Летняя подростковая романтика

=====> Фефери: рухнуть в пропасть между классами       Ах, что за радость! Как прекрасно быть согретой летним солнцем рядом с бурливым сверкающим морем! Ты и не представляла, как скучала по этому. Оказалось, море звало тебя день и ночь, храня нежный привет в своих переливах. И ты так и не выходила на раскалённый песок, весь краткий час своего отдыха проведя в воде.       Было так же весело, как и в прошлый раз: вы играли в мяч, прыгали в воду с плеч друг друга, резвились, бросаясь зачёрпнутой водой. Уставая, ты ложилась на светящиеся гребни воды, трепещущие на бризе, а желая двигаться — переворачивалась лицом вниз и подплывала к своим подружкам под водой, заставляя их верещать от испуга и хохотать от щекотки. Терези и Вриске это даже понравилось, а вот Непета испугалась очень сильно и пришлось ей пообещать больше так не делать. Тогда ты поплыла к другому отряду, чтобы полюбопытствовать о том, чем они занимаются.       Дамара была арбитром в соревновании между Митуной  и Кронусом, выясняя, кто из них продержится под водой дольше. Ты держалась рядом, уже готовая после случая с Каркатом откачивать захлебнувшегося. — Опять вы создаёте опасный прецедент, — отмечает Канкри, но, видимо, не утруждает себя исправлением или перевоспитанием. Пауза затягивается, и ты смотришь вниз, но только чтобы увидеть, что оба сидят, как жабы, и держатся. В итоге победил Кронус, лишь на миг позже Митуны выпрыгнув из воды и шумно дыша. — Тоже мне, соперничество, — заметила Миина. — Попробуй-ка лучше со мной, Кронус! Понимая, что в этой ситуации уже возможны жертвы, ты, не давая Кронусу и, возможно, Митуне начать громко возмущаться, с дружелюбной улыбкой просишь Миину вместе с тобой доплыть до буйков. Миина немного удивляется, но соглашается.       Расстояние совсем невеликое и для тебя не представляет никакого труда. Миина хватает поплавок чуть позже тебя и отбрасывает свои косы на спину. — Ты похожа на русалку, когда плывёшь с распущенными волосами, — замечает она с улыбкой, кивая на твои расходящиеся далеко в воде каштановые пряди. — Ты тоже похожа, хотя с косичками, — смеёшься ты, болтая в воде ногами и ловя скользкий поплавок. Миина действительно выглядит необычно в своём чёрном купальнике с рукавами и в больших золотых серьгах — будто рыба из бессветных глубин с гладкой чешуёй. Шум пляжа здесь гораздо тише, дальше, и тебе внезапно хочется поделиться своим романтическим настроением: — Знаешь, я часто мечтала в детстве о том, что я стану русалкой и уплыву в море, где буду принцессой и построю свой замок для всех морских созданий. Мне и сейчас кажется, что вот-вот у меня прорастут жабры и я смогу дышать без воздуха.       Каким-то чудом твоя интуиция срабатывает, и Миина, казавшаяся такой прагматичной и поверхностной, задумчиво кивает. — Да. Многие мечтают об этом. Я вот без плавания вообще жить не могу. Наверное, это какая-то мистика. Есть в большой воде что-то волшебное. — Она снова широко улыбается, сияя белыми острыми зубами чуть ли не ярче блеска воды, и обещает: — Если стану морской царицей, обязательно сделаю тебя своей русалочьей принцессой. — Ха-ха, спасибо, Миина, за высочайшее дозволение, — смеёшься ты.       Вы ещё с минуту качаетесь на волнах, и можно было бы поговорить ещё, поделиться тем странным зовущим чувством нехватки, затягивающем всё твоё существо, когда ты бросаешь взгляд на ровный бесконечный морской горизонт, но, увы, вас зовут собираться домой. Вы с Мииной синхронно отталкиваетесь от поплавка и бесшумно возвращаетесь на берег.       Уже в автобусе ты провожаешь сине-золотистую линию берега долгим тоскующим взглядом. Поскорее бы вернуться.       В лагере вас ждал лёгкий полдник, и, лично тебя — кислый Эридан. Хотя вы немало времени провели, приводя себя в порядок после купания в солёной воде, у тебя возникло впечатление, что он специально выжидал момента, чтобы показаться тебе с унылой физиономией. В конце концов ты решила последовать за ним после начала подготовки к мероприятию. Видимо, там ты не пригодишься. — Эридан, стой! — кричишь ты ему вслед. Он останавливается и робко оборачивается к тебе. Ты подходишь к нему, чувствуя, что начинаешь раздражаться от его нерешительности и апатии. — Что ты такой грустный? Что случилось? Эридан тяжко вздыхает и тянет руку, предлагая тебе пройтись под ручку куда-нибудь, но ты так же стоишь, уперев кулаки в бока. — Я скучаю по нашей дружбе, ты же знаешь.       «Наша дружба». Череда нервных монологов, неожиданных ссор, болезненных расставаний и тревожных воссоединений. Пару лет назад ты успокаивала себя тем, что Эридан — юноша твоего круга, comme il fault, так сказать, и потому тебе нужно дружить именно с ним, чтобы не раздражать сестру и мать своим общением с простыми ребятами.       Ближе к нынешнему дню ты начала подозревать, что вы с Эриданом никак не можете перестать мучать друг друг друга, потому что испытываете обоюдостороннее удовольствие от ехидства и истерик. И сразу же после этого осознания ты перестала получать это удовольствие. — Но мы не расставались ни на день! Я же… Да чтоб тебя, Эридан, ты бы хотя бы заговорил со мной! Тебе совсем не интересно, где я, как я, с кем я! Ты варишься в своих мыслях и никого не слушаешь, кроме себя! — Но если бы я делал это, я бы оторвал тебя от твоих обожаемых новых друзей и парня! — Моих единственных и первых друзей и парня, попрошу отметить, — холодно вставляешь ты. — Неважно. Извини, если ты неправильно меня поняла. Просто давай снова дружить. Я понял твои слова: я не буду пытаться завоевать твою любовь, — выдавил он из себя, явно глотая удушающий комок в горле.       Ты не можешь не вздохнуть и не обнять его за плечи. — Ты меня ненавидишь, наверное. Иначе зачем так мучать? — Иногда, может быть, очень сильно. Но ты знаешь, что я всё равно люблю тебя и никогда не отпущу, — гнусавит он тебе в волосы за плечами.       Ты отступаешь от него и строго возражаешь: — Это, Эридан, дело общее. Я тоже что-то к тебе чувствую, так давай это будет дружеская любовь, а не бешенство. Я ведь правда хочу согласия и мира, — мягко улыбаешься ты и берёшь его исцарапанную ладонь в свои руки, — я правда ценю нашу многолетнюю дружбу и люблю тебя, как брата. И если я не общаюсь с тобой в месте, где много новых незнакомых ребят, это не значит, что я разлюбила тебя. Просто, возможно, нам стоит немного отдохнуть друг от друга. — И всё будет, как раньше? Ты обещаешь? — Будет лучше. Я обещаю. — Я люблю тебя, — звучат совершенно жалкие слова напополам с соплями.       