No One Really Knew

— Мне нужно выпить, — заявила брюнетка, прямиком направляясь к заветному бару с алкоголем, резко взбодрившись, перестав плакать и встав с моих колен, на которых она оказалась, когда мы перешли из прихожей, в которой пробыли достаточно долго, в гостиную. — Женский алкоголизм не лечится, — грубо утвердил я, закрыв дверцу бара прямо перед её носом, за что в ответ получил лишь непонимающий взгляд опухших серых глаз. — Тебе еще детей рожать. А тебе их клепать и что? Разве это хоть раз тебя останавливало? — добавил мой внутренний голос, напоминая о том, что я тоже не особенно следил за своим здоровьем. Взять, например, вчерашний вечер, который мы с Одейром явно провели не за чаепитием, что доказывалось не только тем, как сильно сейчас у меня гудела голова. — Давно щека не горела или «дружок» от боли не страдал? Отпусти дверцу, пока я не заставила тебя об этом пожалеть, — злые утверждения брюнетки показались мне вполне убедительными, хоть я и знал, что её гнев в этот момент был вызван не мной, а какой-то другой причиной, что привела её сюда, однако, рассказывать девушка мне ничего не желала. Я закатил глаза, тяжело выдыхая, но все же достал такую нужную ей бутылку вина. Разлив содержимое бутылки по бокалам, я отдал один из них Китнисс. Беззащитная, заплаканная девушка, покрутила в руке бокал, внимательно рассматривая бордовую жидкость, прислонила его к голове, недовольно сморщившись, а тем временем на глазах, кажется, вновь выступили слезы. — Ты мне расскажешь, что случилось? — спросил я, отпив вина. Но Китнисс вместо ответа лишь вновь начала жалобно всхлипывать, закрывая глаза ладонями. — Ну, эй, — протянул я, приобнимая её сзади за плечи. — Что с тобой, солнышко? Однако, она лишь развернулась ко мне лицом и снова доверчиво уткнулась в мою грудь, сомкнув руки на моей пояснице и продолжив взахлеб реветь, будто от этого ей действительно могло стать легче. Я прижал её к себе ещё крепче, осторожно поглаживая по спине и волосам, надеясь на то, что её это хоть чуть-чуть могло успокоить. — Они разводятся, Пит, — тихо прошептала она, глядя мне прямо в глаза, будто находясь на грани нервного срыва, а я буквально почувствовал, как от одного её печального вида и жалобного взгляда начинало разрываться мое собственное сердце. — Разводятся, понимаешь? Да, у них не идеальные отношения, спорить не буду. Нет в мире семейной пары, в которой не бывает скандалов и битой посуды. Но почему именно мои родители? Почему? — завывала Китнисс, снова утыкаясь мне в грудь и содрогаясь от очередного прилива рыданий. Она подробно рассказала мне о том, как её родители, несмотря на детские сновидения и позднее время суток, очень сильно ругались, то и дело разбивая кухонные тарелки о холодный кафель. Я так окончательно и не понял сути, но, кажется, её отец изменил матери, а точнее, она его в этом подозревала из-за его частых задержек на работе и вечных командировок, в которые он уезжал на довольно-таки длительное время. Потом Китнисс много говорила о том, как раньше все было хорошо, что их отношения были для неё чуть ли не идеалом, а теперь вся жизнь медленно, но верно шла под откос. Брюнетка, в перерывах между рыданиями, начинала рассуждать о том, как можно все предотвратить, помирить родителей, заставить их одуматься, ведь нельзя было обрубать такие длительные отношения сгоряча, просто потому что они вовремя не захотели друг друга выслушать, сесть и поговорить, дабы разобраться в том, что между ними творилось. А я лишь слушал её и думал о том, что у меня даже не было шанса остановить родителей от этого шага. — Понимаешь, мне даже не себя жалко, — вновь всхлипывая, добавила Эвердин, а я подал ей очередную бумажную салфетку. — Я уже взрослая, проживу как-нибудь. А дети? Что с ними-то будет? Неужели мама сможет потянуть на себе шестнадцатилетнюю девчушку с её частной школой, периодом первой любви и грандиозными желаниями на совершеннолетие? А как же трехлетний Сэм, для которого сейчас все только начинается? Затем она вновь начала плакать навзрыд и полностью перебралась на мои колени, когда мы пересели на диван, стоящий в гостиной. Со временем она, наконец, перестала всхлипывать и плакать без остановки, стала говорить о том, что ей действительно страшно от одной мысли о том, что её родители действительно могут принять такое ужасное решение и разойтись. После она с грустной улыбкой вспоминала все хорошее, что происходило за эти долгие годы их брака: все совместные поездки, годовщины, как они любили выбираться по выходным на природу, как по утрам вместе отвозили детей в школу, а каждый вечер вместе гуляли до любимой кондитерской. Китнисс много говорила, а я отрывками слушал девушку и с грустью в сердце думал, что счастливые моменты, которые она с восторгом упоминала и говорила, что скучала по ним, в моей жизни просто не случались. Они навсегда остались моими несбыточными мечтами. Я не знал, что такое счастливая семья. Полноценная. Не знал, потому что у меня, в отличие от девушки, её не было.

