Больные

Дни тянутся, словно резина. Мне отчаянно плохо от собственных мыслей и не дающих покоя воспоминаний, а Саша, не понимающий, что со мной не так, и мучающийся от этого непонимания, пытается-таки вытянуть из меня правду. От таблеток, которые на время помогают мне впасть в апатию, уже тошнит. Но я усердно продолжаю глотать их и прятать от Саши блистеры и коробочки — ни о докторе, ни о моем нестабильном психическом состоянии он решительно не помнит. Напоминать я и не хочу: это повлечет за собой дальнейшие расспросы, а потом… Мне становится все скучнее и скучнее от видимого мира между нами. Я взвешиваю каждую фразу, каждое слово, боясь напомнить Саше о прошлом или снова обидеть его, контролирую каждое действие и каждый жест. Иногда мне хочется, чтобы Саша взбесился и вмазал мне по лицу. Хочется снова кататься по полу и мутузить друг друга, хочется потом заломать ему руки и сорвать одежду, хочется кусать его, оставляя следы зубов поверх кровоподтеков и целовать ссадины, хочется, чтобы он царапал мою спину и вырывался… Но Сашина непокорность хоть и не иссякла, но заметно поубавилась. Я мучаю сам себя, прокручиваю в голове одни и те же мысли и воспоминания по множеству раз. К успокоительному прибавляется снотворное, доктор только вздыхает и сетует на то, что лечение почему-то идет не так, как было задумано. Обеспокоенный моим состоянием Саша все чаще хмурится и с остервенением продолжает вытаскивать из меня причину. От аварии он оправился полностью, если не считать утраченные воспоминания. — Куда собрался, м-м? — я замираю, прислонившись к косяку. Саша затягивает шнурки на кроссовках и поднимает голову. — С друзьями встречусь, — бросает он и выпрямляется. — Я уже хорошо себя чувствую. — А потом ты вернешься домой нажравшимся в ноль и заблюешь пол, да? Все возвращается на круги своя? — ухмыляюсь я. К ночи эффект утренней таблетки почти проходит. Я нервничаю, но еще не злюсь, надеясь, что ситуацию можно уладить мирным путем. — Я контролирую, сколько я пью, — он хмурится и тянется за курткой. — Ты ни черта не помнишь, Саша, — я вырываю кожанку из его рук и возвращаю обратно на полку. — Ты гребаный алкоголик, и я не раз вытаскивал тебя из клубов, мыл от твоей блевотины машину и квартиру. — Тебе просто понравилось держать меня тут, как в клетке, — он обиженно поджимает губы и в привычном жесте скрещивает руки на груди. — Я просто забочусь о тебе, тупой ты ублюдок, — оскорбления срываются с языка сами собой, и я чувствую, как постепенно теряю контроль над собственным разумом. — Сам такой, — шипит Саша и порывисто хватает с полки ключи и куртку. Дверь распахивается, я бросаюсь вперед, вцепляюсь ему в волосы и рывком тяну назад. Саша вскрикивает и старается удержать равновесие, а потом, стоит мне ослабить хватку, разворачивается и бьет меня в лицо. Глаз взрывается болью. Я на миг теряю зрение, голову сжимает спазм, и это окончательно выводит меня из себя. Не дожидаясь, пока он вновь рванется прочь, я размахиваюсь и бью Сашу в грудь, заставляя отлететь к стене и на миг задохнуться. Он жадно хватает ртом воздух и зажмуривается от боли, но решительности у него не отнимать: он снова, сжав зубы, бросается на меня, целясь кулаком в лицо. Я уклоняюсь и, полностью потеряв контроль над ситуацией и ослепнув не столько от боли, сколько от злости, бью его по голове. Саша падает, утягивает меня следом, я приземляюсь и еще раз вышибаю из него дух тяжестью своего тела. Он извивается, пытаясь выбраться из-под меня, но я бью еще раз, и еще, и останавливаюсь только тогда, когда Саша безвольно обмякает, а из разбитого виска начинает течь кровь, заливая его лицо. Алая жидкость на пальцах не отрезвляет и не успокаивает. Наоборот, меня буквально захлестывает волна ужаса, непонятного и неконтролируемого. Я отпрыгиваю, отползаю от бессознательного Саши, вжимаюсь спиной в стену. Кровь на руках пугает, будто кислота, которая сейчас разъест кожу: я с остервенением тру пальцы об паркет, но они только скользят и пачкают все вокруг. Полумрак коридора невыносимо давит, пугает, как и узкие стены, нависшие надо мной полки и вешалки. Я вскакиваю, снова шарахаюсь в сторону, шлепаю ладонями по стене, пытаясь найти включатель и роняя какие-то вещи с комода. Что-то с шумом рушится, падает, я в ужасе озираюсь и, вновь увидев распластавшегося на паркете Сашу, резко отступаю назад. Затылок пронзает боль. Обезумевший, я несусь сломя голову куда-то в глубь квартиры. Перед глазами темнеет, мне страшно от того, что я не могу контролировать ситуацию, страшно от каждой тени, каждого шороха. Давят стены, будто нарочно подворачивается под ноги мебель. Наконец, споткнувшись, я падаю на колени и врезаюсь лбом в панорамное окно. Меня все еще трясет, но постепенно отпускает. Невидящим взглядом я смотрю за стекло, на трассу и парк внизу, и пытаюсь дышать поглубже. Что это было? Паническая