Ты закрываешь глаза, стараясь не ударить его по лицу. Эридан не пытается поцеловать, только говорит: — Ладно. Может, всё правда наладится. Я пойду, попью воды.       Ты даже почти уверена, что любит он те тебя, а свою любовь к тебе, чем бы она ***ть не была. Ну и чёрт с ним. У тебя есть люди, которые ценят тебя по-настоящему. За этими самонадеянными мыслями всё же прячется где-то глубоко маленькая, но пронзительная вина за что-то перед кем-то и чувство потери, разрушения чего-то прекрасного, безвозвратности ухода прошлого.       Ты собираешься позвать кого-нибудь из девчонок посмотреть, что находится на пригорке, где стоит старая беседка и дальше, за оградой — есть ли там вид на море? Ухоженно ли там или всё в зарослях дикой вишни, пробивающихся к тропинке? Но никто не идёт с тобой, а те, кто собирались, заняты подготовкой к вечеру рекордов, даже Таврос, который собирался продемонстрировать людям новый трюк, которому он удивительно быстро научил местную собаку.       Ещё будучи в раздражении от разговора с Эриданом, ты поджимаешь губы, заявляя, что всё отлично и ты погуляешь там одна.       Место, где сломала ногу Латула, выглядит довольно привлекательно: овражек, покрытый гусиной травкой, и подзаржавевшая беседка под сенью разросшихся вишен. Ты примериваешься, как бы подняться и не оцарапаться о сухие сучки, и вдруг слышишь какие-то странные голоса из чащи: — Да ты обалдел брать за эту херню такие деньги. — Ну что ж ты хотела, сестрёнка? А знаешь… Знаешь, что? У меня для тебя оху, мать его, енное предложение. Чисто для тебя. Хорошо ты ебалом вышла. Ты настораживаешься. О чём идёт речь? Кажется, можно тихо залезть по кручине и сесть за железным листом. Ты не видишь лиц, но по голосам узнаёшь, что это Гамзи и, кажется, Дамара. — Это марка лизера. Не пизжу. Последняя, что есть, для себя берёг, — с благоговением произносит Гамзи. — Да ну? Лизер? И что ж тебе от меня надо? — недоверчиво уточняет Дамара. — Да самую малость, сестрица. Отсоси по-быстрому, и мы в расчёте. — Сначала товар, потом и получишь своё. — Ну нет. Тогда уж ничего не дам тебе. Хуёвина-то, понимаешь, редкая. Разве можно святую мирру и елей отдавать по дешёвке? — Ладно, чёрт с тобой, расчехляйся.       Ты слышишь, как расстёгивается молния, и это повергает тебя в шок. Это что, действительно сделка с оплатой «натурой»? Это нужно немедленно прекратить! — Что тут происходит?! — громко спрашиваешь ты, вскакивая из-за беседки, за которой ты притаилась, и расшвыривая ветки вокруг себя. Гамзи со спущенными штанами и Дамара, сидящая на корточках подле него, смотрят на тебя с открытыми ртами. — Какого, блядь, хера, — изумляется Дамара. — Феф, сестрёнка, ты, главное, не кипишуй. Пожалуйста, мать твою раком. — Если я всё верно понимаю, Гамзи, ты торгуешь наркотиками, — голосом, звенящим от гнева, произносишь ты. — Да нет же. Ты понимаешь неправильно, — лучезарно улыбается тот. — Просто отдай ей эту хрень, Гамз. Она захотела даром получить то, что я зарабатываю трудом, — злобно процедила Дамара. — Ничего мне от вас не нужно, — бросаешь ты. — Нет, послушай, сис, это действительно много значит для меня. Я могу дать тебе эту марку, чтобы ты поняла, что мы ищем, что мы чувствуем. Не будь так далека от нас. Позволь чудесам войти в твою жизнь. — Эта маленькая дрянь просто хочет потешить своё ЧСВ, сдав нас кому-нибудь, — предполагает Дамара, и ты очень хочешь ей возразить, но Гамзи протягивает тебе ладонь, на которой покоится маленький кусочек цветной фольги. — Возьми, Феф, сис. Я правда не пожалею об этом, если ты изменишь своё мнение о ёбаных чудесах, — говорит он с выражением безграничной искренности и доверия в глазах. Ты собираешься рявкнуть на него, но потом понимаешь, что тебе лучше действительно забрать эту штуку.  В твоих руках она никому не принесёт зла. — Я возьму это, — медленно проговариваешь ты, а потом осторожно, как ядовитого паука, берёшь марку с руки Гамзи и кладёшь в карман бомбера, — и выброшу куда-нибудь подальше.       Лицо Гамзи искажается гримасой боли, но он кивает и отрывисто вздыхает. Дамара выразительно буравит тебя мстительным взглядом и обещает: — Если будешь много пиздеть языком, я тебе шею сверну. И это не шутки.       Ты отвечаешь ей спокойным взглядом и уходишь с максимальным достоинством, которое можно сохранить при вылезании из густых кустов и спуске с оврага. Куда лучше это выбросить? Ведь Гамзи наверняка следит за тобой, чтобы вернуть назад свою драгоценную кислоту. Лучше будет попридержать её при себе, чтобы он забыл об этом.       Всё мероприятие и всю дискотеку ты не можешь перестать думать о случившемся. Дамара, видимо, тоже, поскольку она остаётся в доме вместо танцев и следит за тобой. Проклятая марка всё ещё у тебя, смешана в аптечке с обычными лекарствами от головной боли и спазмов.       Тебе не удаётся решить в своей голове вопрос, зачем она поступилась — ну, почти что — своим достоинством и готова была так унизиться перед, давайте называть вещи своими именами, задрипанным барыгой ради того, чтобы усложнить свою жизнь ещё больше. И так как вы по какой-то случайности остались одни, ты подходишь в угол, где стоит её кровать, и садишься рядом, чтобы спросить ответа лично. — Чего надо? — Прости за вторжение, — отвечаешь ты в анимешном… простите, японском стиле, желая её примирить. — Я хотела поговорить с тобой. О тебе. — Ну, и что же ты желаешь узнать обо мне? Ты можешь увидеть всю меня в душе. Подходи, я не стесняюсь, — саркастически ухмыляется она. — Ты знаешь, о чём я, — опечаленно хмуришься ты. — Я хочу поговорить о твоей жизни. Почему ты употребляешь наркотики? Зачем это тебе? Я не могу понять одну вещь… — Да ты никогда и не сможешь понять, мажорская сучка, — шипит Дамара. — У тебя всё на блюдечке с голубой каёмочкой подано, да ещё и ротик вытрут. Ты ничего не знаешь о том, как жизнь устроена, и, блять, собираешься меня поучать. Да как ты собралась меня понять? Да ты даже никогда не дралась, чтобы хотя бы остаток своей шкуры сохранить и выжить, тупо, блять, выжить. Видишь? — она широко открывает рот, говорит «А», как в стоматологическом кабинете, и ты видишь, что многих зубов сзади не хватает. — Это мне любимый оставил. А это — папа. А