24 года назад

Ноябрь. В тот год, как и впрочем во все остальные, он был прекрасной смесью большого количества осадков, порывистого ветра и нескольких дней, когда над горизонтом все же господствовало солнце. Именно в один из таких удачных дней, если быть точным, то 24 ноября в недавно построенном красивом родильном доме на свет появился прекрасный голубоглазый малыш с ещё еле заметными светлыми волосиками на голове. Маленький комочек радости для родителей своей мамы, весом в 3,5 килограмма. В палате 511, кажется, это был единственный ребенок, который практически не плакал. Его мать порой даже удивлялась тому, насколько спокойным оказался её ребенок. А ведь потом он всегда, на протяжении своих 24 лет, жаловался на жизнь меньше других, даже несмотря на то, что происходило в ней. Тяжело свалившийся на его плечи каскад обстоятельств, которые изменяли его, ломали, заставляли задуматься над происходящим и лишь изредка поощряли, как бы давая сделать глубокий вдох перед тем, как снова окунуть парня в омут проблем. Как после всего этого не задаваться вопросом о том, за что же человеку так досталось? Спустя неделю, как и всех матерей с новорожденными, Кэтрин Мелларк выписали из роддома. Она стояла одна на крыльце родильного дома с мирно спящим и ещё не знающим всех своих проблем младенцем, закутанным в синий, заранее купленный конверт для выписки, на руках. Её никто не встречал с цветами, восторженными криками и благодарностью за то, что она родила сына. Ей было больно. Больно было видеть, как встречали других девушек, как под окнами палаты писали «спасибо, родная». А у неё всего этого не было, потому что человек, который должен был любить её и их совместного ребёнка, не пришел. Стоит ли говорить о том, что он не забыл, не опоздал, а даже не собирался приходить на выписку? За две недели до родов Кэтрин готовила ужин к возвращению горячо любимого мужа, который по какой-то неведомой ей причине снова задерживался на работе. Тогда она, как никогда, была рада, что, наконец, выбрала имя ребёнку и с замиранием сердца ждала любимого, чтобы это сообщить. Она ждала его появления, его шуточных разговоров с её животом, который к тому времени уже значительно вырос в размерах, нежных поцелуев, долгих разговоров и объятий, излучающих тепло и говорящих о том, что все будет хорошо, что она действительно любима. Она ждала час, два, три, а Джона все не было, что медленно заставляло её задуматься над тем, что наступала пора обзванивать всех друзей и уже потом больницы и, самое ужасное, морги. Но все же к полуночи молодой человек вернулся, а вел себя так, будто ничего не произошло. Чист, свеж и, как никогда, серьезен. Кэтрин понимающе смотрела на него, думая, что муж очень устал на работе, пока он безо всяких эмоций ужинал, хотя раньше столь позднее время никак не могло ассоциироваться у неё с этим приёмом пищи. Но все её понимание медленно испарялось, когда она почувствовала на себе весь холод его фраз, которые он, не хотя, грубо выбрасывал ей в ответ на какой-либо вопрос, и безразличность во взгляде. Парня передернуло, когда любящая жена коснулась его плеч, намереваясь расслабить его и понять, что было не так. Джон увернулся от поцелуя и с возмущением вскочил со стула, стоило Кэтрин снова попытаться его коснуться. — Джон, что происходит? — взволнованно спросила девушка, наблюдая за тем, как молодой человек, схватившись за голову, метался по комнате. — Я больше не люблю тебя, Кэтрин. Я ухожу, — заявил он, после чего отправился в спальню и начал собирать свои вещи в большой чёрный чемодан. Краток и холоден. Он ни на миг не вздоргнул, даже не запнулся, когда смотрел ей в глаза, произнося гадкие слова вслух, будто бы тысячу раз оттачивал эти два простых предложения перед зеркалом. Как отреагировала Кэтрин? А как себя должна вести беременная девушка, которую только что взяли и бросили на произвол судьбы, оставив выживать лишь с жизнью внутри неё и пустотой в сердце? Да еще и на последнем месяце беременности, когда схватки могут начаться в любой момент… А нужного человека даже рядом не будет, чтобы ей помочь. Его слова набатом звучали в её ушах, что заставляло её, наконец, понять то странное поведение, которое имело место быть не только в тот судьбоносный вечер, но и за неделю до него. Она вновь и вновь слышала, как он говорил, что не любит её, хотя на самом деле молодой человек продолжал молча собирать свои вещи, пока Кэтрин, стоящая в дверях спальни, ртом ловила воздух и пыталась понять, почему Джон вёл себя так, будто бы все их отношения были для него ничем, пустым местом, от которого он теперь намеревался так легко избавиться. Она не плакала, нет. Она рыдала взахлёб, просила его остаться и все обсудить, пыталась заставить его одуматься, лихорадочно хватала его за руки, обнимала, падала парню в ноги и умоляла его признаться в том, что он так по-идиотски решил над ней пошутить. Однако, он вновь и вновь вырывал свои руки, продолжая упрямо собирать вещи первой необходимости. При выходе Джона из квартиры Кэтрин схватила синюю фарфоровую вазу с полочки рядом с книжным шкафом и запустила её в его сторону, вперемешку со рваными всхлипами крича, что ненавидит его. Но он успел увернуться, ваза звонко разбилась вдребезги от удара о подъездную стену. Точно также, как и сердце маленькой беременной девушки от колких слов любимого человека. Я больше не люблю тебя, Кэтрин. Я ухожу. Любил ли он на самом деле Кэтрин, когда тем вечером говорил обратное? Разумеется, любил. Как раньше. Любил так искренне, так сильно, как вообще нельзя было кого-то любить. Но на его пути встретилась та, которая лучше бы вообще никогда не появлялась в его жизни. Ту, которая когда-то была для него всем смыслом жизни и служила ему белыми правдами, заменила другая, влияние которой на себя он контролировать не мог. По пути в спальню Кэтрин разбила практически все фоторамки, на которых были запечатлены самые сокровенные для неё моменты; которые когда-то так тепло отзывались воспоминаниями в её душе, а сейчас от них тошнило больше, чем при токсикозе в самом начале беременности. Она не верила, что это все происходило именно с ней. Она просто-напросто не хотела принимать тот факт, что он ушел, оставив её одну. Одну с человеком, который ещё даже на свет не появился. — Мы выкрутимся, малыш. Я обещаю тебе, ты ни в чем не будешь нуждаться, — шептала она, тихо всхлипывая в подушку, которая все ещё хранила приятный запах одеколона теперь уже бывшего мужа, и обнимая свой большой живот, иногда бережно поглаживая ладонью те места, где брыкался маленький Пит. — Я сделаю все, чтобы ты был счастлив.

