No One Really Knew

Baby, I'm a man, oh baby, You're the only woman that could ever help me. Baby, won't you try to understand?

— Я отнёс твои вещи в комнату рядом с собственной спальней, также кровать там уже застелена, так что остаток времени до своей смены можешь успешно отоспаться на новом месте, — перечислял я, вернувшись на кухню, где сидела девушка и с аппетитом кушала приготовленные мной сегодня сырные булочки, а порой даже забывала про остывающий в кружке чай. Она ещё несколько раз спросила не шутил ли я, пока быстро складывала свои многочисленные вещи в дорожную сумку, успев несколько раз заново их достать и сказать, что забирать её к себе — мой самый глупый поступок в жизни, на что я лишь закатывал глаза, забирал одежду из её рук и снова возвращал её обратно. Пока мы ехали в такси, она молчала, изредка косилась на меня, а я от этого бесился, напоминая, что такой исход был лучшим выходом из ситуации, потому что моя квартира не была похожа на коммуналку, как минимум потому что я жил один и совершенно не собирался её обвинять в том, чего она не делала, в отличие её не очень умной соседки, считавшей, что раз она однажды родила, то уже имела право абсолютно на все. — Ты сказал, что не возьмёшь с меня денег. Тогда чем мне тебе платить, доблестный рыцарь, цели которого я все ещё не понимаю? — Можешь улыбкой, она мне нравится, — самодовольно проговорил я, облизав ложку с мороженым, к которому девушка не притронулась, сказав, что не хочет терять фигуру, и о чем сразу же забыла, когда разведала, что в доме имеются сырные булочки. Чертова маньячка, она любила их даже здесь. Как и мохито. Как и тёмные тёмные цвета в одежде, вперемешку с короткими платьями и высокими каблуками. Оставалось лишь верить, что однажды она сможет полюбить и меня. Мне крайне нелегко удавалось держать себя рядом с ней в руках и по несколько раз на день запрещать себе притронуться к ней, поскольку для неё это все ещё оставалось чем-то неправильным, спешным и совершенно неоправданным. И сейчас я имел в виду даже не то, что с переездом мог начать видеть её в неподобающем виде. Возможно, решение было принято слишком спешно, да и вовсе по глупости, потому что не было хорошо обдумано, не были оговорены плюсы и минусы происходящего и уж тем более вытекающих последствий. Хотя, кого я обманывал, в этом всем невероятно большой плюс видело мое сердце, все ещё не желавшее дать слабину и посмотреть на других окружающих меня девушек. Но милей всего мне была та, что все ещё подозрительно косила на меня глаза, недоумевая от моих уклончивых ответов о том, почему же эта обитель стала для неё домом, за который не нужно платить. Потому что она, глупенькая, ещё не знала, что я люблю её. Но если бы знала всю правду, то определённо бы сбежала отсюда, как можно скорее, я был в этом уверен больше, нежели в том, что однажды я мог бы спать спокойно и просыпаться по утрам без мысли о том, что моя жизнь не была похожа на ту, которой я бы хотел жить. Которая мне нравилась, если выкинуть оттуда парочку моментов и подкорректировать все жизненные обстоятельства, непредусмотренные мной ранее и принёсшие слишком много проблем. И боли, ощутимой даже сейчас, когда я был полностью здоров, и, казалось бы, счастлив от того, что несколько лет назад остался жив. — Серьезно, мне что, натурой тебе платить? — хихикнув, спросила она, вопросительно вскинув свои идеальные брови и внимательно рассматривая меня, усталого, в меру пьяного и совершенно не желавшего слушать её дурацкие речи о том, что я мог не строить из себя примерного мальчика и сказать ей всю правду сразу. Но это и было правдой, потому что, черт возьми, это я был бы готов платить кому угодно, чтобы она снова, пусть даже всего на секунду, была рядом. Потому что вся моя жизнь свелась к её поискам после комы, к заботе о ней после того, как я достаточно накосячил, не уследив за языком. Моя непростая жизнь там свела мою холостяцкую жизнь тут к привязанности к человеку, которого я совсем не