No One Really Knew

В тот день я с трудом открыл глаза, оправлясь от слишком яркого, режущего глаза белого света больничной палаты и противного обильного запаха медикаментов, чем сильно обрадовал своих лечащих врачей, непрерывно наблюдавших за моим безжизненным состоянием около тридцати дней после той страшной аварии, в которой я каким-то чудом уцелел. Я пролежал в коме почти тридцать дней, в то время как четыре дня без прихода в сознание уже считались критическим сроком. Помимо полученной серьезной травмы головы, я сломал обе ключицы и украсил свое тело многочисленными порезами и ссадинами, которые даже пришлось зашивать. По рассказам мне невероятно повезло из-за того, что меня вытащили и доставили в больницу за довольно-таки короткое время с четким пониманием, что медлить было нельзя. Врачи каждый день фиксировали мое состояние, нередко меня посещали друзья, в надежде, что я, наконец, очнулся. И спустя тридцать дней им, в конце концов, объявили радостную новость о том, что я снова был с ними. Но они даже не представляли, что все эти тридцать дней я был почти всегда с ними и общался почти каждый день. Просто это было в другой реальности, где эти тридцать дней растянулись для меня в несколько лет возможной жизни, события которой я даже после прихода в себя воспринимал за чистую монету. Врачи назвали это явление самым обычным, поскольку большинство коматозников проходит через что-то подобное. Однако, я не видел ни Бога, ни длинного коридора с ярким белым светом в конце, ни мифических существ, ни ангелов с демонами, как они для начала предположили. Односложно отвечать на задаваемые вопросы я стал, кажется, на шестидесятый день после получения травмы, но ещё через пару недель я, наконец, смог вполне себе нормально заговорить так, чтобы меня действительно понимали. Мимика, как и речь, в отличие от поломанных костей, тоже не быстро возвращалась в привычное состояние, поэтому, по словам близких и врачей, было огромным счастьем, что я улыбался хотя бы раз в месяц. Мой сомнительный рассказ, который ждал своего часа очень долго из-за затянувшегося процесса восстановления речи и реабилитации, о том, что я вел все это время другую жизнь и вполне верил в происходящее вокруг, немного смутил специалистов, однако, с кем-то посоветовавшись, они все же сошлись на том, что даже такие реалистичные видения были вполне приемлемы. Финнику и Энни, Роберту и папе, который, на удивление, беспокоился обо мне и играл в моем восстановлении далеко не последнюю роль, я настоятельно решил не говорить о том, что со мной творилось все то время, что они наблюдали перед собой мое неподвижное тело с малейшими намеками на присутствие жизнедеятельности в организме, потому что не хотел, чтобы они приняли меня ещё и за душевнобольного. Хотя даже я сам в дальнейшем мало верил в то, что им не являлся. Я удивил Финника тем, что узнал Энни, хотя, как меня убедили, до момента аварии мы совершенно не были знакомы лично. Ошарашил Роберта тем, что начал расспрашивать его о работе, но на деле мы только должны были заканчивать университет. Устроил балаган, расспрашивая всех о девушке по имени Китнисс, которую никто не знал и никогда в жизни не видел. Для меня было трудно принять тот факт, что на момент прихода в сознание мне был двадцать один год, а не двадцать четыре, как в другой реальности. По просьбам врачей в некоторых несложных тестированиях принимали участие и мои друзья. Отец успокоился, спросив у меня несколько слов, которые я должен был назвать на другом языке, что я с успехом и сделал, когда врачи сказали, что я смогу полностью восстановиться, оставался лишь вопрос времени. Я вспоминал маленькие стишки, таблицу умножения, неплохо помнил клавиатуру, поэтому достаточно быстро стал снова писать, заведя собственный дневник, со временем снова начал читать, когда через полгода в глазах, наконец, перестали двоиться и даже троиться предметы. За время комы и ранней реабилитации я очень сильно похудел, поэтому ужаснулся, когда увидел себя в зеркале через несколько дней после того, как пропала надобность возить меня на каталке. Меня перевели в профилакторий, как только я стал хоть как-то ковылять по земле, заново научившись