Спустя 16 лет

Я отпил у взрослой жизни рано, А вот сейчас бы убежать, в детство убежать…

Тем временем Пит уже был на пути становления мужчины. Мать, как и обещала: ребёнок ни в чем не нуждался. Хотя, нет. Было все-таки то, чего ему чертовски не хватало. Конечно же, отца, который вот уже шестнадцать лет жил где-то далеко, с другой женщиной и другими детьми, даже не представляя себе то, как жила покинутая им семья. Он интересовался, но разве Кэтрин это было нужно? Разве она могла позволить человеку, когда-то подарившему счастье, которое он в итоге собственными руками и разрушил, видеть то, каково безвыходно её положение? Кэтрин слишком переживала за благосостояние ребенка, поэтому постоянно бегала с одной работы на другую. Пит практически не видел её, разве что ранним утром, когда он специально вставал раньше собственного будильника, или же поздним вечером, когда специально её дожидался, чуть ли не засыпая в маленьком коридорном кресле. Тяжкая доля пала на его плечи еще с детства. Он был единственным мужчиной в семье. Теперь уже он хотел, чтобы и мать ни в чем не нуждалась. Парень искал себе работу. Кэтрин первое время категорически отказывалась от его помощи. Но видя его упертость, все же уступила. Все началось с обычных, никому не нужных листовок, которые в скором времени были заменены грузовиками с продуктами, вещами, а затем и мебелью. Последний вариант хоть и требовал большой физической нагрузки и был крайне травмоопасеным, но также был наиболее выгодным на тот момент. Все подростки, как подростки: отмучались на уроках и ушли тусоваться у кого-нибудь в захламленной, пропахнувшей перегаром, переполненной похотью и грязью, однушке. А Мелларк скорее бежал на работу, боясь проштрафиться за опоздание. Но он понял, что это того стоило, ведь спустя несколько месяцев положение семьи стало значительно улучшаться. Да, конечно, они жили не богато и не роскошно, как, может быть, им хотелось, но уже и не только для «свести концы с концами». Хорошенько все обдумав, Кэтрин сменила фамилию на девичью сразу же после расторжения брака. Эта же фамилия досталась и сыну, хотя бывший муж желал обратного, говоря, что Пит был не только её ребёнком. Но женщина лишь смеялась и предпочитала заканчивать после этого разговор, ведь мужчина слишком поздно осознал, что был отцом не только для детей, с которыми жил. Джон хотел увидеть сына, хотел познакомить его со сводными сёстрами. Однако, Пит этого не желал от слова «совсем», потому что он уже был взрослым и имел все причины на то, чтобы ненавидеть отца, который ушел и за все шестнадцать лет сделал совершенно ничего для нормальной жизни тех, кого бросил. Личная жизнь подростка занимала крайне интересное положение. Из-за столь приятной внешности и довольно-таки красивого тела Пит, понятное дело, пользовался большим спросом у противоположного пола. Вокруг него бегали много различных особ. Первое время он задумывался исключительно о работе и матери. Но, согласитесь, 16-летнему парню все равно была нужна личная жизнь, не меньше, чем его сверстникам. Так, например, была одна замечательная девица. Возможно, именно она была его первой любовью. С виду милая, скромная, приличная девушка, а на деле меркантильная авантюристка, не испытывавшая ничего по отношению к Мелларку, появившаяся в его жизни лишь для того, чтобы выиграть спор и повысить за его счёт чувство собственной важности. Из-за нее ли начался этот цикл регулярной смены девушек, который продолжался и по сей день? Трудно сказать, но доля правды есть. Ведь именно девушка может изменить парня, который её безумно любит. Однако, бывает, что они становятся абсолютной противоположностью наших желаний. — Пит, я бы хотела с тобой поговорить, — Кэтрин села рядом с ним, слегка поглаживая сына по плечу. — Как у тебя с девушками? Ну, как бы правильно выразиться, — она начала задумываться и смущаться, хотя давно вышла из того возраста, когда при упоминании личной жизни ей стоило краснеть. — Все хорошо, мам. А почему ты спрашиваешь? — спросил он и улыбнулся, откладывая книгу в сторону и обращая сейчас все своё внимание на женщину, которую он любил больше всего на свете. — Ну, ещё на выходных я видела тебя с Делли, а сегодня с какой-то незнакомой мне блондинкой. Это немного странно, возможно, это не мое дело, я понимаю, что ты уже взрослый… — Вот оно что, — ещё шире улыбнулся он, перебив маму и переведя взгляд на стену. — Именно это тебя насторожило? — Сынок, ты же знаешь, что я всегда желала и буду желать тебе лучшего. Я беру во внимание твои мнения и решения. Просто, — запнулась она, пытаясь не заплакать. — Я не хочу, чтобы ты стал таким же, как и он. — Ну, мам, — протянул он, ласково обняв её за плечи. — Ты ведь знаешь, что не стану. Я ни за что не брошу ту, которую буду любить, которая будет носить под сердцем моего ребёнка. Я никогда не буду таким, как он. С одной стороны эти слова были для неё шипами, которые вновь причиняли ту боль, которую она испытала в тот вечер 16 лет назад. А с другой, Пит был уже взрослым и все прекрасно понимал. Он слишком рано повзрослел, слишком рано стал самостоятельным. А всему виной уход Джона, который побудил подростка вмиг облачиться в кормильца семьи. Отец — слово, которое глухой болью отзывалось в его сердце. Он столько раз видел, как другие мужчины возятся со своими детьми, как дурачатся, склоняясь над коляской, как катают их на санках, как играют с сыновьями в футбол. Он улыбался. А внутри его разрывало на куски.