знал, но изрядно цеплялся за него, потому что видел в этом своё счастье. — Мне от тебя ничего не нужно, ладно? — взяв её руку в свою, сказал я, что лишь раззадорило её, после чего она томным шепотом пообещала мне, что однажды выведает у меня всю правду, которая только есть сейчас в моей голове и которую я от неё, якобы, скрываю. — Я девушка раскрепощенная и правдолюбивая, догадываешься, насколько изощренными могут быть мои методы? — старательно рассматривая маникюр и как бы не угрожая, предупредила она, но мы оба знали, что она просто была сейчас куда пьянее меня, а потому и ничего не стеснялась. — Если бы я хотел затащить тебя к себе в койку, я бы уже это сделал, дорогая моя мисс Эвердин, — подобно ей, самодовольно протянул я, откинувшись на спинку стула и вызвав у неё очередной несдержанный смешок. — Получается, ты меня ни капельки не хочешь? — обидчиво спросила она, сощурившись и начав угнетающе барабанить пальцами по поверхности барной стойки. Возможно, это и не было так уж смешно, однако, я ухмыльнулся, чем и раскусил её, понимая, что все сказанное сейчас точно нельзя было воспринимать всерьёз. — Я не хочу разговаривать с тобой об этом в таком виде, — потянувшись, я несколько раз покачал головой из стороны в сторону, будто отгоняя от себя сон, который уже хотел охватить меня с головой, но сделать ему это не давала сидящая напротив брюнетка, из которой экстренный ночной переезд, кажется, выбил абсолютно всю усталость и грусть, что я видел, пока сидел весь вечер с ней. — М, предлагаешь раздеться? — сладко промычала она, а я про себя подметил, что здесь алкоголь творил с ней тоже самое, что и в другой реальности: она теряла голову и несла полную чушь, на которую не была способна в трезвом состоянии, переставала стесняться и замыкаться от меня на все замки, что только в себе имела. А я, даже будучи слегка пьяным впервые за достаточно большой промежуток времени затянувшейся трезвости, знал, что нам обоим нужно было чертово время, хотя наши жизни и так стали переплетаться слишком стремительно. — Предлагаю пойти спать, солнышко, — легко улыбнулся я, продолжая наблюдать за девушкой, которая немного надула губы и уже намеревалась встать из-за стола, что собственно и сделала, но тут же зацепила свою кружку рукой, разлив остававшееся содержимое. — Не смей так делать, не беси. Пит хватит. Мелларк! — взвизгнула она, от страха откинув в меня свою чашку, когда я стал приближаться со своим кофе к ней. Я увернулся и присел, от чего успел в мельчайших деталях запомнить то, как разбилась кружка, а на стене проявилось коричневое граффити. Как оказалось, там была не вода, как я предполагал, а кофе. А я ведь ремонт недавно делал. Забавно. Приятные воспоминания мимолетного и на тот момент нерушимого счастья нахлынули на меня и тесно связались с реальностью, ни чуть не заставлявшей меня сейчас грустить. Китнисс села обратно и глупо заулыбалась, пока салфетками вытирала пролитый кофе, и обещала, что впредь постарается быть более аккуратной и не будет так крошить всю мою выпечку от большого аппетита на стол. Она смеялась, когда я назвал её бурей, которой не следовало бы появляться на моей кухне, когда она, перемыв посуду, сначала ударилась бедром о барный стул, а затем головой о дверцу, которую, между прочим, она сама и открыла. Шутливо потирая ей голову, я благородно уступил ей и позволил первой принять душ, а сам же вышел в гостиную, невольно снова устремив свой взгляд в сторону маминого портрета, висевшего на стене рядом со шкафом. Улыбнувшись самому себе, да и ей, в надежде, что она за мной смотрела, я подошёл ближе и осторожно провёл кончиками пальцев по стеклу, за которым находилась фотография любимого мне человека, любимой женщины, которая всю свою жизнь посвятила мне, не уделяя любви и внимания никому, кроме меня. Да, это все вытекающее, она же моя мама. Только вот осознание этого всего приходит слишком поздно, когда мало что уже можно изменить и переписать, потому что жизнь человека достигла