думал, что я поверю. — Да зачем мне это делать, скажи хоть одну причину? — он присел перед ней на корточки, поймав её руку в свои. — Умоляю, прости, что я втянул тебя в это. Но я не знаю… может ты как-то поможешь нам понять, что делать дальше… — Значит шизофрения у тебя! — Диана снова вырвала руку, и хотела продолжить, но уже не смогла. Нервный срыв подошёл, как обычно, незаметно. Хрипы и истерика не давали дышать так, словно весь воздух закончился, хотя и вокруг было открытое пространство, а с неба светили звёзды. — Послушай меня, пожалуйста, — руки Вершинина дрожали так же сильно, как и её собственные. — Ты должна мне рассказать, потому что если это Костенко… то ничего хорошего. Пожалуйста, не бросай меня, — Паша смутно, но всё же понимал, какой бред он несёт. — Это ты бросишь меня, — рыдая, еле выдавила из себя Филатова. — Ты вернёшься в свой грёбаный мир, если говоришь правду. Ты вернёшься, а я останусь тут. И что мне делать, Вершинин? Искать твою копию, как ты нашёл тут меня? Вспоминать тебя всю оставшуюся жизнь, а рядом быть с оболочкой? — девушка оттолкнула его, почти срываясь на бег, но ноги чертовски подкашивались. Она упала в сырую траву, но подниматься сил не было: рыдания словно били по груди. — Ты не оболочка. Если бы не ты, я бы уже сдох в этом мире. Я знаю, что я мудак. Меня просили не лезть к тебе, но… я не могу, блять. Не могу. Ты совсем другой человек, ты… прости меня если не сейчас, то когда-нибудь. Умоляю, — он поднял её на руки, но она вырвалась. — Ты даже сейчас говоришь, будто прощаешься. Я тебе поверила. Первый раз за все последние годы я кому-то поверила, чтобы что? Узнать, что тебя не существует? Что я тоже умерла? — Я существую. И ты тоже, и сейчас мы оба тут. Ди, — он обнял её, хотя она пыталась оттолкнуть его от себя, но сил не было. — Я понимаю, как это всё тяжело принять. И рассказчик из меня никакой. Я доведу тебя до палаты, захочешь — всю ночь буду у двери сидеть, только давай поговорим, когда ты немного успокоишься. Ты — наш последний шанс вернуться домой. Мы чужие здесь, понимаешь? — Я тоже, — стоило ему чуть расслабить руки, как она тут же оттолкнула его. — Я тоже здесь чужая. Хотя и точно из этой реальности. Но ты думаешь только о себе, а крайне не глобально. Не знаю, кто просил тебя не связываться со мной — только он был прав. Я понятия не имею, как я могу помочь тебе вернуться. А тем более — после просмотра могилы, где, если тебе верить, разлагается сейчас точно такое же тело, как у меня, — он не перебивал. А даже если бы и хотел — она была права, и добавить было нечего. — Во всей Вселенной нет двух одинаковых вещей, хоть ты убейся. И теории твоей быть не может, — они наконец вышли с территории кладбища. До больницы было относительно далеко, и Филатова не представляла, как не двинуться умом, пока они до неё дойдут. — Люди — не вещи. И одинаковых вещей тоже нет. Вы… ты и та Диана, которую я знал — совсем разные люди, — подбирать слова было очень сложно. — Я даже знаю, какая лучшая, — ухмыльнулась Параллельная, не представляя, как резанула по сердцу эта фраза. Это выглядело как ревность. Но можно ли ревновать к самой себе? Можно ли считать свою копию своей частью в принципе? — Что? Нельзя сравнивать людей… — Вершинин опешил от её слов, но был перебит: — Лучше заткнись. Сам знаешь, что ещё как можно. И я на что угодно спорю, ты это уже сделал и прекрасно знаешь, кто тебе нравится больше, — Диана говорила это так грубо, хотя и понимала свой тон. На фоне всего происходящего эта часть диалога была максимально глупой, но место быть всё равно имела. Больница была всё ближе. Паша огляделся в надежде увидеть Настю, но той нигде не было. В тишине они дошли до крыльца, где ещё недавно целовались. К горлу Дианы снова