Спустя ещё 5 лет

Как хочу к тебе прижаться, мама…

Над широким полем еще с раннего утра нависла грозная тёмная туча. С неба уже начинали падать капли дождя, постепенно перерастающие в нескончаемый ливень, выгонявший с кладбища всех присутствующих. Ветер лишь изредка задевал растущие в пустоши цветы и листья деревьев. Многие родственники и друзья уже засели в маршрутки и автобусы, испугавшись дождя. Порой Пит прислушивался к тому, что они говорили, слышал, что многие замёрзли и спешили разъехаться по домам. Но ему было абсолютно плевать. Сказав, что они могут ехать без него, он продолжал стоять над могилой, думая о том, как можно быть такими бесчувственными. Хотя, если быть честным, в этот день другие люди волновали его меньше всего на свете. В его голове все ещё не умолкал похоронный марш, набатом отдававшийся в его душе, заставлявший слезы нескончаемым потоком стекать по его щекам. Ему было плевать, что там думали родственники, которых он поголовно видел первый раз в жизни, что говорили о нем, когда он огрызался, пока они пытались его успокоить и достучаться. Слова поддержки пролетали мимо его ушей, а произносивших фразу в стиле «парни не плачут» он и вовсе был готов прикончить на месте. Его не нужно было успокаивать. Он был пуст. С её смертью он потерял все, что у него было. Он остался один. Она была его опорой, она была той женщиной, которую он так искренне любил. Он меньше всего ожидал от жизни, что в возрасте двадцати лет ему придётся похоронить собственную маму. Его сердце, которое, что удивительно, несмотря на всю боль, все ещё без остановки колотилось в груди, не желало с этим мириться. Слезы не желали отступать. Парень смотрел прямо перед собой и не хотел верить в то, что её больше нет, что буквы, складывавшиеся в слова, которые он никогда не хотел увидеть на кладбище, были правдой, реальностью, которую уже нельзя было отмотать назад.

