Letters to Steve

Стиву даже не нужно самому проверять, насколько быстро его интервью приобретает популярность в сети. Средства массовой информации работают превосходно. Первым звонит Старк, и в его интонациях сквозит что-то на грани восторга и ужаса. — Я сегодня открыл новостную ленту. И, мягко говоря, охренел. Слушай, если тебе денег не хватает, давай это как-то обсудим. Я просто был уверен, что у тебя есть средства, накопления и всякие там старческие льготы. Неужели так замучила нужда, что ты решил стать рекламной рожей KFC? — Тони… — Или ты хочешь привлечь к себе больше внимания? Мне бы такое и в голову не пришло, но потом я вспомнил про твой кордебалет в сороковых… Стив вешает трубку. После Тони с ним связывается Мария Хилл и ненавязчиво интересуется, все ли у него в порядке. Просто так, на всякий случай. На звонки Наташи и Сэма он решает не отвечать, Брюс слишком вежлив, чтобы задавать вопросы. Тору, к счастью, все равно. А незнакомые номера он игнорирует. Как ни странно, фидбэк от Баки тоже не заставляет себя долго ждать. Конверт довольно быстро появляется в ящике, на нем веселые марки с клевером, он пропах дождем и ветром. Стив отправляется в кафе, чтобы почитать письмо, очень надеясь, что Баки все-таки успел оценить его интервью еще до отправки. Он садится за столик у окна, заказывает свежевыжатый сок, и официант одаривает его именно тем взглядом, с которым сочувствующие смотрят на людей, решивших посвятить себя исключительно здоровому образу жизни. Приходится добавить к заказу кофе, что делает его нелепее. Он разворачивает письмо. Время удостовериться, что не зазря прослыл сумасшедшим придурком. Скорее всего, еще и продажным. Стив! Что тебе написать… я очень впечатлен. И у нас снова перекос, только теперь в другую сторону. Я не знаю, каким чудом ты получаешь мои письма, но я так рад, что это даже как-то глупо. Я кое-что припас для тебя. Только наберись терпения и не открывай, пока не дочитаешь, ладно? — Как скажешь. То, что ты сделал… это очень важно. Мне иногда становится дико не по себе. Трудно не путать реальность с бредом. Ведь это все мне может сниться. Очень затяжной сон, в конце которого меня просто обнулят. И все начнется заново. И больше я тебя уже не вспомню. Ты держишь меня в этой реальности, Стив. Я помню, как впервые поцеловал тебя. Молнии полыхали у тебя в глазах, ты был весь мокрый, дрожал — от лихорадки, конечно же. Стив давится соком, привлекает к себе ненужное внимание посетителей кафе и тихо ругается про себя. Только не сейчас, когда чертово интервью еще не успело утратить популярность. Та еще была ночка, согласись? Мне кажется, я помню ее даже получше, чем ты. Трясло тебя зверски. Я всегда страшно боялся, что ты просто уйдешь от меня в одну из таких ночей. Сейчас уже можно не беспокоиться, что тебя задушит приступ астмы или какая-нибудь другая легочная дрянь. Какое облегчение. Но ты имеешь неприятную склонность очень активно лезть под пули и падать с большой высоты. Досадно. Я помню, как обнимал тебя в ту ночь. Кожа у тебя горела, да и сам ты разве что не обжигал. И все дрожал у меня в руках. Очень хотелось, чтобы ты поспал хоть немного. Сначала приходилось тебя тормошить, заставлять пить воду, пихать какие-то лекарства. Ты сопротивлялся, просил оставить тебя в покое. А сон ведь лечит, от него становится легче. Но ты не спал. Так, закрывал больные глаза, проваливался в какое-то тяжелое забытье. Стонал, очень-очень тихо. Я лежал рядом, прижимал тебя к себе. Ругал вселенское провидение за то, что создало тебя таким хрупким. Разве это честно? Разве люди, которых держит такой сильный внутренний стержень, должны так мучиться ночами? В какой-то момент мне стало совсем не по себе. Тебе было холодно, а температура все поднималась. Я хотел