конечной точки и более продолжаться не могла. Она любила меня и всегда желала всего самого лучшего. Возможно, её чертовыми молитвами я вернулся на этот свет, а не ушёл к ней после многочисленных травм и месячной комы. Она всегда была рядом: в квартире, смотря на меня с фотографии, или же в телефоне, лучезарно улыбаясь мне с заставки экрана, её фотография была у меня в бумажнике и осталась в машине, на которой я чуть не лишился жизни несколькими годами ранее. Я ощущал её присутствие и никоим образом не мог его описать, потому что оно этому не подчинялось. Возможно, это жившая во мне вера, возможно, обычное самовнушение, которое помогало мне просыпаться по утрам и жить дальше. — Просто дай мне знать, что я делаю все правильно, мама. Может быть, не сегодня, не завтра, не через неделю, но, умоляю, дай понять, что ты одобряешь то, как я живу сейчас. Без тебя. Потому что порой я просто не знаю, что мне делать со своей жизнью, но прекрасно понимаю, что ответы на все мои вопросы бы точно нашлись у тебя. Я скучаю, мама. Невыносимо скучаю, — тихо шептал я, прикоснувшись лбом к любимой фотографии, которой я совершенно не давал запылиться, даже если вдруг не убирал всю квартиру сразу. Очнулся от своего временного ухода в себя я только тогда, когда услышал, что вода в ванной перестала шуметь, а потому и поспешил в спальню, желая переодеться и избежать лишних вопросов, мгновенно отправившись в душ после неё. Каким-то чудным образом эта девушка забрала с собой все, что только могла и, кажется, совершенно ничего не забыла, потому что, дождавшись момента, когда она закроется в своей комнате, я, зайдя в ванную, сразу заметил в стакане ещё одну щетку, новую пасту, несколько других разноцветных тюбиков, которые гласили, что они были гелями и кремами для умывания, женский шампунь, гель для душа с ароматом шоколада и бритву, лежавшую на полке рядом с моей. Что ж, видимо, нельзя было теперь шутливо подозревать её в использовании моей бритвы, но также и обвинить в большом количестве хлама на полочках, который я бы разом мог уронить, желая достать что-то своё. Возможно, это было только началом, но, нужно признать, довольно-таки хорошим. — Китнисс Эвердин, ты, мать твою, что, подсматривала за мной? — усмехнулся я, потому что ожидал её увидеть расчесывающейся в гостиной у зеркала, пьющей воду на кухне или же мирно сопящей в кровати, но никак не поджидавшей меня у межкомнатной двери, а потому чуть и не сбил её с ног, намереваясь как можно скорее замотаться в одеяло и уснуть. — Нет, я тут просто… Э, ждала тебя, да, но не подсматривала, нет, — растянуто говорила она, отвлекаясь на осматривание полуголого меня, представшего перед ней в одном полотенце и уже почувствовавшего себя в этом немного виноватым, ведь она, в отличие от меня, уже красовалась в своей шёлковой пижаме. Хотя кого я, черт возьми, обманывал. Мне было стыдно за многое, но никак не за то, что я выходил из душа в том виде, в котором хотел. — Так, и? — медленно протянул я, желая узнать оставшуюся часть потока мыслей девушки, который она так и не выдала, немного смутившись. — Я просто ещё раз хотела тебя отблагодарить за то, что ты помог мне. Я не понимаю, почему ты это делаешь, но не знаю, в какой бы заднице сейчас оказалась, если бы рядом не было тебя, — смотря мне в глаза, закончила она, продолжая держать меня за руку, которую суматошно взяла в свою перед тем, как начала говорить. — Друзья ведь и созданы для того, чтобы помогать, солнышко, — улыбнулся я и легко чмокнул её в лоб, а после грозно на правах старшего, коими я на деле не обладал, потому что все же был младше, и хозяина квартиры объявил, что тихий час уже давно наступил и её отсутствие в своей кровати было возмутительным нарушением несуществовашего регламента. И Китнисс послушно ушла спать в комнату, отделенную от моей всего лишь одной стеной, так и не узнав, что меньше всего мне сейчас хотелось назвать её своим другом, ведь по большей части я помогал ей совершенно не поэтому.