Кэтрин Мелларк 14 июля 1970 — 4 августа 2012

Уже в который раз блондин читал одни и те же строчки. Поддавшись своему подорванному, почти мертвому душевному состоянию, он упал на колени перед могилой, наплевав на то, как будут выглядеть его брюки потом. Ему было все равно. — Нет, мамочка, нет, — шумно вдыхая в себя воздух, шептал он, снова дав волю слезам. — Я не хочу в это верить, нет! Ты не могла умереть, мам, не могла. Господи, за что, скажи! Почему именно она? — уже кричал он в небеса, будто кто-то там его услышать мог. — Мама…мамочка, — тихо проговаривал он, всматриваясь в улыбающийся портрет женщины и открыто ненавидя эту гребанную чёрную полоску в углу, которая дополнила его любимую фотографию. Его истошный крик глушился слезами, которым теперь не суждено было остановиться. Пит умолял её вернуться, матерился, кричал, проклинал медицину за то, что ей никак не смогли помочь, просил, наконец, избавить от этого ужасного кошмара, который стал частью его жизни. И от которого нельзя было проснуться. — Прости меня, мамочка, прости. Я так виноват перед тобой. Пит продолжал тяжело вздыхать, пальцами сжимая мокрую землю. Ему казалось, что он вновь ощущал тепло её рук на своих плечах, как она ласково целует его в щеку, как в то время, когда он возвращался с работы. — Я тебе обещаю, сделаю все, как ты хотела: доделаю ремонт на кухне, заменю обои в своей комнате, повешу большую люстру в гостиной. Да, ту самую, которую ты так хотела, — невольно улыбнулся он, вспоминая то, как мама застыла в магазине, смотря на бесподобную большую люстру. — Прости, что ты так и не увидела своего внука или внучку. Знаешь, я готов отдать все, только чтобы это оказалось страшным сном, который я никогда больше в своей жизни не увижу; чтобы ты сейчас сидела и ела свой любимый десерт в кафе, а не лежала в этом чертовом холодном гробу под двумя метрами мокрой земли, — его голос снова сорвался. Кэтрин была сильной, столько всего выдержала, сына воспитала сама. А он сейчас был слабым, потому что, если его можно было назвать лишь частью её жизни, то она в свою очередь была всей его жизнью.  — Мамочка, если ты слышишь меня… Я очень сильно тебя люблю. Спасибо за то, что подарила жизнь. Спасибо за все, что ты для меня сделала. Теперь её не было. А он был. И это ломало его изнутри. И, наверняка, он навсегда запомнил последние полтора года её жизни. С виду все было просто замечательно, они продолжали жить тихой и спокойной жизнью. Пит не замечал никаких изменений в ней. Однако, потом он нашёл бумажку от врача Кэтрин. Там, согласно всем стереотипам, красовался корявый почерк, но Пит смог запросто разобрать устрашающую, буквально удушающую, строчку: «Диагноз — бронхогенный рак II стадии». Она скрывала от него то, что больна. Вскоре квартиру заполнили запахи самых различных лекарств. Первое время у Кэтрин наблюдались значительные улучшения, врачи прогнозировали скорое выздоровление. Однако, в последние полгода вирус стал побеждать, развитие раковых клеток резко возросло. Лекарства заменялись более сильными, а значит и дорогими, стали покупаться кислородные подушки. Однако, динамика лучше не становилась. Опухоль внутри легкого увеличилась до 8 см и постепенно переходила на другое. Заболевание достигло III стадии. Операция была назначена на 20 августа. Однако, так и не дождавшись этой даты, Кэтрин скончалась 4 августа вечером. Он сидел напротив её фотографии. Улыбчивая, солнечная и такая родная. Мама — человек, которого он больше всего не хотел потерять. Промокнув до ниточки, он продолжал сидеть на холодной земле и время от времени обращался к небесам и господу Богу, который уже ничего