Больные

Сутки я ничком лежу на разобранном для меня диване в обшарпанной двушке и прихожу в себя. Паническая атака не возвращается, как и приступы ярости, но даже это не радует меня. На вторые сутки я передаю через приятеля Саше деньги для квартиры. Он даже не говорит мне адреса: знает, что мне будет еще тяжелее и я обязательно стану крутиться под окнами. Номер он, конечно же, меняет. Я чуть ли не бьюсь в истерике, раз за разом пытаясь набрать ему, но в то же время понимаю, что Саша поступает правильно. Еще через неделю я возвращаюсь в свою квартиру. Без Саши она кажется пустой. Я не нахожу себе места, а, просыпаясь ночью, шарю рукой по кровати и, не обнаружив чужое тело под боком, больше не могу заснуть. Иногда, спросонья или от усталости, я окликаю его или ожидаю увидеть, например, за углом. Но, наткнувшись только на тишину и пустоту, погружаюсь в еще более глубокую депрессию. Больше на кухне я кофе не пью. Стоит мне опуститься за стол и не обнаружить напротив сашиной кружки с зеленым чаем, начинает мутить. Я боюсь, что мне вновь станет плохо и я начну в ужасе метаться по квартире, круша все подряд, я больше не засиживаюсь дома, а перебиваюсь кофе и сандвичами в кафе. Чтобы отвлечься, я даже углубляюсь в учебу и нахожу работу. Это действительно помогает: полгода, конечно, не пролетают, но хотя бы не тянутся мучительно, словно резина. Я быстро втягиваюсь в круговорот лекций, общения с клиентами и сна и напрочь забываю о каких-либо развлечениях и личной жизни. Мать, сперва радовавшаяся, что я наконец начал учиться, все чаще без спросу наведывается в мою квартиру и пытается то накормить, то записать на дополнительные приемы к психотерапевту. Мысли о Саше никуда не уходят. Он часто снится мне, а вскоре доходит и до того, что я начинаю кидаться к прохожим, якобы увидев знакомое лицо. Прогулки по улице превращаются в ад. Я вижу Сашу за каждым поворотом, в отражениях стекол и в проезжающих автомобилях. Спустя еще несколько месяцев возвращаются приступы паники. Доходит до того, что я боюсь умереть: бешено бьется сердце, немеют руки и ноги, сдавливает дыхание. Потом, конечно, очухавшись, я даже смеюсь про себя: в моем возрасте и с моим неплохим физическим здоровьем умереть от инфаркта кажется мне странным. Однако мое моральное состояние оставляет желать лучшего. Я медленно схожу с ума, а доктор разводит руками, засыпает меня советами и выписывает все новые рецепты. Таблетки я не пью принципиально: я и так апатичен и слаб — куда уж больше? Несколько раз я даже порываюсь разыскать Сашу. Но телефон не отвечает, а мать видит его редко, да и в гости он ее ни разу не звал — отношения у них всегда были напряженные. Я блестяще сдаю зимнюю сессию, без перерыва работаю все выделенное студентам на отдых время, а к лету, окончательно выдохшись, едва не заваливаю все на свете. Саша из моих снов переходит в реальность. Ночью, сквозь дрему, я чувствую его прикосновения и слышу голос, а проснувшись, замечаю быстро покидающую комнату фигуру. Его плавная, кошачья походка и силуэт сводят меня с ума уже в прямом, а не переносном смысле. Я с горем пополам заканчиваю институт и вновь углубляюсь в работу. Таблетки помогают все хуже и хуже. Доходит до того, что во время очередной панической атаки я бью коллегу под дых. Меня тут же отправляют сперва на больничный, потом в длительный отпуск. Но сидеть дома я нахожу попросту невозможным, а в конце концов и вовсе оказываюсь в просторной палате с белыми стенами. Наконец-то время перестает ползти, словно черепаха. Дни спешно сменяются ночами, мелькают лица докторов и родных, таблетки, шприцы. Я уже не отличаю сон от яви и лишь в редкие минуты, когда оцепенение будто спадает, медленно брожу по одиночной палате и подолгу смотрю в окно. Снова возвращается Саша, порожденный моим больным воображением. Я вижу то его силуэт, мелькнувший в коридоре напротив приоткрытой двери палаты, то чуть ссутулившуюся фигуру у главного входа в больницу. Конечно, хочется кинуться за ним, догнать, схватить за руку, крепко, чтобы никогда больше не отпускать… Но стоит мне на мгновение отвлечься, как иллюзия рассеивается. Все чаще, просыпаясь, я вижу, как он отшатывается от моей постели и тут же исчезает в