клык отколотый — это от мамочки; вилкой в рот ткнула, когда я мелкой была. Хорошо, они оба сдохли, я хоть спать по ночам начала. — Мне очень жаль, — только и можешь выдавить ты из себя, смаргивая с глаз слёзы не то страха, не то стыда, не то сострадания. — Ей жаль! Только посмотрите! Зубов мне это не прибавит. Ты ж теперь, поди, будешь всем трепать про то, какая Дамарка шлюха — так трепись, мне поебать. Все так говорят, кто не жил на улице. — Я не хотела говорить ничего плохого! — ахаешь ты, испуганно оглядываясь на зашедшую Меулин с Непетой. — Так и молчи. И не смей задавать мне идиотских вопросов, как будто… будто ты мне училка какая-то. И так хватает, — говорит она вполголоса. — Дамара, если я могу чем-то помочь… — чуть не плача, шепчешь ты. — Да чем тут поможешь? Что ты мне, печень новую вырастишь? У меня своя жизнь, у тебя своя, — более миролюбиво рассуждает Дамара. — Если тебе будут нужны деньги, чтобы вылечиться, свяжись со мной. Я как-нибудь выпрошу у своих.       Дамара смеряет тебя скептическим взглядом, но потом меняет гнев на милость и мягко хлопает тебя по плечу: — Ну всё, проехали. Я не жалуюсь на своё житьё. Иди, готовься ко сну. Ты промакиваешь слёзы футболкой и возвращаешься к своей постели, где в сумке, среди лекарств, таилось жуткое средство для изменения сознания. Пожалуй, с этим придётся переспать. Вздрагивая от непонятной тревоги, ты засыпаешь кое-как и всю ночь видишь обрывочные, пугающие, суматошные сны. Ближе к утру ты больше не можешь уснуть, не переставая вспоминать рассказ Дамары и этот взгляд, с которым она говорила: усталый, загнанный, привычный… Может быть, даже довольный — так она старалась отделить себя от общественной морали и создать для себя свой жестокий, тесный мир, в котором она была бы  рядовым, вполне уважаемым человеком. И это было действительно страшно. =====> Поррим: узнать подругу получше       Утро нового дня встретило тебя несколько необычным образом.       Ты проснулась от странного шороха: это Фефери пыталась поднять Дамару с постели, а та сонно ворчала, что сейчас очень рано и она никуда не собирается идти. Ты, проверив время, заметила, что до подъёма действительно далеко: пол-шестого утра. И что-то не так. — Ну как же так, как же так? Я должна тебя обнять. Давай обнимемся, — с наивной интонацией предлагала Фефери.       Дамара, уже просыпаясь, поинтересовалась умственным здоровьем Фефери, а та всё бормотала какую-то тарабарщину. — Поррим, ты не спишь? Она совсем сбрендила. Кажись, марку заложила.       Твои брови поползли на лоб в изумлении, и ты обернулась, сбрасывая с себя пододеяльник. — Какую ещё марку? Это ты ей дала? — В последнюю неделю я даю только тебе, любимая моя ковырялка. Нет, это не от меня. Но я знаю, что у неё было. — Я чувствую себя отлично, — возмутилась Фефери, и ты шикнула на неё, приложив палец к губам. — И скоро она будет в адекватном состоянии?       Дамара пожимает плечами, но предполагает — часа через три. — Главное, чтобы к обходу протрезвела, — вздыхаешь ты и трёшь виски большим и средним пальцами руки.       Фефери ничего не отвечает на это, только смотрит на вас своими огромными, ещё больше выпученными глазами. Вероятно, ловит особо впечатляющий трип. — И что нам с ней делать теперь? — беспомощно спрашиваешь ты. — Просто сидеть рядом и следить, чтобы она не слямзила куда-нибудь поплавать щучкой, — говорит Дамара и тоже вздыхает. — Ложись спать, Поррим. Я разберусь. — Ладно, я просто полежу тут, — хмуришься ты и размышляешь о том, откуда и зачем такая славная девочка, как Фефери, достала наркотики и почему после этого она подошла именно к вам. Как бы то ни было, хорошо, что к вам.       Ты впадаешь в дрёму на час или около того, и после этого сквозь сон слышишь, как Дамара с Фефери неспешно разговаривают о чём-то. Поняв, что бесполезно пытаться доспать, ты приподнимаешься на локте, убираешь волосы с лица и оглядываешь комнату. Все остальные спят. Роксана Розалиндовна в своей комнатушке не шумит. Ты садишься на кровати и принимаешься расчёсывать волны волос руками, распутывая колтуны.       Фефери всё же уломала Дамару, лёжа в постели напротив тебя и стиснув её в объятиях. Возможно, она плакала; а может, и смеялась — главное, что негромко. Дамара смотрела на тебя мученическим взглядом, но рук на спине девочки не разнимала. — Она мне тут рассказывает, какие у меня потрясающие прыщи на лбу, — пожаловалась она тебе. Ты ухмыльнулась в ответ и решила полистать свою ленту на Тамблере.       И буквально через двадцать минут в Фефери что-то сломалось. Она так глубоко вдохнула, что Дамара зажала ей рот, затыкая рвущийся из её груди вопль — и очень вовремя.       Минуты, которые вы провели, успокаивая Фефери, показались тебе часами. Дамара шептала ей что-то матерное, но успокаивающее на ухо, а ты спрашивала, не осознавая, зачем: «Что ты видишь? Что ты видишь?». Обезумевшие глаза её то бешено вращались по сторонам, то закатывались на затылок. Это было самым жутким — тебе казалось, что она умрёт прямо сейчас, у вас на руках. Дыхание Фефери стало похожим на дыхание раненого, загнанного зверя, и она попыталась куда-то вырваться — помешали ей в этом только вы с Дамарой, севшие на неё.       Эта неравная, и всё же напряжённая борьба не осталась неуслышанной. Как только Фефери перестала брыкаться, ты краем уха заметила, что соседки заворочались в своих кроватях. К счастью, ваша подопечная утихомирилась и теперь лежала, надрывно вдыхая и уставившись в одну точку на потолке. — Простите меня, — тихо сказала она.       Ты хотела утешить её прощением, но Фефери снова заговорила охрипшим голосом, так же глядя в потолок: — Все умерли. Я не сберегла вас. Простите. — Эй, эй, подруга, полегче, — не выдержав этого сюра, Дамара похлопала её по щекам. Но по лицу Фефери лишь потекли новые слёзы. — Всеобъемлющий Бульк, — пробормотала девочка. между всхлипами.       Ты бы засмеялась, если бы это не было так ненормально.       Девочки в комнате начали просыпаться: ты, по крайней мере, точно видела, как Арадия проверила время на телефоне. Нужно срочно что-то делать. Дамара, придя к тем же выводам, предложила отвести Фефери на её собственную кровать. Уговаривать, по крайней мере, не приходится: девочка превратилась в податливую куклу. Никто из тех, кого ты посчитала проснувшимися, не задал лишних вопросов. Дамара сажает Фефери на постель, укладывает на бок и вытирает мокрые следы с её лица. — Надеюсь, всё скоро пройдёт.       