изменить не мог. Его речь предавалась, когда послышались тихие шаги в сторону идиллии матери и сына. Наступив в грязь, мужчина 40 лет выругался, говоря что-то о цене своих туфель. Пит сразу же обернулся. И ему совершенно не нужно было догадываться, кем именно являлся этот мужчина. Хоть он и видел его в первый раз в жизни. — Здравствуй, Кэтрин, — он подошел и поцеловал фотографию, отчего Пита, откровенно говоря, чуть не вывернуло. — Вижу красивый сын у нас с тобой получился. Я и не думал, что ты уже такой взрослый, — последнюю фразу он говорил, уже обращаясь к Питу. — Видимо для тебя двадцать один год пролетел быстро, — съязвил Пит, не настроенный хоть как-то налаживать отношения с отцом. На кладбище повисло молчание. Джон, убрав руки в карманы, опустил голову вниз. Пит иронично поднял вверх брови и вновь отвернулся в сторону. Как бы то ни было, спустя столько лет Кэтрин могла наблюдать за этой удивительной встречей, которой, кажется, ни один, ни другой уже не был рад. — Дорогая Кэтрин, — начал Джон. — Я так хотел вновь тебя увидеть. Только вот не думал, что это произойдет в такой обстановке, — интонацией он выделил слово «такой», а Пит лишь снова усмехнулся. — Если бы хотел, давно бы нашел адрес и приехал, — вмешался Пит, закурив сигарету. — Прости за то, что оставил тебя одну без малейшего интереса к твоему будущему. Я не хотел, чтобы так получилось. Пит снова и снова ухмылялся, делая одну затяжку за другой. Он воспринимал все это, как притворство. Разве любящий человек ушел бы, хлопнув дверью и ничего не сказав? Бросил бы своего ребенка? Определённо, нет. По крайней мере так считал Пит.  — Ты сам сделал свой выбор, разве нет? И сейчас ты действительно от чистого сердца говоришь, что не хотел, чтобы так получилось? Я и не думал, что ты такой подонок, — говорил Пит, следя за тем, как отец держался, немного изменился в лице, крепко стиснув зубы, стоило прозвучать оскорблению. — У тебя столько лет было на то, чтобы все изменить, так что не надо сейчас говорить о том, что тебе жаль, что ты виноват и просишь прощения. Ни я, ни мама в этом больше не нуждаемся. — Не передергивай, Пит. Я действительно волновался за вас все это время, но у меня ведь есть семья. — Мы тоже были твоей семьей, — с грустью в голосе произнёс блондин, докурив сигарету до фильтра и опустив голову. Ему совершенно не хотелось устраивать эти разборки на кладбище, он прекрасно знал, что мама бы этого не оценила, но слова вылетали сами собой, а обида, мирно жившая в нем столько лет, сейчас накрывала его с головой. Сын полностью был уверен в том, что отец заслуживал тех слов, которые услышал. Минимум, потому что Пит рос без него, и максимум, потому что обида в Мелларке сейчас присутствовала ещё и за маму, которая, хоть и постоянно скрывала, но все равно тяжело переживала тот факт, что любимый человек её бросил, но сейчас уже ничего предьявить не могла. — Подбросишь до дома? — спросил Мелларк, встав с земли и сбросив пепел с очередной сигареты, которую он успел закурить, пока его биологический отец продолжал льстить маме, смотря на её фотографию. Получив одобрение, Пит наигранно поклонился. — Души в тебе не чаю. Попрошу удалиться, я хочу договорить с ней наедине. Джон ушел, оставаясь в лице таким же грустным, как и прежде. Он не ожидал такого холода и безразличия от собственного сына. Хотя, на что он вообще надеялся? Что он спустя столько лет появится, а Пит прибежит к нему и будет говорить о том, как любит его? — Прости за сигареты, мам. Обещаю, как только приду в себя, больше в рот не возьму, — он вспомнил день, когда Кэтрин впервые застукала его за этим делом. Ох, как же он получил