атака? Я кажусь сам себе сумасшедшим и даже думаю о том, что, если Саша уже вызвал врачей из дурки, я не буду сопротивляться. Я сворачиваюсь в комок и лежу так несколько минут, все еще приходя в себя. Ярость и страх уходят, унимается дрожь, зато накатывает дикая усталость, не позволяющая даже шевельнуть рукой. Я бы пролежал так хоть до утра, но сделать это мне не дают мысли о Саше. Собравшись с силами, я поднимаюсь и бреду в коридор. Он все еще лежит на полу, раскинув руки и закрыв глаза, но это зрелище больше не пугает, наоборот, я спешу на кухню, чтобы найти нашатырь и привести его в чувства. Когда я опускаюсь рядом на колени и подношу к его носу вату, смоченную нашатырем, Саша резко вдыхает и распахивает глаза. Пару секунд он просто смотрит на меня, будто не узнавая, потом веки снова опускаются. — Сашенька, — тихо зову я и веду по его лицу влажным полотенцем, стирая кровь. — Живой? — Больно, — только шепчет он и судорожно сглатывает. Я наконец отбрасываю грязное полотенце и обрабатываю небольшую ранку на сашкином виске. Он даже не морщится и так и не открывает глаз. Закончив, я спешу за сильным обезболивающим и водой, и, заставив Сашу приподняться, буквально вливаю в него жидкость с таблеткой. Он глотает, едва не давясь водой, и вновь обмякает в моих руках. Мне не остается ничего, кроме как подхватить его на руки и с трудом подняться — усталость валит с ног. Уложив Сашу, я тут же забираюсь под одеяло рядом с ним, даже не раздеваясь, и обнимаю его, будто боясь, что он сейчас как минимум испарится. Саша приоткрывает глаза, что-то слабо мычит и пытается было упереться в мою грудь, но сдается. Обезболивающее делает свое дело и заодно нагоняет сонливость: он быстро проваливается в тяжелую дрему. Я же долго не могу заснуть. Глажу Сашу по спине, волосам, целую лицо и ни на секунду не размыкаю объятия, понимая, что, скорее всего, делаю это в последний раз в своей жизни. Конечно, наутро Саша очухается, соберет вещи и уедет к матери. Я бы тоже на его месте не согласился жить с психом и тираном. Я заслужил это: даже не смог сдержать данное самому себе слово… Я так и не сплю до самого утра. От усталости раскалывается голова, в глаза будто бы попал песок. Саша беспокойно ворочается у меня под боком, то тяжело вздыхая, то плотнее закутываясь в одеяло. Светает. Я с унынием смотрю в окно, наблюдая за расползающимся за стеклом красноватым рассветом. Наконец глаза все-таки закрываются сами собой, и я проваливаюсь в тяжелую вязкую дрему. Когда я просыпаюсь и не обнаруживаю рядом Саши, меня прошибает холодный пот. То, что он уйдет, не попрощавшись, было ожидаемо, но я все равно надеюсь хотя бы перекинуться с ним парой фраз, прежде чем… Я не представляю свою жизнь без Саши. Не представляю, что будет дальше. Не представляю, как вообще теперь можно жить без него. Я вскакиваю с кровати и, спотыкаясь, спешу в коридор. Утыкаюсь взглядом в валяющиеся на полу «адидасы», тут же поворачиваю на кухню и замираю в нескольких шагах от самого Саши. Он сидит на стуле, закинув ногу на ногу, и курит. Все еще бледный после вчерашнего, но какой-то слишком уж серьезный Саша пугает и привлекает меня одновременно. Даже уставший, в растянутой майке и рваных джинсах он кажется мне прекрасным… Я вовремя напоминаю себе, что уже потерял его, и только хмурюсь своим мыслям. Саша поднимает на меня тяжелый взгляд и затягивается. Нагло, с удовольствием и сталью в недобрых голубых глазах.  — Я все вспомнил, Вадим. У меня резко начинает кружиться голова. Саша еще раз медленно затягивается и продолжает: — А я ведь поверил тебе тогда, в больнице… Если бы ты сразу сказал мне правду о том, что было между нами раньше, я бы простил. Правда, простил. Но ты, ты… Только сейчас я замечаю, как сильно дрожат его руки. Пепел сыплется мимо блюдца на столешницу. — Это было так цинично с твоей стороны — так обмануть меня, — Саша опускает взгляд. Дрожь появляется и в голосе. — Твою мать, а я никогда и не думал, что ты настолько жесток ко мне… — Саш, — я медленно опускаюсь на колени у его ног. — Я, черт возьми, я болен, я часто не контролирую себя… — Болезнь не обязывала тебя лгать. — Это конец? — я вдыхаю тяжелый дым моих сигарет. Саша дрожит весь. Но я боюсь прикоснуться к нему даже пальцем теперь — слишком уж я виноват перед ним. — Да, — коротко выдыхает он и давит сигарету о блюдце. Мы оба поднимаемся. Саша отворачивается к окну. Лучи рассветного солнца золотят его отросшие волосы, рассыпавшиеся по плечам. — Я на время уеду к другу. Поживешь тут, пока не найдем тебе квартиру. Я заплачу за первых месяца два, потом сам разберешься. Если что, ты всегда можешь… — Я не вернусь, — только отрывисто бросает он и тут же добавляет: — Спасибо. В то же утро я собираю вещи и перебираюсь к бывшему однокласснику. Саша не прощается. Только вновь смеряет тяжелым взглядом и захлопывает у меня перед носом дверь.