Ты качаешь головой, выражая неодобрение случившимся, и делишься с Дамарой легендой о том, что у Фефери просто сильно заболела голова от того, что она вчера весь вечер протанцевала рядом с колонкой. Дамара вносит поправки: на танцы этот бред не спишешь, придётся выдумать что-нибудь вроде ПМС. К тому времени, как вы закончили обсуждение, прозвенел будильник у Аранеи, любящей вставать пораньше. Дамара отошла к себе, чтобы заколоть волосы, а ты тем временем переоделась в дневное. Фефери лежала, будто труп, в задравшейся пижаме. Минут за десять до подъёма Дамара выволокла из шкафа таз для уборки и поставила рядом с кроватью вашей «больной». — Мало ли что, — хмыкнула она.       После гудка лагерного громкоговорителя и пожелания доброго утра от Джейд все ваши соседки стали подходить к постели Фефери и спрашивать у неё и у тебя, сидящей рядом, что же случилось. Твой ответ всех устроил, и вскоре в доме установился обыкновенный утренний гвалт без малейших поправок на «головную боль» Фефери. Вскоре она и сама пожаловалась на неё, а потом ещё и полуживым тоном сообщила, что её тошнит. Ты только и успела зацепить тазик ногой из-под кровати. Корчилась бедняжка довольно долго, не успев ничего съесть с утра.       Вот от этого народ был шокирован. Кто-то быстренько смылся умываться, кто-то сразу побежал на зарядку, которую видеть не мог всю смену. Желающих помочь Дамара отсылала куда подальше, заявляя, что справится и без сопливых.       Когда дом опустел, ты, не удержавшись от недоумённой улыбки, спросила: — К чему бы такая забота, Дамара? Почему ты так стремишься опекать эту малышку? — стоило ожидать ответа «не твоё дело» в манере Дамары, но она ответила иначе. — Мы с ней закорешились вчера. И нет, я действительно не давала ей никакой дряни. Но, — это, Поррим, кофндец… конфиденциальные сведения, — я к этому причастна и чувствую, что надо как-то исправить последствия её глупости. Так что надо как-то прибраться к обходу. Прикроешь меня на зарядке? Ты, разумеется, соглашаешься и покидаешь этих двоих, чтобы размяться под руководством Рокси и Джона. Было бы совсем хорошо, если бы у Роуз и Джейд нашлись иные дела, чем проверка своих девочек.       Зарядка шла обыкновенным ходом, и даже рвущемуся руководить упражнениями Хоррусу не дали выйти на сцену, поскольку, как пошутил Джон, он бы отжал… выжал всех детей досуха, не оставив сил ни для игр, ни для мастер-классов. Но даже во время гимнастики под зажигательную музыку ты не можешь не оглядываться на дверь своего корпуса.       Разминка закончилась, и ты, надеясь на лучшее, побежала обратно. Дамара, как оказалось, бросила свёрнутый плед в тень на задней стороне дома и села на нём вместе с полулежащей Фефери, положив её нерасчёсанную голову себе на тщедушную грудь между расставленных коленок.       Ласково ероша тёмные волосы Фефери и дымя сигаретой, Дамара улыбнулась тебе и, кивнув на непутёвую соседку, объяснила: — Сейчас полы будут мыть. А в тенёчке голове прохладнее.       Фефери, ища, кому сказаны эти слова, замечает тебя и опухшими, но осознанными глазами встречает твой взгляд. Никакого стыда или смущения ты в них не находишь, и это достойно уважения. — Всё очень плохо? Мне вот уже очень плохо. — Никто ничего не заметил, милая, — говоришь ты, наклоняясь к ней. — Я скажу остальным, что вы отдыхаете здесь.       На пороге дома ты встречаешь Соллукса, который растерянным взглядом ищет свою подругу. В ответ на его невысказанный вопрос ты говоришь, что Фефери снаружи, и она приболела. Соллукс благодарит и бросается к ней. Ты, сидя перед окном, под которым Соллукс расспрашивает вялую Фефери о её самочувствии, в это время приводишь себя в порядок. Меулин моет полы, ругаясь на то, что из таза плохо пахнет. Непета же просит её не сердиться и пожалеть Фефери. И какое счастье, что обе они ничего странного не заподозрили.       Фефери отсылает Соллукса прочь, но очень скоро к ней прибегает Эридан, смотрит в её расширенные зрачки и воет что-то вроде «Я убью его!» и так далее по Шекспиру. Ты даже высовываешься из окна, чтобы посмотреть, как он картинно рвёт волосы на своей голове, а Дамара крутит пальцем у виска. Фефери с нажимом в голосе просит его вести себя потише. Эридан, обливаясь слезами, кивает часто-часто и соглашается. Потом он предлагает ей как-нибудь помочь, но получает тот же ответ, что и Соллукс.       Да, Фефери действительно популярная девочка. Удивительно, как и она, и Миина, будучи такими разными, умудряются обе быть «королевами школы».       До самого завтрака Фефери сидит подле Дамары. Потом ты обещаешь ей принести что-нибудь лёгкое из еды, хотя она отказывается, и вы с Дамарой снова возвращаете её на постель, помогаете переодеться. Фефери иногда слабо постанывает — по её словам, голова просто раскалывается и в глазах всё плывёт. Видимо, этот день она проведёт в постели. Приходится сказать Роуз. Она, кажется, не настроена докапываться до истины, и это к лучшему.       Но и после всего, что натворила Фефери, ты с нетерпением ждёшь начала ярмарки и мастер-классов. Сомнительно, чтобы ты узнала нечто принципиально новое, но с помощью этих творческих ребят ты можешь сделать сувенир на память, напоминающий тебе об одних из лучших каникул в твоей жизни.       Ради такого случая ты ещё с вечера решила одеться, как на Коачеллу. К гипюровому чёрному платьицу с вышитыми розами отлично подошла бы шляпа Роуз, но сойдёт и тюрбан вкупе с тёмными очками. Миина, после долгих уговоров, дала всё же свой браслет с шармами. Сейчас нужно только пару фенечек — и за ними ты и отправляешься под ручку с Дамарой. Под террасой одного из корпусов стоят столики, за которыми дети из первого отряда, увязав нитки за перила террасы, демонстрируют всем желающим различные схемы плетения. Ты решаешь размяться на чём-нибудь попроще, а Дамара, как более опытная в этом деле, берётся за чокер со сложным узором. Вскоре тебе всё же надоедает воевать с запутанными узлами и переплетениями, и ты ненадолго покидаешь эту шумную террасу, чтобы сходить к Роуз и Канайе и получить несколько загадочных предсказаний.       Их столик находится между беседкой рядом с вашими корпусами и столовой, в тени деревьев. Роуз уже занята гаданием по руке какого-то маленького мальчика, в то время как Канайя задумчиво рассматривает эту процедуру и параллельно сверяется с записями в какой-то брошюрке. Заметив тебя, она приветливо улыбается своим невероятно красивым ртом и просит немного подождать.       