ориентироваться в пространстве и не цепляясь за все под руку попавшееся, теряя равновесие. На удивление, в отличие от другой реальности, которую я долгое время принимал за настоящую, отец действительно беспокоился обо мне, почти всегда был рядом, был готов на что угодно, лишь бы я снова вернулся к нормальной жизни. Он рассказывал мне о происходящем сейчас в мире, а Финник и Роберт часто говорили со мной о прошлом, как бы восстанавливая хронологию моей жизни в моей голове. Но проблема была не в том, что я чего-то не помнил из своей жизни до аварии. Просто когда дело касалось моей жизни после смерти матери, которая все же была правдой и в этой реальности, я должен был говорить о том, что со мной случился несчастный случай, что я тридцать дней провел в коме и сейчас прохожу курсы реабилитации, а не о том, что я видел и чувствовал в своих видениях, которые не казались более, чем странными только мне. Я не помнил целого месяца собственной жизни и мог только предполагать, что испытывали близкие, пока ожидали моего прихода в сознание, а потом несколько раз на день убеждали меня в том, что я действительно попал в аварию, а я неоднократно ловил себя на мысли, что поверить в это было трудно и что меня зачем-то обманывают, будто скрывая что-то важное. Но мои видения вводили меня лишь в заблуждение. Так выразился психолог, к которому я ходил, после чего я решил, что мне действительно лучше попытаться забыть об этом и сосредоточиться на собственном восстановлении. Далее меня ждали два года различных физио-процедур, массажей и лечебной физкультуры, которую я действительно любил и старался активно заниматься, желая быстрее вернуться к жизни. Со временем отказался от предложенной мне трости и катающейся тележки, за которую я лишь держался в попытках идти самостоятельно. Окружающие люди были крайне удивлены тому, что я подолгу мог делать какое-либо движение, которое для них не заняло бы и нескольких секунд. Все потому что мне, в отличие от них, приходилось думать какую именно мышцу и как нужно напрячь, чтобы, например, нога оторвалась от земли. Первое время после выписки я прихрамывал, потому что всякий раз все равно терял координацию, а потому на улицу никогда не выходил самостоятельно. Возможно, это было ещё и потому что такой вид больного и хромого, худощавого парня с рассеянным взглядом пугал окружающих и ложно наталкивал их на мысли о чем угодно, но никак не о том, что я тридцать дней провалялся в коме и вот уже два года восстанавливался. Благодаря связям Финника и не пустому кошельку моего отца, меня удалось перевести на заочное обучение в университете, который, что греха таить, друг за меня и закончил, потому что ложно предполагал, что моя реабилитация пройдет куда быстрее, чем это на самом деле было. Спустя ещё год я, наконец, вернулся к полноценной жизни, ограниченной лишь постоянными занятиями спортом в соизмеримых с моим состоянием количествах, правильным питанием, вернувшим меня в нормальную здоровую форму, и массажем, который приходилось повторять раз в полгода так же, как и походы к некоторым врачам. И вот мне снова двадцать четыре. И вот я снова стою на том месте, где так часто бывал в другой жизни, а на деле последний раз здесь был чуть после похорон перед тем, как, протрезвев в один день, увернулся от встречно ехавшей машины, тем самым поставив на кон собственную жизнь. Я стоял перед могилой матери, смотрел на её фотографию и не мог ничего сказать, просто потому что на меня с большой силой накрыли чувства, которые я не испытывал в силу того, что был занят своим восстановлением. Нервно поправлял волосы, прерывисто дышал и плакал, обняв отца, который согласился меня сюда привезти. Здесь он не был человеком из другого мира, который думал только о себе и которого я не хотел вообще знать. Возможно, процесс реабилитации поспособствовал сближению, которое между нами так и не произошло до аварии, ведь после похорон мы знатно поругались, а я сказал, что не смогу простить его. Но у судьбы на это были другие планы. — Я, кажется, наговорил тебе глупостей в нашу первую и последнюю встречу до такого, как со мной все это произошло, — я присел на оградку, отказавшись от протянутой отцом сигареты. — У тебя