***

— Пит Мелларк, я же просила тебя не устраивать мне показ своего нижнего белья каждый божий раз, когда ты садишься завтракать, будто специально медленно ковыляя на кухню из ванной, — возмущалась она, делая кофе и щедро выставляя передо мной кусочек только испечённой яблочной шарлотки. Черт, мам, ты как-то причастна к тому, что она знает, чем меня можно побаловать? — Я, в отличие от некоторых, хотя бы сушу своё нижнее белье в своей комнате, а не выставляю его, как экспонат, в ванной, — жаловался я в ответ, хоть и не испытывал от этого особого дискомфорта, разве что в трусах, когда представлял себе, как это белье выглядело на ней. Это было плодотворное окончание третьей недели нашего забавного сожительства, а я наивно верил, что наши притеснения закончатся неделе на первой. Однако, каждый из нас по-своему представлял себе, как нужно было мыть посуду, а тем более её раскладывать, как правильно стирать руками, как лучше мыть полы и что нужно было делать в первую очередь: пылесосить или протирать пыль. Она была маленьким ребёнком, которому я порой позволял наводить свои порядки в моей квартире, заставляя самого себя к ним привыкать, что в свою очередь где-то делала и Китнисс, возможно, просто думая, что за вечные загоны и свои правила в чужом монастыре я бы точно рано или поздно выставил её за дверь, предпочитая жить в одиночестве. Но какой толк был в том, чтобы довольствоваться самим собой и одиночеством, если я наслаждался присутствием Китнисс, постоянно желавшей что-то изменить? — А нигде не написано, что вешать белье в ванной запрещено. — Но ведь нигде и не написано, что я не могу в своём доме расхаживать так, как хочу, — мне всего лишь нравилось немного её бесить, шутливо напоминая, кто был в этом доме хозяином. Я самодовольно доедал приготовленный мне завтрак и допивал кофе, ожидая от девушки ответа, который в итоге не заставил себя долго ждать. — Ах, вот оно что, — как бы принимая вызов, протянула она, смотря куда-то в сторону, а затем оборачиваясь на меня. — Раз нигде не написано, то я буду ходить по квартире, в которой, между прочим, тоже живу, как захочу, — самоуверенно произнесла она, после чего сняла с себя футболку и шорты, оставаясь в одном бюстгальтере и трусиках в цвет ему. А я? Я подавился, спасибо. — Посмотрим, кому от этого будет хуже, — договорила она, щедро похлопав меня по спине, а я всеми силами боковым зрением старался не обращать внимания на то, как от этого колыхалась её грудь. Я удобно расположился в кресле в гостиной, разгребая электронную почту, в момент забыв, что я там искал, потому что моя неугомонная сожительница, и так слишком часто сегодня мелькавшая передо мной в своём лучшем виде, решила, что пора бы убраться, несмотря на то, что я занимался этим двумя днями ранее. Я, ухмыльнувшись, забрал ноутбук и ушёл в спальню, напоследок услышав, как громко она цокнула от негодования. Не на того ты напала, Эвердин, ой, не на того. Возможно, мне удавалось весь день держаться только потому, что я далеко не в первый раз видел её в нижнем белье, о чем она, конечно же, так и не узнала. Но и она вела себя вполне несконфуженно, казалось, совсем перестав обращать внимание на то, в чем я перед ней ходил. Вечер проходил крайне спокойно, потому что необъявленная война нижнего белья прекратилась, поскольку Китнисс уже собрала все необходимые для работы вещи и переоделась в обычные светлые джинсы и чёрный свитер, на который накинула того же цвета кожаную куртку, и едва заметно ухмыльнулась, когда увидела, что мы были одеты одинаково. Я же оделся, потому что добродушно решил проводить её до клуба, а потом дождаться и забрать домой, не желая