Ты тоже заинтересовываешься гаданием Роуз. По крохотным морщинкам на потной ладошке мальчугана она предвидит для него долгую, непростую, но в то же время интересную жизнь с тремя браками и десятью детьми. — Но сбоку только две складки, — замечает тот, и Роуз поясняет, что в связи с особенностью линии сердца это число надо умножить.       Ребёнок в конце-концов уходит с очень сложным лицом, и Роуз, приглашая тебя присаживаться на табурет по другую сторону стола, занятого колодами карт, маленьким хрустальным шаром и бутылками с водой, отмечает, что ты пришла очень удачно — никого рядом нет. — Тут только что такая очередь была — в четыре руки прогнозы раздавали, — не переставая лучиться в улыбке, добавляет Канайя. — Ну, что? Будем раскладывать Таро или Ленорман? Ты признаёшься в том, что не видишь разницы, и Роуз советует тебе Ленорман как более красивую и интуитивно понятную колоду. Вы сделаете расклад на день. Ты вытягиваешь три карты и раскладываешь их в ряд перед собой. На рубашке — спирограф, тиснёный золотом. На лицевой стороне оказывается Змея, Лилия и Ключ. — Ого. Должно быть, день у тебя будет ещё более интересным,. чем был до этого, — немного смущённо оглядывает твои карты Роуз. — Лилия — это символ чистоты и в то же время телесности. Она находится в центре, и это значит, что две другие карты поясняют её. Ключ символизирует, что чрезвычайно логично, некоторое освобождение или, если угодно, решение проблемы. А Змея — что ж, это загадочная карта. Как один из древнейших символов человечества, она имеет множество смыслов. По отношению к Лилии это, как мне кажется, манипулятивный, почти неконтролируемый соблазн, связанный… да, как-то уже слишком получается, ты уж извини меня… связанный с плотскими утехами. — Роуз, о чём ты? Тут все взрослые люди, — успокаиваешь ты её, глядя, как до ушей под её кожей проступает жаркий румянец.       Канайя, тоже немного краснея, спешно убирает и Змею, и Лилию в маленькую коробочку с изображением спирографа. — Ну, что ж, Поррим, это всё равно лишь детские забавы, — улыбается Роуз, нервно перетасовывая колоду. Ты понимаешь, что дальнейшее твоё присутствие будет лишним, и решаешь посмотреть, что делают все остальные. — Ладно. Спасибо за предсказание. Хорошего вам дня! — искренне желаешь ты и пододвигаешь стул за собой.       Стоит проведать Дамару. Она, как оказалось, уже почти доплела свой чокер. С ленцой попутывая свою фенечку, ты дожидаешься конца её работы. — Поррим, можешь завязать? — просит она, присев спиной к тебе. — Да, и затяни потуже. — Чтобы все видели, что ты — моя девочка? — игриво шепчешь ты ей на ушко. — Да, — не менее кокетливо отвечает Дамара и легко кусает тебя в шею, вырвав завязки из рук. Ваш сосед по столу вдруг вскакивает с места и шагает прочь, приговаривая: «нахрен, нахрен это дерьмо». — Эридан, ты куда? — изумляешься ты. — Такой дурачок. — Но симпатичный. Как думаешь, стоит с ним поиграть? — Ой, Поррим, он же тебе на уши сядет. — И то верно, — ухмыляешься ты и затягиваешь концы фенечки на косточках шеи Дамары. Прекрасная работа: вишнёвые сатиновые мулине переплетаются с синими скрученными лентами, унизанными чёрным гранёным бисером. Но Дамара тоже прекрасна, несмотря на все страдания, которые перенесло её рахитичное, долговязое тело. Красивые вещи дополняют друг друга. — Я тоже уже не хочу плести феньки. Пошли-ка лучше на батик. Я платок свой раскрашу. А потом посмотрим, что там наши устроили, — предлагаешь ты подруге. — Лады, — лениво соглашается она. =====> Дирк: сказать слова, которые не любишь говорить       И всё-таки поразительно, как человек зависит от общества. Ты думал, что искренне, до глубины души ненавидишь и этих проклятых пиздёнышей, и их визг, и это палящее из всех пушек солнце, но по необъяснимым причинам, когда дождь с утра сменился на радугу и горячие поцелуи солнечных лучей, а педагоги с детьми начали расставлять свои инструменты, настроение у тебя пошло на поправку.       Даже пожелание доброго утра у тебя вышло каким-то искренним. Даже Дейва, по своему обыкновению дрыхнущего до последнего, хотелось будить не пинками, а нежным гудком клаксона в заспанное ушко.       Вчерашние происшествия больше не казались такими катастрофичными. Тем более теперь ты знал, что тебе нужно делать. Тебе нужно поговорить с Джейн по душам.       Но сначала нужно хотя бы часок посидеть вместе со своей мелочью. Эти мальцы выбрали для себя обучение игре на гитаре всем желающим. Их преподавательница, красивая молодая девушка с проколотой бровью, бросала на тебя приветливые взгляды и параллельно посвящала гостей мастер-класса в историю знаменитых рок-баллад. Мало-помалу и ты втянулся в процесс, вспоминая известные тебе три гитарных аккорда.       Постоянной участницей уроков стала девочка из отряда Роуз, Вриска — из дома она привезла свою гитару. Её подружки посидели вместе с вами песни три и всё же ушли. Но Вриска была неутомима, разучивая новые и новые мелодии. Особенно ей пришлись по вкусу песни Нирваны. Она весь твой отряд вместе с училкой затянула горланить Smells like teen spirit, и ты, невольно не желая выделяться из коллектива, запел вместе со всеми. — Ребзя, пошли с кем-нибудь ещё споём! Что тут сидеть? — предложила Вриска, и некоторые вызвались с нею. Учительница запротестовала против ухода с места, но ты успокоил её, вызвавшись сопровождать свой дурдом на выезде.       Тем более, это шанс урвать минутку поговорить с Джейн либо с Джейком. Хотя с последним почему-то не хочется видеться. Ты чувствуешь не то вину, не то обиду — а то и всё вместе. Но отказываться от своей любви из-за его целибата не намерен. Может, Канкри и прав, говоря о желании недоступного.       Вриска с твоими ребятами расселась на бордюре дорожки, вдоль которой разместились корпуса отряда Джейн. Закинув на спину гриву золотых волос, она вспоминала нужные аккорды, мурлыкая с остальными слова песни. Переборы выходили не слишком ритмичные, но песня пошла в узнаваемом виде.       Детишек-вязальщиков и гостей их мастер-класса привлекло заунывное повествование о том, что кого-то там надо развлекать, а кто-то едет с друзьями и пушкой, а кто-то вообще комар или мулат. И ты ждал, когда же пение привлечёт Джейн — самому идти искать её неожиданно стало не то чтобы страшно… немного нервирующе.       