подступил комок. Теперь было понятно, почему его так влекло к ней. Почему его не отталкивало ничего, что отталкивало других людей. Он просто хотел ощутить хоть на какой-то маленький процент присутствие здесь его девушки. А её, Диану, тянуло к нему со всеми его загадками и сумасшествием. Не хотелось, чтобы парень уходил, а одновременно не хотелось, чтобы оставался. — Я провожу тебя до палаты, — твёрдо сказал Вершинин. Он думал, что Диана начнёт сопротивляться, но ему было плевать на это — он не понимал, что произошло утром, но был уверен, что это связано с Костенко. Девушка молчала: и насчёт предложения проводить, и насчёт утра. До палаты дошли максимально быстро, но максимально тихо — отбоя ещё не было, но по факту тут нельзя было находиться Вершинину. — Проводил. Можешь идти, — словно делая одолжение, отрезала Филатова. Аргументов чтобы остаться у парня уже не было, а даже если бы и были, медсёстры перед отбоем выгнали бы его. Было безумно страшно оставлять её одну. Словно бросать. Вылить всю эту жуткую правду, а потом пойти спокойно спать к себе в палату — мол, справляйся сама. Парень молча смотрел, как она зашла в палату и сняла толстовку дрожащими руками. Диана упорно делала вид, что она тут одна. Поправила блокноты на окне, повесила рюкзак на крючок в стене. Вершинину не оставалось ничего, кроме как закрыть дверь и выйти из отделения. Пришлось обойти его, потому что на крыльце курили медсёстры и пара медбратьев, которым точно не стоило показываться на глаза. Паша никогда не чувствовал такую вину, и она словно разъедала изнутри. Ненависть к себе росла, а в мозгу ярким неоновым указателем мигала мысль: тебя ведь предупреждали. Он вернулся к лавочке, где не так давно Диана дала ему сигарету. Её с крыльца видно быть не должно, и парень уселся там. Зато отсюда было прекрасно видно окно Дианы, где, кстати, уже не было света. Оставалось сверлить его глазами в надежде не понятно на что. Проскальзывали мысли подойти и постучать в него, но было дико стыдно и страшно. Как редко бывало по-настоящему страшно — и вот сейчас страх обвивает внутренности и делает вечно горячие руки ледяными. Еле удаётся их сцепить — так трясутся. Вершинин совсем не сразу понимает, что по щеке скатывается слеза, и тот смахивает её с некоторым непониманием: он не может вспомнить ни одного момента, когда плакал. Даже когда Диана умерла, даже когда умер Лёха. Это грызло ещё сильнее.       Паша совершенно не представлял, сколько времени прошло. Он огляделся — света не было ни в одном окне, а значит, отбой уже был. Он надеялся до последнего, что Настя найдёт его, но девушки нигде не было. Сам не зная, что он делает, парень снова пошёл к палате Дианы, где-то в глубине души надеясь, что его остановят и прогонят. Что не придётся снова смотреть в её потухшие глаза. Но никого в коридорах не было. Вершинин опустился на пол у закрытой двери, зарываясь пальцами в волосы. Он прислушивался, но за дверью, казалось, была тишина. Сознание рисовало страшные картины: если Диана повторит попытки суицида, а теперь по его вине? Он не знал, чего боится больше: потерять её второй раз, или ощущать за это вину ещё более сильную, чем ощущает и так ежесекундно.       В конце коридора резко загорелся свет, и покой Вершинина был нарушен: коридор был широким, но совсем не таким длинным, чтобы не заметить его в одном конце из другого. Скорее на автомате, чем правда обдумав, он соскочил с пола, толкнув дверь в палату Дианы, и та открылась. Парень влетел в комнату, быстро, но тихо, закрыл дверь за собой и обернулся к кровати.       