тогда. — Приеду завтра, ладно? Я люблю тебя, мамочка, — шепотом договорил он и поцеловал фотографию. Попрощавшись с мамой, Пит все же сел в одну машину с отцом, удивляясь тому, что она явно не могла стоить копейки и выглядела достаточно новой. Половину своего пути мужчины провели в молчании: тот, что старше, следил за дорогой, хоть иногда и бросал вороватые взгляды на сына, а младший, сначала усердно оттирал свои брюки, а после крутил зажигалку в руках, не зная, зачем вообще попросил отца об этой услуге. Застряв в пробке в центре, Пит начал расспрашивать отца о работе, об интересах и постепенно вновь вышел на больную тему, хотя его самого этого не очень устраивало. Ему вовсе не хотелось ругаться, его душу и так уже третий день скребут кошки, но проблема была в том, что он уже ничего не чувствовал, кроме тяжести в сердце, осевшей из-за смерти матери. — Сколько у тебя детей? — спросил блондин, внимательно пронаблюдав за реакцией отца, который тут же выпрямился и перестал пальцами отбивать какой-то незамысловатый ритм о поверхность автомобильного руля. — Двое, — тихо ответил он, в этот раз уже сжимая руль так, что костяшки рук вмиг побелели. — Может, ты хотел сказать, трое? — поправил Пит, выгибая бровь. — Откуда ты знаешь, что моя супруга, возможно, беременна? Она ведь только сегодня пошла на обследование, — удивился Джон, повернувшись лицом к сыну, явно не понимая, к чему клонил Мелларк. — Вообще-то я говорил о себе, — ответил разочарованный Пит, улыбнувшись от одной мысли, что его предположения подтвердились, а после лишь отрицательно покачал головой и закусил край нижней губы. — Я ведь понимаю, что уже взрослый, и ты в праве считать, хоть я и сам тебе об этом сказал, что отец мне уже не нужен. И мы оба в этом правы. Ты нужен был мне раньше, намного раньше, — договорил Пит, вновь добавляя каплю стеба. — Извини, что задержал. Я, пожалуй, пройдусь пешком. — Пит, не будь ребенком, — выглянул он, пока сын не закрыл дверь. — Давай нормально поговорим. Я не хочу, чтобы отношения между нами были такими натянутыми. — Это у нас натянутые отношения? А какими они тогда были с мамой, раз ты так уверенно ушёл к любовнице? Я уже давно не ребенок. Раз она тебя не простила, думаешь, я смогу? Хлопнув дверью и получив в ответ продолжительный гудок, Пит лишь самодовольно улыбнулся и продолжил двигаться в сторону дома. В его голове уже не звучал похоронный марш. В ней звучал её голос, больно отзываясь где-то внутри. Я всегда буду любить тебя, сынок. Даже если меня не будет рядом, пожалуйста, помни об этом. В тот вечер парню не понравился тот факт, что его мама растеряла весь свой оптимистичный настрой и начинала говорить о том, как он будет жить дальше, когда её не станет. И чуть позже, буквально спустя пару часов, её действительно не стало. Пит, как и всегда, сидел рядом, прижимал уже безжизненную руку матери к губам и плакал, ещё полностью не осознав, что все закончилось. Зайдя домой, он сразу направился к бару, зная, что только это может сейчас его хоть немного спасти. Да, пусть всю ужасную боль потери алкоголь бы не забрал, но Пит был рад тому, что она могла хоть немного притупиться и больше не бить по его сердцу с такой сокрушительной силой. Достав бутылку виски, он долгое время крутил её, будучи в раздумьях. Желание забыться побеждало любые аргументы разума. С наполненным стаканом и бутылкой он направился в гостиную. Чувства вновь брали над ним верх. Скатившись по стене, он сделал глоток, позволяя спиртному обжечь слизистую горла. — Прости, мам, — проговорил он, допив содержимое до талова и разбив стакан об стену. — Но ты ведь не оставила мне другого выбора.