того, чтобы ситуация одной ночи из её жизни снова повторилась. Её настроение нисколько не менялось на протяжении всего пути, она также лучезарно улыбалась и не забывала иронично отшучиваться в мою сторону, когда тоже самое делал я. Да и в принципе за все прошедшее время, что мы жили вместе, я больше не видел её такой грустной, как тогда в коммуналке, из которой её благополучно выжили. Возможно, она скрывала от меня какие-то свои проблемы, эмоционально рыдая в подушку по ночам, но по факту того, что я этого не слышал, я лишь продолжал самонадеянно верить, что её все устраивало. Потому что меня более чем. Я жил бок о бок с той, кого так хотел и так старался вернуть последние месяцы своей налаживающейся жизни. После нескольких безалкогольных коктейлей она, попросив меня не скучать, ушла в свою «гримерную» готовиться к очередному выступлению, которое бы потешило самолюбие представителей сильного пола в этом зале, а может быть не обошлось бы и без отопорщенных брюк, потому что Китнисс могла завести только своей походкой. Это я знал не понаслышке и не по прожитой выдуманной жизни, а потому как тяжело мне пришлось с собой справляться сегодня утром после принятого ей вызова. Я продолжал сидеть к сцене спиной, даже когда услышал знакомое начало песни, весь день на полную игравшей у меня дома, и мне не составило труда догадаться, что под столь ритмичную музыку Эвердин репетировала сегодняшнее выступление. Я примерно знал, что именно она делает, потому что мне подвернулась удача подсмотреть за ней, танцующей в гостиной у зеркального шкафа, сегодня днём. Музыка замедлилась, Китнисс волной опустилась на пол, призывно отставила пятую точку вверх. А дальше по нарастающей: бёдрами вправо, бёдрами влево, на корточки вниз. Она вернулась ко мне немногим позже, закрыв своими ладонями мои глаза и требуя угадать, кто же это был. Она, спустив руки мне на плечи, отошла в сторону, остановившись сбоку и заинтересованно улыбнувшись, а после в привычной манере откинув волосы, села на пустующий рядом стул. — И как тебе? Понравилось? — спросила она, а я ощутил в вопросе очередную нотку разочарованности, которая звучала в её голосе ещё в первую нашу встречу. — Я не смотрел. — Что? — чуть в очередной раз не подавившись содержимым стакана от сказанного мной, удивилась она, устремив в мою сторону непонимающий взгляд, скрывавший за собой надежду на то, что я не шутил, и некую благодарность, предназначение которой я не понимал. — Ты же просила доказать тебе, что я не такой, — саркастично поведя бровями, напомнил я, всмотревшись в её удивительные серые глаза. — Что ты не натурал? — Что я не озабоченный, — усмехнувшись, исправил я, — что вовсе не преследую цели тебя отыметь. Хотя я видел, как ты танцуешь, видел тебя в одном нижнем белье, но тем не менее за почти месяц сожительства так ни разу и не притронулся к тебе так, как бы тебе могло не понравиться. Она, задумавшись, отвела глаза, улыбнулась, а затем резко приблизилась и снова легко коснулась губами моей щеки, но не отстранилась, уперевшись лбом в мой висок и немного опустив лицо вниз. — Ты же знаешь, что я благодарна тебе за то, что ты делаешь, но я не вижу в этом никакого резона для тебя. — Я поступаю так вовсе не потому что добиваюсь твоего расположения и разведённых в стороны ног, Китнисс. Я не понимаю, почему ты так хочешь найти во мне подвох. — Потому что не бывает таких парней, Пит. Никто просто так не забирает к себе жить малознакомую девушку, когда у той появились проблемы. Никто не заботится о ней так, как это делаешь ты. Никто, даже если… — Но чем я не живой тому пример? — закончил я, хотя у меня была сотня других