Девушка сидела съёжившись, подобрав колени к подбородку и укутавшись в одеяло. Она смотрела на Пашу так испуганно, зажавшись в угол, и Вершинину стало ещё хуже, хоть и казалось, что хуже некуда. Так же на него смотрела Настя в паре моментов: словно он может причинить кому-то боль не только моральную, но и физическую. Но ему безумно хотелось прикоснуться к Филатовой, и наоборот эту боль хоть как-то уменьшить. — Я сидел у тебя под дверью, но там медсёстры… я… я не хочу оставлять тебя. Я не смогу простить себя никогда, если что-то случится и с тобой… — он говорил так тихо, что слова терялись в шуме ветра за окном. Сквозняк влетал в палату через щели в наскоро поставленных окнах: воздух был свежим, почти как на улице. — Не смог спасти первую версию и решил перепройти уровень? Я сама справлюсь со своим спасением, не волнуйся, — огрызнулась девчонка, но так же тихо, чтобы не привлекать ничьего внимания. Скорее всего, она не совсем представляла, какую боль причиняет ему такими словами, но оба считали, что боль эту Вершинин заслужил. — Ты можешь говорить что хочешь, можешь не разговаривать со мной вообще, но я умоляю тебя, не выгоняй меня сейчас. Ты так нужна мне, — он медленно опустился на кровать рядом с ней, не решаясь обнять или хотя бы протянуть к ней руки. Диана молчала, смотря в стену впереди. — Не выгоняю, — выдохнув, ответила она спустя какие-то мгновения. — Это нужно было сделать намного раньше, а не сейчас, — добавила она абсолютно без эмоций. — Расскажи что-то обо мне в своей реальности, — Вершинин ожидал чего угодно, но точно не такой просьбы. Он понятия не имел, как не усугубить ситуацию, но молчание точно выходом не было. — Ты не стала архитектором. Боялась, что не поступишь, и пошла в дизайн. У тебя нет татуировки, да и вроде бы ты никогда её не хотела. В последние дни… пока мы были вместе, ты была крайне во мне разочарована. Да и я сам был разочарован в себе. В моём мире… ты совсем другая. Там всегда смелым был я, а ты… просто была со мной. Поддерживала во всём, верила в меня. Но сама была нерешительная. Здесь ты совсем не такая, — слова давались тяжело, но были искренними. Искренность, видимо, обеспечивалась тем, что девушка, сидящая рядом, была безумно дорога ему. Нельзя было сравнивать степень этой привязанности с настоящей Дианой, и он искренне пытался этого не делать, но той девушки, о ком он говорил, будто никогда не существовало. А эта, которой он причинил безумную боль, и которая всё равно не оттолкнула его, существовала всегда. Было стыдно за эти мысли, но на фоне угрызений совести по другим причинам, эта — терялась. — Потому что здесь нет никого, в кого бы я могла верить. Почему-то в этой реальности мне повезло меньше, — горько усмехнулась Филатова. Вершинин осмелился обнять её за плечи, но не чувствовал ни дрожь её тела, ни его тепло, ни даже кости, сильно выступающие на ключицах. Диана, кажется, не обратила внимание на его жест. — Скажи что-то про семью. — Ты боялась их разочаровать. Хотя они не давили на тебя никогда, — начал Паша, не совсем понимая её интереса. Он был уверен, что в семье поменялось не так много. В какой-то степени считал, что Параллельная преувеличивает масштабы семейных драм в этой реальности. — Не я, — резко перебила девчонка. — Сам говоришь, что я и та Диана — совсем разные люди. Она — не я. И её семья — не моя семья, — это звучало дико, но было правильным. — Её семья любила её. У них были хорошие отношения, даже очень. Прости, но… я не много времени проводил с ними. Больше просто… с ней. По рассказам всё было хорошо, но рассказы были не частые. — Может, не так ты и хорошо её знал, как считаешь, — задумчиво произнесла Филатова, и Вершинин поймал мимолётную мысль: он ведь тоже уже убедился в этом. Если влезть в эту ситуацию серьёзнее, окажется, что знал он её плохо абсолютно точно. Даже, как сказал Костенко, о родном городе её родителей. О городе, в котором он находился сейчас. — В