И всё же когда она вернулась к своему отряду — вероятно, с батика, — ты сжимаешь челюсти и велишь себе дышать размеренно и глубоко. Это будет неприятный разговор, но начать его придётся.       Джейн, проверив ход уроков по фенечкам, смотрит на кучку подростков, горланящую бессмертный рок-хит, с ностальгической улыбкой. Её чувства передаются и тебе: невольно вспоминается, как вы сами ещё прошлым (или позапрошлым?) летом точно так же брали корзину для пикника, гитару, мяч и ловили сначала самый первый, а потом самый последний автобус между городом и речкой. Жаль, что остаться там навечно было нельзя. Потом всё стало каким-то скучным и сложным, горьким и взрослым. Слишком взрослым.  — Прив, Джейн.  — Добрый день, Дирк! — произносит Джейн со сдержанной улыбкой, прямо и спокойно глядя на тебя голубыми ясными глазами.  — Неплохой день, правда? — вставляешь ты, внезапно запутавшись в своих мысленных построениях.  — О да. Всегда любила такие мероприятия.  — Откуда идёшь?  — Я только что, — представь себе, Дирк, — разговаривала со своим учителем из музыкальной школы! Он, оказывается, хормейстер в школе, где учатся детки из отряда Роуз. Я была так рада встретить его. Он мне был как отец.  — Это очень круто. А что теперь собираешься делать? Ты занята?  — Настолько, насколько мы занимали себя по плану, — отвечает Джейд, поправляя очки. — Но если ты имеешь в виду некоторые подковёрные действия, то мне должно отметить, что разведать обстановку у Дока Скрэтча я собиралась лишь во второй половине этого дня.  — Спасибо, что занимаешься этим. Это реально важно. Но у меня к тебе другой вопрос. Я хотел перетереть с тобой по одному довольно чувствительному вопросу. Было бы совсем супер, если бы мы могли отойти в местечко потише.       Джейн, слегка удивляясь, соглашается, и вы заходите под тень соседнего корпуса, подальше от шумных детей и окон, из которых они с удовольствием бы вас подслушали.  — Итак, дружище? — спрашивает Джейн так дружелюбно, что тебе становится печальнее прежнего.  — Так, Джейн. Дело очень личное. И я не хочу оскорблять никаких твоих чувств. Они мне казались не настолько значительными, чтобы выносить этот вопрос на обсуждение, но, понаблюдав за тем, как мы ведём себя в лагере, я понял: мне придётся сделать больно, и не только себе, но и, возможно, тебе.  — Дирк, ты меня пугаешь! — поднесла руку ко рту Джейн. — Что стряслось?  — Нам с тобой нужно чётко определиться, чего мы хотим от Джейка. Ну, если быть предельно честным, то я хотел бы услышать это именно от тебя.  — От Джейка? А что Джейк? Ты думаешь, я желаю от него чего-то сверх обыкновения? — нервно захихикала Джейн и нехотя призналась: — Да, мне нравится Джейк, но это, должно быть, уже все знают.       Ты не можешь не вздохнуть с сожалением о своей гибнущей конспирации.  — Штука в том, Джейн, что Джейк нравится мне тоже. В смысле, он как бы… хотя чёрт с ним. Я предлагал ему отношения, и он сначала согласился. Но выходит какая-то дичь, и я думаю, это потому, что ему ещё и нравишься ты. В смысле, сильно.       Джейн переваривает эту информацию несколько мгновений с изумлённым лицом, а потом хмурится:  — А почему это нельзя обговорить с ним самим?  — Говоришь так, будто Джейка не знаешь.  — И то правда, это был бы абсурдный монолог.  — Джейн, я очень хочу, чтобы ты поняла: я не хочу заставить тебя бегать от Джейка или быть нам сводницей. Я только хочу сохранить нашу дружбу, потому что, вероятно, я несколько переоценивал личность Джейка Инглиша в отношении к твоей.  — Теперь я и сама вижу, что переоценивала упомянутую персону, — щурится Джейн.       Ты решаешь слегка разбавить тему и с лукавой полуулыбкой спрашиваешь:  — Джейн, ты тусуешь здесь с кем-нибудь помимо мелкоты? Я имею в виду, есть ли какой-нибудь мелкий пострел, делающий тебе неловкие пубертатные комплименты?       Джейн хитро смотрит на тебя, а потом отвечает, что есть. Но возвращается к предыдущему обсуждению:  — Здесь начинаешь смотреть на себя по-новому, правда? Необязательно теперь направлять все свои симпатии на одного и того же человека. Значит, — невесело ухмыльнулась Джейн, — ты хочешь, чтобы я уточнила, сколь далёко простираются мои прожекты любви с месье Инглишем? А вот не знаю. Я собиралась предложить ему встречаться, но не могла выбрать подходящий момент. Всё ждала, что он додумается сам. Вот и дождалась.  — Он не «со мной», Джейн, если ты это имела в виду. То есть, есть некоторое соглашение, но по сути не происходило ничего большего, чем дружба. — искренне говоришь ты, вспоминая о своей вчерашней инициативе только сразу после того, как было сказано, и от стыда за нечаянную ложь начиная нервно торопить речь. — И к тому же, он всегда считал тебя очень классной.  — Я думала, он тебя считал очень классным, — пожимает плечами Джейн.       Ты хмыкаешь и в сомнении приподнимаешь бровь. Если это и было так, то сейчас явно изменилось.  — Наверное, мне стоило дать ему больше пространства для общения с девушками, которые ему нравятся. Может, вообще надо было переступить через себя и начать свободные отношения. Но я не могу так. Если не оставаться верным себе, получится какой-то отстой вместо любви.  — Чёрт возьми, Дирк, ты прав, как никогда, — смеётся Джейн. — Я так полагаю, что ты пришёл, чтобы либо узнать о том, что Джейк всегда любил только тебя, либо затем, чтобы дать мне благословление на действия в его сторону. А вышла дребедень.  — Что ты хочешь сказать? — недоумённо уточняешь ты.  — Не нужен нам с тобой никакой Джейк. Может, нам даже вообще никто не нужен. Мы не искали в Джейке Джейка. Это была просто привычная цель для выражения своих романтических амбиций.       Ты вспоминаешь лицо Джейка — лицо, по жилам которого могла бы течь кровь Аполлона, и собираешься аргументировать свой интерес этим, но потом понимаешь, что его красота не имеет никакого значения. Ведь ты тоже красив, в конце-концов — многие говорили тебе об этом, многие демонстрировали своё восхищение невербальным языком. Но для чего пригодилась эта красота? Она не притянула в твои объятия того человека, который был нужен тебе. Возможно, она причиняла дополнительные страдания тем, кто любит тебя в самом трагическом из смыслов, но кого ты сам полюбить не мог. В этом смысле. Ну, понятно.       