дверях. Но рассмотреть лицо не получается: я узнаю его по походке, золотистым кудрям и тонким кистям рук. Однажды я даже замечаю на сашином пальце тонкое серебряное кольцо — точно такое я много лет назад стянул на цыганском рынке и за ненадобностью подарил ему. Да только кольцо Саша благополучно потерял еще до переезда ко мне, а реальными в моей палате были только родственники и доктора. Однажды спросонья мне даже думается, что я успеваю схватить свое видение за руку. Но стоит мне окончательно прогнать дрему, как я осознаю, что с отчаянием стискиваю пальцы на запястье медбрата. — Сашка? — я успеваю окликнуть иллюзию по имени до того, как наконец различаю чуть испуганное, но любопытное лицо молодого медика. Он ничуть не похож на Сашу, и даже светлые волосы и серо-голубые глаза не позволяют мне вновь забыться. — Меня зовут Андрей, — мягко поправляет медбрат и улыбается. Чуть сдержанно, но действительно дружелюбно и искренне — Саша никогда не улыбался так. — Я здесь новенький. Вы, наверное, меня с кем-то путаете. — Да, конечно… — рассеянно произношу я и чуть приподнимаюсь на локте. За окном самый разгар лета со всем его буйством красок и пышной растительностью, но и это не радует меня. Я падаю обратно на подушки. Почему-то сегодня я чувствую себя лучше, будто наконец очнулся от затяжного кошмарного сна. — Может быть, вам воды? — осторожно предлагает медбрат. А я и не заметил, что он остался в палате. Я киваю и все-таки сажусь на кровати, подкладывая подушку под спину. Он наливает воду в стакан из бутылки и протягивает мне. Потом в нерешительности замирает около моей постели. — Если вам еще что-то понадобится… — Останьтесь, Андрей, — хрипло выдыхаю я и делаю глоток. Мысль о том, что сейчас вновь придется остаться в одиночестве, пугает. — Конечно, — он забирает у меня опустошенный стакан, возвращает его на тумбу и опускается на стул у постели. — Что-то еще? — Как давно вы здесь?.. — интересуюсь я, пропуская мимо ушей его вопрос. После сна все еще немного мутит. — Несколько часов. Раньше у вас дежурила Анечка, медсестра. Вы очень не хотели оставаться один, — его голос, спокойный, мягкий, и фразы, не несущие подтекста или издевки, действуют на меня расслабляюще. Я наконец перестаю чувствовать себя не в своей тарелке. Нервозность и апатию сменяет если не полное умиротворение, то хотя бы видимость спокойствия. Пока я без стеснения, но и без особого любопытства рассматриваю медбрата, он продолжает говорить что-то еще о больнице, врачах, наблюдающих меня, и других пациентах. Я не вслушиваюсь, зато обвожу взглядом каждую складку на белом халате, каждую пуговичку, отмечаю оттопыренный из-за пачки сигарет карман. Потом пристально изучаю тонкие волосы, прядями падающие на лоб и прикрывающие уши, маленький нос, тонкие губы, которые то и дело трогает улыбка. Сашка был разным. Хмурым, злым, наглым, пошлым, даже нежным, но никогда — настолько расслабленным и доброжелательным, как этот Андрей. Саша всегда был сильным, ловким, быстрым — юный медик на его фоне кажется изящным и хрупким. То, что они совершенно непохожи, успокаивает меня: сейчас было бы невыносимо больно общаться с кем-то, напоминающим его. Неожиданно я ловлю себя на мысли, что сравнивать Сашу с кем-то просто глупо: он все равно остается ни на кого не похожим и самым лучшим. — Вам нехорошо? — А, нет, все в порядке… — я только сейчас понимаю, что уже как минимум минуту неотрывно смотрю ему в глаза, и тут же отвожу взгляд. Палата вновь погружается в молчание. Я разглядываю белые стены, постель, широкий подоконник и пейзаж за окном, на этот раз избегая медбрата. Я провалялся на широкой больничной койке всего лишь пару недель, а мне кажется, что прошел как минимум год. — Я часто выходил гулять? — зачем-то интересуюсь я. — Не слишком, насколько мне рассказывали. Да вы и мало что понимали и запоминали тогда из-за лекарств, — Андрей замолкает и поднимается, чтобы подойти к окну. — Мы можем выйти на улицу сейчас? — тут же предлагаю я. — Конечно, — легко соглашается медбрат и тут же спешит ко мне, заметив, что я поднимаюсь с кровати. Я отталкиваю его руку и хмуро зыркаю — он тут же отходит в сторону и смиренно ждет. Чувствовать себя немощным больным омерзительно, да