общем-то, это и неважно. Я хотела поговорить с тобой, потому что никому никогда этого не рассказывала, а сегодня, наверное, была последняя капля во всей этой истории. Я ждала встречи с тобой чтобы получить… хотя бы того, кто выслушает. Я не знала, кем ты окажешься — грёбаным путешественником во времени. Это даже звучит глупо, — усмехнулась Диана, но парень обнял её крепче, хоть и через одеяло. — Я всегда готов тебя выслушать и быть рядом, если тебе это нужно, — очень тихо произнёс блондин. — Это тебе нужно. Как мы выяснили — намного сильнее, чем мне. — Я не хочу чтобы ты думала, что я с тобой… из-за возможности вернуться домой. Это так, но… это пиздецки сложно, Ди. Ты удивительная. Именно ты. Очень смелая и сильная, и я… — И на этом ты замолкаешь и просто слушаешь, что было сегодня. Остаёшься ночевать в этой палате, потому что даже несмотря на то, что ты конченный псих, я не хочу в таком состоянии оставаться одна. Я боюсь, что снова что-нибудь с собой сделаю. А у меня, всё-таки, теперь миссия — помочь чокнутому парню и его подружке, которой на всё плевать, вернуться домой. Или не домой — главное чтобы не в психушку, да? — она даже рассмеялась, и Вершинину правда было страшно за неё. Костенко был прав тысячу раз, когда просил не трогать её и не втягивать в это. — Я слушаю, — он облокотился на стену, позволяя девушке немного лечь на его тело своим. — Мне позвонил отец утром. Впервые за всё время, что я тут. Так просто… будто я живу отдельно, или отдыхаю в каком-то лагере. Сказал, что у него выходной, и он хочет провести его вместе со мной. Я обрадовалась, согласилась сразу, — её тело немного расслабилось, став заметно тяжелее. — Мне казалось, что всё вполне неплохо. По крайней мере, это было лучше, чем разговор с мамой, когда она приезжала сюда. Хотя мы ни слова не сказали про моё лечение и вообще состояние. Я не ношусь с этим и не жалею себя, если тебе могло так показаться. Жалеть себя — это вообще последнее, — задумчиво произнесла она и немного помолчала. Вершинин в сотый раз упрекнул себя: он старался не думать об этом, потому что совсем не намеренно и не осознанно, но себя жалел. И задавался вопросом, почему это случилось с ним. И Настя думала то же самое, он был готов спорить на что угодно — это читалось во всём её поведении. А Параллельная снова не специально подлила масла в огонь, в котором он горел каждую минуту в этом мире. — Я ему даже про тебя рассказала. Кстати, видимо зря. Когда ты вернёшься в свой мир, придётся как-то объяснять твоё исчезновение и не проболтаться, чтобы меня не оставили здесь навсегда. — Я понятия не имею, как вернуться в мой мир, так что объяснения пока отложим. Как, надеюсь, и знакомство с твоим отцом, — радуясь возможности хоть немного разрядить обстановку, как можно веселее ответил парень. Насколько весело в принципе может быть в сложившейся ситуации. — Спорный вопрос, будет ли это знакомством, — Вершинин успел подумать, что Диана поверила ему, судя по всем её фразам и какой-то скрытой агрессии к своей копии в другой реальности. — К чему я веду это всё… я хотела заехать домой, и отец отмазывался, как мог. Я не понимала ничего, а домой правда нужно было — я хотела взять отложенные деньги, потому что у меня заканчиваются. Попросить у отца — значит спалиться, что я выхожу из больницы когда мне вздумается, доплачивая медсёстрам. Он отвёз меня, но сам остался ждать в машине. Меня это обидело, дико, — последняя фраза, наверное, выдалась более эмоциональной, чем планировалось, и Филатова как-то резко, всё ещё в порыве эмоций, что описывала, взяла за руку Вершинина. Парень, как ей показалось, даже вздрогнул от неожиданности, и она сама хотела руку отдёрнуть, но что-то это сделать не позволяло. Осознание, что он может