на то был достаточно весомый повод, Пит, — начал он, но я тут же его перебил. — Каким бы весомым он не был, я бы жалел о том, что сказал тебе, если бы тут же потерял тебя, как маму, окончательно и бесповоротно, — быстро протараторил я, опустив голову и немного нахмурившись. — Думаю, ты должен знать, что она простила тебя, — я тяжело выдохнул, отрывками вспоминая один из наших последних с ней разговоров. — Ты должен знать, что тебя простил я, — тихо добавил я, наблюдая за тем, как он поджал губы, а по его щеке уже скатилась скупая мужская слеза. — Я не представляю, что бы сейчас со мной было, если бы ты отвернулся от сына, слабо подающего признаки жизни, и ничем бы не помогал. — Ты мой сын, Пит. Ты в праве быть на меня в обиде за то, что раньше я не принимал никакого участия в твоей жизни, это будет мне по заслугам. Но после того, как не стало Кэтрин, я не хочу, чтобы ты чувствовал себя одиноким и брошенным на произвол судьбы. — Жизнь — штука непредсказуемая, пап. Я не хочу больше тратить её на бессмысленные обиды, от которых ни одному из нас не лучше. Помнишь я рассказывал про свои видения? Я вел себя там с тобой просто отвратительно, а поменялся лишь в последний момент, — рассудил я, после чего отец спросил у меня разрешения на то, чтобы он рассказал всю ситуацию со своей точки зрения, немного дополняя фактами ту, что мне когда-то представила мама. — Я помню, как мы с ней познакомились. Это было году так в 1991, тогда мы с твоей мамой учились в университете, но особо и не пересекались, потому что были зачислены на разные факультеты, — он лишь начал говорить, а меня уже охватил шок, потому что всё это я уже видел и слышал. Эта фраза дословно присутствовала в моём видении. Как оказалось, не только фраза, но и весь рассказ в принципе. — Стой, а как же Китнисс? — Не знаю, что творится в твоей голове, Пит, но я уже говорил тебе, что никогда эту девушку не знал, — завершив рассказ, добавил он. — Подожди, а ребенок? У тебя ведь есть ребенок, из-за которого ты не остался со мной. — Да, но это мальчик. Он чуть старше тебя, его зовут Гейл. И тут я снова потерял связь с этим миром, припоминая каждый момент, как обладатель этого имени ежедневно разрушал моё, как оказалось, кратковременное счастье. Несмотря на то, что с прежней жизнью раз и навсегда было покончено, чувства к невероятной брюнетке с серыми проницательными глазами, с которой у меня так все было хорошо и которая бесследно пропала из моей жизни здесь, все ещё теплились во мне, как будто во мне зародилась какая-то особая привязанность к ней. А так как здесь все было иначе, нежели в мире, в котором я жил после аварии, все же был маленький шанс, зародивший во мне надежду, что Китнисс не состояла в отношениях с Гейлом. — Эй, ты в порядке? — забеспокоился папа, видимо, заметив во мне некоторые перемены. — Как ты себя чувствуешь? — Все хорошо, пап, правда, — успокаивающе начал я, вернувшись из своих многочисленных мыслей. — Просто не каждый день спустя долгое время мне говорят, что у меня есть брат. Знаешь, я буду только рад тому, что ты познакомишь меня с ним. Я буду рад, если мы забудем все гадости, что были между нами, и ты позволишь мне быть частью твоей семьи. — Ты не шутишь сейчас? — удивленно спросил он, выпучив глаза. Конечно, после моих слов о том, что я его ненавидел, в такое поверить было трудно. — Я хочу знать того, кого все эти годы заочно именовал отцом. Знать его хорошую сторону вместо той, которую я сделал шаблоном из-за своих детских обид. Думаю, этого, несмотря ни на что, и хотела мама, когда говорила мне, что ты не тот, кем я тебя выставляю, — наконец, подытожил я, снова обняв его. В этом мире что-то было не так. Хорошо запомнившиеся мне моменты воображаемой жизни происходили в настоящем мире в неправильном порядке, в неправильном времени, но, как выяснялось, все же имели место быть. Авария и тот факт, что я после неё остался жив, будто бы были маленьким предупреждением от мамы о том, что если я не перестану блядствовать и убиваться, то лучше мне от этого не будет вовсе. А значит, появился повод одуматься, поразмыслить над тем, что происходило вокруг. Значит, появился шанс начать всё заново. Начать жизнь с чистого листа.