И даже близость интересов, многолетняя дружба вдруг показались такими пустыми, суетными по сравнению с пустотой, что развёрзлась в этот миг в твоём сердце.       Может, тебе и правда никто не нужен, если ты не можешь отпустить свою любовь от себя хоть на шаг. Может, тебе до скончания века суждено любить только себя и разные осколки своей личности.  — Но что? — вдруг слышишь ты свой собственный робкий, задумчивый голос. — Что тогда мы ищем?  — Мы ищем случай показать лучшее, что в нас есть, — говорит Джейн, касаясь пальцами твоей руки.       Джейн предложила быть самими для себя лучшим, что мы есть, но тогда ты снова подошёл бы к краю этой страшной пропасти бессмысленности. Так что случай быть лучшим, что в тебе есть, у тебя нашёлся свой: это дружба. Рокси не должна болезненно привязываться к психопату с мачистскими замашками. Если она любит тебя, как говорила сотни раз, то пусть потом, в другой жизни она ищет для себя достойного, любящего человека, которым ты собираешься быть для неё. Джейн не должна выглядеть дурой в глазах людей из-за того, что симпатичный ей парень предпочёл тебя первым. Она дорога тебе как мудрая, заботливая подруга. И было очень правильно поговорить с ней по душам. Джейк. Для него ты хотел стать самым особенным, быть постоянным обитателем его мыслей. Но Джейк слишком свободная натура — нельзя было сажать его в клетку своей ревности. Кто знает, что бы у вас вышло, не будь рядом стольких альтернатив? Сейчас ты не чувствуешь, что хочешь давать ему что-либо, кроме дружбы. А раз так, нельзя давать спуску этому раздолбаю. Это тоже неплохой смысл дружбы.       И теперь надо поговорить и с ним тоже. Ну, он и сам хорош — крутить что-то за вашими спинами, не говоря об этом ни слова! Так что пусть принимает то, как вы с Джейн рассудили без него.       Джейк и Джейд курируют мастер-класс по паркуру, который устроили ребята из секции спортивных танцев. Частенько новичкам нужна поддержка. Но конкретно сейчас, ближе к обеду, их остаётся всё меньше, и вскоре хватает одной пары рук.       Ты окликаешь Джейка, не выверяя тон голоса — просто чтобы посмотреть, какая получится эмоция. Похоже, это какая-то усталость, но вместе с тем и надежда. По-видимому, где-то внутри ты ещё надеешься, что тебе будет дано это глупое счастье считать любимого человека своим, и ты уже привык считать таковым Джейка.  — Привет, Дирк! Классно, что ты зашёл! Хочешь, мы тебе тоже покажем всякие прикольные трюки?  — Нет, спасибо, в другой раз. У меня к тебе серьёзный разговор.  — Ох, проклятье, почему сейчас? Что случилось?       Тем не менее, он позволяет увлечь себя за эстраду и там повторяет свой вопрос.  — Джейк, мы с Джейн поговорили о тебе, — роняешь ты и внимательно следишь за его реакцией. Глаза Джейка расширяются от удивления, но он лишь выказывает любопытство, без какого-либо страха или стыда:  — О, и о чём же, позволь узнать?  — Мы говорили с ней о том, что не можем поделить тебя.  — Поделить? Зачем меня делить? Да, я знаю, я затянул с объяснениями и мог дать ей какие-то ложные надежды. Но не стоило лезть в наши дела, Дирк. Я бы разобрался с этим сам.  — Теперь это неважно, — мотаешь ты головой. Сердце почему-то начинает ускорять ритм, хотя ты только мгновение назад готов был поклясться, что не чувствуешь ничего. — Мы решили, Джейк, не делить тебя вообще. В смысле, мы больше не трогаем тебя в романтическом смысле. Ты рад?       Никак не отделаться от послевкусия предательства на языке. Нет, никакая клятва не нарушена, ничьё обещание не сломлено, но, блядский цирк, ты смотришь на задрожавшие губы человека, к которому лишь несколько часов назад испытывал жажду касаться — и чувствуешь, будто предал его.       Джейк действительно смятён этим. Сложив загорелые руки на мускулистой груди, он совсем уж по-детски мямлит:  — Значит, мы больше не… ты больше не мой парень? Но почему тогда и Джейн покинула меня? Я имею в виду, я не хотел такого варианта, но почему вы оба… сразу?       Что-то глубоко внутри тебя кричит забыть про все свои прошлые слова, свои последние выводы и подхватить этого мальчика на руки и целовать его глаза столько, сколько нужно, чтобы они никогда не лили слёз. Но это глупый, иррациональный голосок, который приведёт тебя в ту же ловушку, из которой ты выбрался только что.  — Мы решили, что так мы сможем сохранить нашу дружбу. Джейк, я спрошу ещё раз: ты этого хотел? Быть друзьями, как раньше?       Джейк прячет лицо в ладонях и трёт глаза, а потом, со вздохом усталости, признаётся:  — Да. Сейчас я думаю, что да. Раньше мне казалось: любовь — это просто и приятно, но сейчас я вижу, что может быть абсолютно наоборот. И с каждым больно и сложно по-своему. Я… я не знаю, что со мной не так. Может, я просто не готов. Может, мне стоит оставаться одному.  — Ты не будешь один. Мы твои друзья и останемся с тобой.       Джейк не роняет не слезинки, нет, но его лицо сковывает горечь, и угол рта импульсивно дёргается.  — И что, мы просто так всё забудем?       Ты бросаешь долгий взгляд на шелестящие в вышине ветви берёз и пожимаешь плечами:  — Ну, может, и нет. Но когда-нибудь забудем. Всё забывается.  — Как я могу забыть, как красива Джейн? Разве ты мог бы? Ты останавливаешь свою печаль на секунду, чтобы задуматься. В этом чувстве опустошения кажется абсолютно нереальным почувствовать восхищение красотой человека хотя бы ещё раз в жизни.  — По-любому тебе придётся. Я же сказал, она решила больше не, как бы сказать… не отвечать тебе особой благосклонностью.       Джейк кивает и с жаром тараторит:  — Дирк, братан, я очень хотел бы, чтобы ты помнил: ты самый близкий мой друг, и я действительно в какой-то момент собирался быть ещё ближе, а если не смог, то это не твоя вина и вообще тут никто не виноват! Просто так сложилось. Я не хотел быть плохим человеком.       Ты понимаешь, что сказаны все слова, которые тебе хотелось произнести между вами, и чувствуешь от этого огромное облегчение. Да, обиду и горечь тоже — потому, что лучшие, самые чистые твои чувства пролетели впустую — но облегчение оказывается куда лучше драмы. И ты прощаешь его.  — Да ладно тебе. Мы все знаем, что ты не умеешь быть плохим человеком. Всё нормас, бро.       Джейк обнимает тебя, утыкаясь носом тебе в шею, и это очень славно. Может быть, даже лучше, чем секс. Может, теперь ты можешь направлять свою жажду любви в более дружеское русло. Может, даже выйдет, как у Христа и Иоанна Богослова — или про кого говорил Канкри?       