аргументов, которые объяснили бы ей мое поведение, мою к ней привязанность, но после них она бы посчитала меня сумасшедшим, как и все меня окружающие, пока я до каких-то пор, будучи прикованным к больничной койке, требовал найти девушку по имени Китнисс, которую никто не знал. Ей нужно было время. Мне нужно было время. Время, за которое мы бы привыкли к друг другу и смогли открыть все свои потайные шкафы со скелетами прошлого, о которых сейчас даже не подозревали. Я смотрел в её пустые глаза и видел лишь долю доверия, а оставшуюся часть заполняло замешательство, в которое я её сам же и загнал. Брюнетка покачала головой из стороны в сторону, будто отрицая происходящее, после почти залпом осушила оставшуюся часть коктейля и, схватив меня за руку, потащила танцевать, сказав, что однажды она обязательно разберётся во мне, а пока что предпочитает хорошо проводить время с тем, кто вот уже почти месяц не даёт ей спокойно жить. Мы танцевали долго, даже несмотря на то, что я много раз отказывался, мол, это все не мое и оно мне не надо. А Китнисс была слишком упряма, хоть и не пьяна, как всегда, а потому и уговаривала меня, обещая не смеяться, а потом и вовсе обвиняя меня в том, что я бессовестно её обманывал и недооценивал себя. Ещё немногим позже я уже стоял на пороге спальни в небольшом ступоре, после того, как вернувшись из ванной, застал на своей кровати уже мирно сопящую девушку, которая, возможно совершенно случайно, перепутав комнаты, а возможно специально, возвращаясь из кухни, легла спать именно здесь, а не у себя. Я улыбнулся, в очередной раз вспоминая, как здорово было прижимать её к себе по утрам и слушать недовольное бурчание о том, что однажды она непременно не проснётся, если же впредь буду так сильно обнимать её во сне. Я осторожно подошёл ближе, стараясь передвигаться бесшумно, не скрипя половицами, и присел на корточки, убрав прядь волос с её лица. И больше всего на свете мне хотелось снова прикоснуться к её губам. — Ну-ка, солнышко, давай вернёмся в свою кроватку, а не будем занимать мою, — по-детски шептал я, взяв её на руки и аккуратно выходя в коридор. — Я же просила тебя не ходить в нижнем белье, — прижавшись ко мне и уткнувшись носом в мою грудь, пробурчала она, улыбнувшись, заставив меня заподозрить её в том, что ни черта не случайно она уснула не в своей комнате. — Вообще-то я в штанах, — в тон ей сказал я, опустив её на кровать и укрыв надлежащим ей пледом. — Вообще-то можно было и майку надеть. — Вообще-то можно было и не портить такой романтичный момент своими недовольствами, — ухмыльнулся я, уже спеша направиться к себе. — Вообще-то спокойной ночи, — ещё более возмущенно крикнула она, словно маленький ребёнок, которому на ночь не прочитали сказку и не поцеловали в лобик. — На новом месте пускай приснится жених невесте, — шутливо сказал я, вернувшись. — Господи, пусть хотя бы во снах не будет полуголого тебя, честное слово. — Аминь. Меня сопроводили тихим смешком в подушку и просьбой закончить эту никчемную войну, потому что близились холода, а отопление в квартире все ещё не включили. Я лишь снова отшутился, мол, не я специально это все начинал, не мне следовало и заканчивать. Вскоре я уже засыпал, боясь лишь только того, что однажды все это снова окажется моей одной большой выдумкой, которой я скрашивал своё никчемное существование, совсем выжив из ума и продолжая нелепо любить брюнетку с серыми глазами, которая, не подозревая этого, сейчас находилась относительно близко, но не настолько, чтобы я перестал думать, что в один момент все может снова оборваться и уже никогда не повториться.

Baby, I'm amazed at the way I really need you.