Больные

— Вы так сильно любите его… Я даже по-доброму завидую ему, — девушка выдыхает сигаретный дым и поправляет съехавший с плеча медицинский халат. Мы сидим на бетонных ступеньках и смотрим на высокие мусорные баки. За спиной возвышается серое здание больницы. — Он мой друг. — Друзьям не целуют руки. Я не отвечаю, только закуриваю новую сигарету и бессмысленным взглядом упираюсь в картинку на красно-белой пачке. Руки, перетянутые веревкой. Зависимость. Прокручивая это слово в голове, я думаю далеко не о сигаретах. Зависимость жизни Саши от всех этих капельниц. Зависимость всей моей жизни от Саши. За эти два дня, что я дежурю у больницы, уже успев надоесть всем докторам и персоналу, он пришел в себя. Однако сил у Саши хватает пока что только на то, чтобы окидывать мутным взглядом палату и изредка шептать что-то невразумительное в ответ на вопросы врачей. Я часами просиживаю у его постели уже не в реанимационной палате, забыв про учебу и нормальный сон. Неожиданно Саша заменяет мне весь мир, и я даже не замечаю, как от усталости и постоянного недосыпа приступы агрессии случаются все реже и реже. — Уже поздно. И он все равно наверняка спит, — предупреждает медсестра, заметив, что я тушу сигарету и поднимаюсь. — Знаю, — только коротко бросаю я и хлопаю обитой металлом дверью. Устроившись на пластиковом стуле и неловко положив голову на край сашиной постели, спит его мать. Я мягко трогаю её за плечи. Женщина тут же поднимает голову и смотрит на меня тяжелым сонным взглядом. — Идите домой. Я побуду с ним, — произношу я. — Спасибо, Вадим. Ты такой добрый, правда, я даже не знаю, как отблагодарить, я должна… — она сжимает ручки кожаной сумки и поднимается. — Не стоит, теть Насть. Отдыхайте, — сквозь зубы отвечаю я, спешно затворяю за женщиной дверь и тушу свет, оставляя включенной лишь маленькую лампу на белой тумбе. Мне тошно от благодарностей, тошно от любой похвалы. Они все — и моя мать, и его родители, и медсестры, и врачи — считают меня заботливым и верным другом, и только я один знаю горькую правду, от которой хочется по меньшей мере застрелиться. С каждым лестным словом мне становится все хуже, но я стараюсь скрыть это так же, как и происхождение сашиных синяков и причину, по которой он сел в мою машину и в процессе вождения влил в себя треть бутылки виски. — Сашка, — я опускаюсь на стул и веду пальцами по его волосам. Он следит за мной ничего не выражающим взглядом из-под полуприкрытых век. Кислородной маски на его лице уже нет, осталась только капельница, подведенная к посиневшему сгибу руки, но Саша все еще критически слаб. Я наклоняюсь и целую его в висок. Сашины ресницы дрожат, глаза вновь закрываются. В полумраке он кажется пугающе бледным. Мне все еще тяжело привыкнуть к такому Саше, слабому и беззащитному, да и не хочется привыкать. Чувство полнейшего превосходства и безграничной власти отнюдь не пьянит, наоборот, неприятно давит. Я могу сделать сейчас с ним все что угодно, и он не сможет даже сопротивляться… Я стараюсь прогнать мерзкие мысли из головы и расползаюсь на стуле, устраиваясь поудобнее, чтобы просидеть так до утра. Саша вновь разлепляет глаза, сперва задумчиво смотрит на меня, а потом размыкает искусанные губы. Я напрягаюсь и с любопытством и даже страхом жду, что он скажет. — Вадик… — хриплый шепот, такой не похожий на обычный сашин скандальный и надменный тон, разрезает тишину. Каждое слово дается ему с трудом. — Как я здесь оказался?.. — Разве ты не помнишь аварию? — удивляюсь я, нервно запутываясь пальцами в его волосах. — Аварию? — переспрашивает Саша. Блестящие в темноте глаза расширяются. Он, похоже, удивлен