исчезнуть в любой день — а Диана уже решила, что день правда может быть любым, — не отталкивало от него, а тянуло ещё больше. И это максимально не нравилось разуму, заставляя тот орать от наступающей безысходности, но одновременно давать ремиссию сердцу, и, возможно, ремиссию последнюю. Парень молчал, зная привычку Дианы делать паузы, а потом рассказ продолжать, ещё по своей реальности. — Я зашла с заднего двора, там лестница ближе, а я не знала, дома ли мама. Но видеться с ней не хотела, — его ожидания были оправданы, но говорить дальше ей было труднее и труднее, это чувствовалось в тембре голоса, в том, как она сжала его руку, как напряглась. Девушка шумно выдохнула — видимо, хотела как-то смягчить ком в горле. — Она была дома, и не одна. Я, конечно, не стала показываться или как-то демонстрировать, что я здесь — у меня же есть ключи, я зашла тихо. Но стонов на весь дом хватило, чтобы понять, почему отец не хотел заходить и отговаривал меня.       Вершинин понятия не имел, как реагировать, а тем более — что говорить. Он пытался сопоставить ту семью Дианы, которую он знал, и семью, о которой рассказывали ему сейчас. Всё было до невозможности странно, а хуже того — страшно. — Дело в том, что я не строила себе иллюзий. Понятно было давно, что они изменяют друг другу, да и возможно, это должно волновать меня меньше. Но мне противно, что она делает это дома, и видимо ставит в известность отца. Пока меня не сбагрили сюда, в этот дурдом, ничего такого не было. Это мерзко, понимаешь, о чём я? — слова про дурдом немного задели — таким ведь это место для неё сделал Вершинин. — Насчёт твоих чувств… не буду врать тебе. Я представляю, но не знаю, каково это. У меня самая обычная семья… была. Но да, это неправильно, и ты не должна винить себя в тех вещах, которые происходят, — сейчас, как ни странно, он пытался подбирать слова, чтобы не навредить её психике ещё больше. От самого себя чуть не выворачивало — много ты думал о её психике, когда тащил её на кладбище несколько часов назад? — Такое чувство, что ты и психолог в этой больнице — один и тот же человек. Заученные фразы у неё и попытка сказать хоть что-то у тебя, — она явно злилась, и Диана в мире Вершинина бы вряд ли вела себя так. — Но… с психологом я об этом говорить не буду. А с тобой… с тобой мне хотелось поделиться. — Спасибо, — по мнению парня реплика была вполне уместной, но Диана только фыркнула. — Пожалуйста. Останься со мной, — она провела ногтями по ладошке Вершинина, и тот её чуть сжал. Щекотно. — Я не засну одна, и, кстати, по твоей вине. — Я знаю, что по моей. — Девчонка приподнялась, ложась у стены, позволяя парню лечь рядом с ней и обнять. Кровать была, несомненно, узкой для двоих, но особо это никого не волновало. — Ди, я не знал, что мне делать. Я не мог смотреть на тебя и понимать, что ты ничего не знаешь. Это убивало изнутри. Я не вывезу всё это, если потеряю тебя и в этой реальности тоже. Пожалуйста, прости меня, — Диана молчала, спрятав лицо у его шеи. Чувствовалось её наигранно мерное дыхание. Она плакала, хоть и упорно старалась это скрыть. Паша прижал её ближе, уткнувшись лицом в её волосы. — Скажи хоть что-нибудь, прошу, — еле слышно прошептал он, ненавидя себя больше всего на свете. Он не заслуживал её ни в одной версии этого ёбанного мира.       Девушка молчала, а по сердцу резануло воспоминание: последняя ночь из его настоящего мира с Филатовой. Когда он тоже обидел её своим поведением и своими тайнами. Как сказал ей, что любит её, и она ответила «и я тебя люблю». Сейчас ответа не последовало. Не было и рассказа о том, что всё-таки произошло утром, но Вершинин понимал, что сейчас не время задавать ей новые вопросы. Он закрыл глаза, молясь о том, чтобы утро быстрее наступило.