уйти, принести воды, чего-нибудь, чтобы сбить жар. Переживал, осталось ли в аптечке хоть что-то. Начал подниматься, но ты так вцепился в меня. Во сне, представляешь? Одной рукой обнимал за шею, второй держал рубашку. Прижимал к себе. Я все-таки попытался освободиться. Ты открыл глаза — больные-больные, даже в темноте я это видел — и прижался сильнее. Знаешь, что ты мне тогда сказал? Даже скорее прошептал. Одно слово. Мой. И все. Мне сразу стало как-то спокойнее. Люди с таким внутренним стержнем… ничего с ними не может случиться, даже когда их лихорадит. Ну, и вскоре ты уснул. По-настоящему. Я лежал, гладил тебя по груди, слушал, как ты дышишь. Все спокойнее, глубже. Да и сам отрубился в какой-то момент. Проснулся только утром. Ты меня так и не отпустил в результате. Принципиально. Да, я помню, ты был весь мокрый. Я обрадовался, значит, температура спала. Заметил, что ты смотришь на меня, и глаза у тебя такие голубые-голубые. Совершенно ясные. И тогда не удержался. Поцеловал тебя. Я не потерял тебя той ночью, значит, больше терять мне было уже нечего. У тебя сладкие губы, я это помню, но тогда на них осталась горечь лекарств. Или мне так только казалось. Потом мы лежали, я все гладил тебя по спине, а ты дремал. Не знаю, помнишь ли ты сам все так же, как я. Очень надеюсь. Я все еще далеко, хочу задержаться здесь на какое-то время. Погода меняется раз в пять минут. Ветер с дождем. Жутчайший просто. Потом солнце. И снова дождь. И люди все такие… на своей волне. Собираются в барах вечерами. И поют. Очень хорошо. Мне, наверное, не стоит и пробовать. Не забудь только про бонус от меня. Он должен быть в конверте. Мне жаль, что тогда все так получилось… когда мы в последний раз виделись. Ты ведь, наверное, загремел в больницу? Стив, если бы я мог, был бы рядом. Сам понимаешь, что это невозможно. Надеюсь, за тобой все-таки кто-то приглядывал. — О, вот вам лучше тогда было не встречаться. На этом письмо заканчивается. Давешний официант приносит Стиву кофе, ловит на себе его взгляд и тут же ретируется. В блоге своем, наверняка, напишет, что сегодня к ним в кафе заходил парень — злая версия Капитана Америка. Поразительное сходство и жуткие глаза. Зато Баки нравятся. В этом весь Баки. Мастер эпистолярного секса. Зачем вообще писать о себе, если можно все письмо посвятить Стиву? Рассказал бы хоть, как у него дела. Есть еще надежда — крошечный конверт внутри первого конверта. Стив, конечно же сразу заметил его. Второе письмо. Послание в послании. По очертаниям легко догадаться, что внутри фотография. Одна-единственная. Стив торопливо достает ее, и сердце тут же пропускает удар. Баки смотрит с фотографии — небритый и усталый. Плохое качество краски стерло синеву глаз, сделало их блеклыми, смазало знакомые морщинки в их уголках. Но Баки улыбается, и эта улыбка тут же становится важнее вообще всего остального. Важнее неправильных решений, ошибок, неодобрения команды и мерзотного кофе. Стив переворачивает фотографию. Ты знаешь теперь, что это правда я. Кое-где распечатал твое интервью, стал читать прямо на улице (в состоянии полного охренения). Ко мне подошел пожилой мужчина (не знаю, чем я так всех привлекаю), сказал, что впервые видит, чтобы кто-то читал с таким искренним удивлением. Как будто я только что выяснил, что данные теперь можно хранить в облаке. (Это, кстати, правда или утка очередная?). У него был «Полароид», знаешь, такой фотоаппарат с моментальными снимками. Вот я пообещал отдать ему эту распечатку за свою фотографию. Он, конечно же, согласился. Я забрал у него фото и даже сказал, что вышлю тебе. Он, кажется, не поверил. До скорого, Стив! Твой Баки. PS: надеюсь, это письмо никто не перехватит. А то нам будет очень неудобно. — Значит, ты все-таки мне улыбаешься.