не меньше меня. Я хочу было что-то сказать, но растерянно замолкаю. Все происходящее кажется мне совершенно нереальным: будто бы на меня неожиданно свалился шанс, вторая попытка, которой я, по сути, не заслуживаю совершенно. — Мне плохо, — тихо шепчет Саша, и слова будто окатывают ледяной водой. Я отрываюсь от размышлений и тут же поднимаюсь. — Я позову доктора. Врачи выпроваживают меня из палаты и, пока я мечусь по коридору, меняют Саше капельницу, разговаривают с ним и что-то записывают. Я, встревоженный, то и дело заглядываю в приоткрытую дверь и вслушиваюсь в тихие голоса, но разобрать слов мне, увы, не удается. Наконец из дверей выскальзывает медсестра с папкой каких-то бумаг. — Ну? Что с ним? — тут же интересуюсь я. Она мнется, над чем-то раздумывая, потом задает встречный вопрос. — Вы не помните, когда у Александра было сотрясение мозга? — Что? Наверное, во время аварии он ударился головой о руль… — Нет. То, что он так легко потерял сознание при, по сути, не таком уж сильном столкновении и теперь имеет провалы в памяти, — последствие старого сотрясения. Возможно, полугодовой давности… У меня темнеет перед глазами. Тут же вспоминается прошлая зима. Уже темно, мы заходим в заледеневший подъезд, не переставая спорить. Я волочу Сашу под локоть, а он, пьяный и злой, отчаянно сопротивляется. Я только что вытащил его из клуба и всеми силами пытаюсь вернуть домой; Саша же хочет продолжать вливать в себя виски. Тогда, уже перед дверями квартиры, ярость и обида буквально ослепляют меня. Я не перестаю бить Сашу даже тогда, когда кровь заливает его лицо. Он, едва держась на ногах, продолжает пытаться ударить меня в ответ, но я все-таки сбиваю парня на пол и уже бессознательного волочу в квартиру. В чувства он приходит быстро, а потому эта первая потеря сознания как-то вылетает из моей головы. — Он не рассказывал мне ни о чем таком. Может быть, упал… Я не знаю, — задумчиво лгу я. — Очень жаль, это могло бы помочь в лечении. Суть в том, что из-за аварии Александр забыл некоторые моменты, происходившие в его жизни после того, старого сотрясения. Он помнит большую часть происходившего, но различные травматические моменты, возможно, серьезные ссоры, смерти близких и подобное, стерлось из его памяти. То, что я не ошибся и каким-то чудом у меня появился шанс исправить все свои ошибки, до меня доходит с запозданием. — С вами все хорошо? Вы очень побледнели, — с сомнением произносит медсестра. Я рассеянно киваю и медленно опускаюсь на стул, все еще пытаясь прийти в себя после услышанного. Саша быстро идет на поправку. Через сутки он уже вовсю рвется подняться с постели и пройтись по палате, однако я мягко, но настойчиво возвращаю его в кровать. Когда проходит еще день, я все-таки помогаю Саше выбраться из постели и, поддерживая его, подвожу к окну. — Блять, столько пар пропустил, а мое бюджетное место… — расстроенный, Сашка утыкается лбом мне в плечо. — Вытянешь, ты ж не дурачок, как я, — шепчу я, задумчиво глядя на по-осеннему золотые деревья, тонущие в вечернем сумраке за окном. — Ну или на платный пойдешь. Не велика цена. Саша молчит. Я крепче прижимаю его к себе и покрываю поцелуями его лицо: медленно, нежно и осторожно, будто боясь, что этот момент близости неожиданно закончится и вновь вернутся конфликты и драки. — Как давно мы вместе? — неожиданно спрашивает он. — Для меня почти все, что происходило, когда я переехал к тебе, как в тумане. — Ну, года полтора точно, — прикидываю я. На самом деле я никогда не предлагал ему быть со мной. Сперва приставал, потом трахнул и поставил перед фактом, что он теперь мой. Саша долго упрямствовал, потом