Наше время

Помолимся за родителей, Ангелам нашим, хранителям.

Я тихо напевал колыбельную, перенося Китнисс на кровать и укрывая лёгким пледом. Мне вдруг невольно вспомнилось, как на старой квартире так всегда делала мама: приходила среди ночи, ласково целовала, поправляла одеяло и вновь уходила к себе в комнату. — Прости меня, — прошептала брюнетка, заставляя меня вернуться в реальность, где этого всего уже не было: ни мамы, ни чего-то по-настоящему хорошего. — За что? — спросил я, аккуратно присаживаясь на пол около кровати. — Заявилась почти под утро со своими проблемами, — сказала она, слегка поглаживая моё плечо. — Почему ты просто не выставил меня, говоря о том, что слишком устал для гостей, пришедших в три утра; что это не твои проблемы? Почему? — Потому что тебе было это нужно, Китнисс. Тебе нужно было высказаться потому, что были задеты твои чувства, твои переживания. Я паршивый собеседник, знаю. Но ты хотя бы жила с отцом, а у меня даже этой возможности не было. Меня вновь с головой накрыли воспоминания, внутри все сжалось. Будто я снова вернулся в 4 августа 2012, когда остался один и просто не знал, как дальше жить. Все свелось к алкоголю. И кто знает, что было бы со мной сейчас, если бы не вмешался Фин? Никакие трудности с учебой в школе и невзаимная любовь не перекрывали того, что приносили мне семейные проблемы. Я не раз слышал, что любая, даже самая незначительная, ссора сказывается на ребёнке совсем не к лучшему. А развод родителей? Вот это самое ужасное, что могла преподнести судьба. Да, я не видел скандала, не видел битой посуды, но со временем почувствовал, как паршиво было моей маме. Меня не делили между собой родители, от меня не требовали ответа на вопрос о том, с кем бы я хотел жить. Но развод не решил проблем между моими родителями, лишь наоборот их создал. И это стало поводом для новых ссор, новых перепалок и беспощадных ругательств. Он случился почти двадцать четыре года назад, но разве это принесло спокойствие в чью-либо жизнь? Возможно, в отцовскую. Но не в мою.

Помолимся… И когда-нибудь… Помолятся дети за нас.