Пускай даже тебе и пришлось пережить несколько неприятных минут, когда твоё самолюбие упало в пыль, пожалуй, решение обсудить ваши проблемы было самым зрелым и разумным вариантом. Даже думать не хочется, в какую дрянь это выродилось бы, если бы ты оставил всё валяться, как есть. Может быть, если бы вы крутились на родном районе, как обычно, так и вышло бы — но в лагере совершенно иная атмосфера. Атмосфера подростковой романтики. Атмосфера дружбы.       Когда ты возвращаешься на место, где пела Вриска с твоим отрядом, там собралась уже целая компания со всевозможными импровизированными музыкальными и шумовыми инструментами: швабрами, струнами, привязанными к стульям, пружинными кроватями. Они уже давным-давно забыли про обучение музыки и теперь надрывали мелодию «Батарейки». Хотелось бы знать, как эта песня вошла в детский фольклор.  — Но-о у лю-юбви у нашей се-е-ела ба-ата-тарейка! — тянула Вриска на пару с Мииной, терзая струны многострадальной гитары.  — Ой-йо… — выли дети.       Слушая куплет о том, что некто больше не лапушок для повествователя, ты не можешь сдержать улыбки. И думаешь: вот было бы здорово, если бы ты, подкатывая к красивым парням, больше не был психованным лопушком.       Впереди будет неплохой день, пусть и долгий. И впереди у тебя, возможно, будет ещё множество друзей и любимых. Лучшее, что можно было сделать для этой запары, ты сделал и вполне доволен проделанной работой. =====> Таврос: пойти гулять с Вриской       Нет! Она постоянно тебя гнобит, и ты совершенно не хочешь с ней гулять. Ну, был вчера грешок, но это не считается. =====> Таврос: пойти гулять с Беком       Его сложно найти. Иногда он ходит подле Джейд, а иногда шастает где-то сам по себе — ловит крыс или лягушек. Сейчас разыскивать его по всему лагерю тебе не с руки. =====> Таврос: пойти гулять с Руфио, Каркатом, Соллуксом и Митуной.       Каркат в последние дни проводит время с кем-то другим — вероятно, с Терези, которая везде теперь ходит в его куртке, где только солнце не палит, а вот остальные парни с радостью, насколько это применимо для тебя, согласились принять тебя в компанию.  — Будешь хуярить сальто в воздухе, а? — осклабился Митуна, иронически склонив голову набок.  — А чем ещё мне заняться? Платочки раскрашивать, что ли? — блеснув уверенной улыбкой, ответил ты вопросом на вопрос. И Митуна, видимо, признал это достаточным аргументом.       Может быть, тебе нелегко даются трюки с прыжками, и физическая подготовка у ребят лучше, чем у тебя, но зато после обеда вы успеваете здорово повеселиться и ты сам в конце-концов начинаешь помогать детям освоить скейтерские и паркурные приёмы. По необъяснимым для тебя самого причинам дети так же, как и животные, начинают виться вокруг тебя, и отделаться от них можно только заботой и вниманием.       Часу в четвёртом, ещё во время жары, приходит Вриска со своей свитой. Ты ждал её, а она, по-видимому, искала тебя.  — Боже мой! Только посмотри, Миина, Таврос такой крутой на этой перекладине. Нам обязательно надо попросить у него чему-нибудь нас научить. Тавви, ты же не откажешь даме?       Ты уже внутренне напрягаешься, готовясь к болезненному падению или потоку оскорблений. Но пока что Вриска всего лишь извивается в воздухе, ловко цепляясь за тонкие прутья, и смеётся, то и дело на тебя поглядывая. То и дело перед тобой мелькают её волосы, её белые зубы, её подтянутый зад, её злые глаза. Она играет, делая вид, будто пытается тебе понравиться. И ты настолько уже устал от этого, что давным-давно не обращаешь на это внимания.  — Слезай! Я тоже так хочу, — сердито пищит девчонка из младших отрядов. Вриска уступает, на прощание одарив тебя щипком за щёку.       Ты знаешь, что это не конец. И ты уже готов терпеть публичное унижение. Если не реагировать, оно закончится быстрее. Видя напряжённые морщины на твоём лбу, Руфио забирается на твою верхотуру и спрашивает с неподдельным участием:  — Эй, Тавбро, хочешь, пойдём куда-нибудь в другое место развлечься?       Ты коротко соглашаешься, и Руфио помогает тебе спустить твои слабо болтающиеся ноги на землю, чтобы уйти, например, на гитару. Вриска замечает это (куда уж сомневаться было) и догоняет тебя, схватив за руку. На ухо она шепчет, проникая ароматом своих духов в самые твои лёгкие:  — Таврос, не нужно тебе путаться с Руфио. Все говорят, что он голубой.  — Отстань от него, Вриска, это полная чушь, — рычишь ты, но не слишком громко, чтобы не сердить её.  — А ты Хорруса видел? Они же оба из этих. И до тебя доберутся. Таврос, я беспокоюсь за тебя! — её саркастическое будто от природы лицо выражает невинную обеспокоенность и заботу.       На какой-то миг ты соглашаешься с ней, потому что, как бы ни было на самом деле, слухи о Руфио продолжают бродить. И тебе так не хочется оказаться их объектом, так отвратительно лезть в эту грязь, что ты колеблешься и спрашиваешь у Вриски, что она предлагает тебе.  — Пошли вместе пройдёмся. Попробуем новые трюки в более свободном месте, — произносит она, оглянувшись куда-то вдаль.       Ты живо себе представляешь, что она хотела бы иметь в виду под этим, и резко отворачиваешься.  — Нет уж, Вриска, мне надоели твои… трюки. Адьос, дорогая!       Руфио, остановившийся чуть поодаль, спрашивает у тебя, о чём шла речь.  — Да ни о чём, бро. Ерунда.       Руфио мирно закрывает эту тему, и предлагает пойти побренчать на гитаре. Ты с радостью соглашаешься, вспоминая, что дома буквально за неделю до лагеря выучил несколько прекрасных испанских баллад.       Руфио — это друг. Он ни разу не ударил тебя, не шутил над тобой, даже над твоей инвалидностью. И с ним интереснее, чем с Вриской. Ну, почти. С Вриской интересно бывает, только когда она каким-то немыслимым образом соблазняет тебя, но и тогда ты чувствуешь себя жалким, потому что её издевки на этом не кончаются.       Нет, Руфио не может быть гомосексуалистом — это просто чьи-то злобные россказни. Вриска просто ревнует, вот и всё. Но мужская дружба крепче глупых сплетен.  — Руфио, хочешь по мороженому? У меня ещё наличка завалялась.  — Вот, точно... Этого-то по такой жарище и не хватает!       Вы смеётесь, и ты в который раз ловишь себя на мысли, что с новыми друзьями жизнь стала гораздо лучше, чем прежде. Или это атмосфера детского лагеря? Не важно. Важно, что ты чувствуешь себя человеком.