нехотя признался, что заниматься со мной сексом ему понравилось, — так наша дружба перетекла в нечто более жестокое и страстное. — Как это было? Почему… — А не все ли равно? — перебиваю я и хмурюсь, впрочем, надеясь, что он этого не заметит. — Главное, что ты жив и сейчас все хорошо. Саша вздыхает и утыкается носом в ворот моей рубашки. Я треплю его по волосам и снова целую, будто бы не было ничего: ни взаимных оскорблений, ни сломанного носа, разбитого лица, ссадин и синяков. Мне думается, что лучше бы память стерлась не у Сашки, доверчиво льнущего ко мне, а у меня, главного ублюдка здесь. Сашу выписывают еще через несколько дней. Я каждое утро обреченно глотаю таблетки, выписанные доктором, и искреннее надеюсь, что успокоительное вскоре перманентно затуманит мой мозг и избавит от воспоминаний. Я привожу Сашу домой на новой машине, купленной на деньги, вырученные с продажи разбитой тачки. Квартиру он помнит хорошо, как и некоторые события и ситуации, происходившие здесь с нами. Но если Саше на ум приходят только приятные моменты, то я, будто решивший исповедаться грешник, перебираю в голове все самое жестокое и отвратительное. — Сядь, — он давит мне на плечи, заставляя опуститься за кухонный стол. — Чай сделаю, посидим. — А мне кофе можно? — тут же прошу я. Прежний Саша на такую просьбу сразу же вспылил бы, и мне интересно проверить, что скажет он теперь. — Вот же обленился, — беззлобно фыркает он, однако в голосе все равно проскальзывают былые скандальные нотки. — Хочешь что-то другое — сам жопу оторви и приготовь. — Ладно-ладно, неси чай, уговорил, — соглашаюсь я с улыбкой. Все же не так уж он и изменился, видимо, только забыл причину, по которой так сильно противился мне и не желал покоряться. Саша со стуком ставит передо мной две кружки и, вместо того, чтобы сесть рядом, нагло плюхается ко мне на колени, обхватив мои бедра ногами. — И что ты задумал? — я ухмыляюсь, зачарованный пристальным хитрым взглядом голубых глаз. — Расскажи что-нибудь, — просит он. — О нас. Я вздыхаю и, придерживая его за затылок, чтобы не увернулся, целую, выигрывая время на раздумья. Саша привычно пытается отстраниться, возмущенный, что я проигнорировал его просьбу, но потом смиряется и перехватывает инициативу, жадно приникая к моим губам. Вновь ощущать его сильное, оправившееся от аварии тело под пальцами — восхитительно. Меня пьянит каждое прикосновение, но в то же время я ужасно боюсь сорваться и вновь причинить ему боль. Ничего не подозревающий о моих приступах агрессии Сашка ерзает у меня на коленях и трется ягодицами о мой пах, а я лишь пытаюсь внутренне успокоить себя и расслабиться. — Так ты расскажешь? — он отрывается от моих губ и крепче обнимает меня за шею. — Саш… — я веду руками вниз по его бокам, к бедрам, сжимаю и мну ягодицы. — Наслаждайся процессом. Разве тебе плохо сейчас? — Ты что-то скрываешь? — тут же хмурится он и ослабляет объятия. — Что я могу от тебя скрывать? — я вздыхаю и, не желая встречаться с ним взглядом, упираюсь лбом ему в плечо. Потом, собравшись с мыслями, все-таки произношу фразу, не звучавшую из моих уст еще ни разу в жизни: — Я люблю тебя, Саша. Это все, что тебе надо знать. Он молчит и задумчиво пропускает сквозь пальцы прядки моих волос. Если сначала я до безумия был счастлив тому, что у меня появился шанс буквально начать отношения с Сашей заново, то теперь я понимаю, что попал в ловушку из собственных воспоминаний. Чувство вины не отпускает, наоборот, усиливается с каждой минутой, проведенной рядом с ним. Мне тошно от самого себя, мне кажется, что еще немного, и я выложу Саше начистоту все о нашем прошлом.