и не так уж я и слаб. — Мои вещи… Я озираюсь по сторонам, и Андрей тут же робко подсказывает: — В тумбочке. Уединившись в маленькой ванной, я переодеваюсь в джинсы и майку и замираю, опершись руками о раковину и уставившись в зеркало. Из отражения на меня смотрит совсем не тот Вадим, злой, активный и эксцентричный, каким он был при Саше. Я выгляжу как минимум на тридцать из-за отросшей темной щетины и мешков под некогда яркими зелеными глазами. Массы поубавилось. Вырез майки открывает бледную кожу и проступившие ключицы. Отросшие волосы еще не лезут в глаза, но уже беспорядочно спадают на лоб, придавая мне еще более неаккуратный и измученный вид. Я умываюсь холодной водой и мокрыми пальцами зачесываю назад челку. Яркое солнце слепит глаза и на миг заставляет меня просто замереть на крыльце, нежась под его теплыми лучами. По небу плывут редкие густые облака, какие бывают обычно в августе, то есть совершенно нетипичные для середины лета. Только сейчас я понимаю, что мы не в Москве. Нет привычного гула машин, а вокруг небольшого белого здания слишком уж большая зеленая территория. — Где мы?.. — я оборачиваюсь к Андрею. Он стоит, сунув руки в карманы халата, и задумчиво смотрит вдаль. На фоне меня и в сравнении с Сашей он кажется совсем невысоким, даже, если корректно так сказать о мужчине, миниатюрным. — Новая Рига, вроде, тридцатый километр, — коротко отвечает он и быстро спускается по ступенькам на выложенную плиткой дорожку. — Пойдемте. Вы курите? Я киваю и беру протянутую сигарету, едва не сминая ее слегка дрожащими пальцами. Андрей ведет меня куда-то вглубь тенистого парка, пронизанного узкими дорожками-тропинками, и наконец опускается на скамейку напротив маленького зацветшего пруда. Я сперва нахожу взглядом свое отражение в мутной, затянутой ряской поверхности водоема, а потом сажусь рядом с медбратом. Он закуривает и молча щелкает зажигалкой у меня перед носом; я жадно затягиваюсь и даже блаженно прикрываю глаза. — Хорошо здесь, да? — Андрей расправляет на коленях полы халата и поднимает на меня взгляд. Даже его глаза, блестящие в косых лучах солнца, пробивающегося сквозь листву, кажется, улыбаются. — Ага, — я с силой выдыхаю дым. Кажется, будто жизнь вновь наполняет меня с каждым вдохом, с каждым прикосновением к шершавой скамейке, с плеском лягушки в пруду и щебетом птиц… Отчаянно не хватает только Саши. Кажется, усадить бы его сейчас рядом, и все — вот оно, счастье. — Вас что-то тревожит сейчас? — он чуть наклоняет голову, заглядывая мне в лицо. Я тут же перестаю хмуриться — его неприкрытая забота, не такая, как у всех остальных врачей и сиделок, действительно помогает отвлечься от гнетущих мыслей. — Да так, задумался о прошлом… — Бывшая девушка, друг, может быть, какой-то родственник? — начинает перебирать он. Без умысла, без готовности тут же поставить диагноз — просто из любопытства. Это легко читается на его открытом лице. — Мимо, — я усмехаюсь, едва не давясь дымом. — Мм, бывший парень? — уже шутливо предполагает он. — Почему бывший и почему парень? — тут же ухмыляюсь я. — Меня так легко спутать с геем? — Нет, просто… — так и не договорив, Андрей мучительно краснеет, прикусывает губу, сдерживая стыдливую улыбку, и отводит взгляд. Вся ситуация кажется мне почему-то до ужаса комичной. И этот стеснительный молодой человек, и я, сам себя доведший до психушки, и даже жаба, квакающая в пруду. Я смеюсь. Впервые за долгое время искренне смеюсь. — Да ладно тебе, — я дружески хлопаю его по плечу, не заметив, как перешел на фамильярное «ты». — Расценю как комплимент. Геи же красивые, ухоженные и все такое… Будто в подтверждение своим словам я лохмачу свои и без того беспорядочно лежащие грязные волосы. Андрей сперва нерешительно, но потом уже открыто смеется вместе со мной. — Так все-таки парень? Красивый хоть? — уже не стесняясь своего любопытства, интересуется медик. — Очень, — только выдыхаю я. Впервые мысль о Саше не кажется мучительной. Наоборот, я рисую его у себя в воображении радостным и счастливым, каким он бывал крайне редко. На меня вновь находит грусть, но на этот раз светлая и легкая. Я не злюсь, не обижаюсь, но все равно в глубине души продолжаю снова и снова проклинать себя.