Бракованная благодарность

За полгода до событий пролога

Небо словно провалилось: унылый серый дождь полоскал полуразрушенный город вторые сутки подряд и нес глубоко увязшим в войне героям неуместное, но своевременное напоминание о надвигавшейся осени. Прежде, эта пора, известное буйство красок, радостно встречали в столице Общества душ. В признанном центре его общественной жизни осень присмиряла постоянные для этого места шум и суету, относя их далеко за пределы стен столицы — туда, где готейцы в нагрузку к своим основным обязанностям отвечали за организацию в руконгайских районах продовольственных ярмарок и праздников урожая по случаю, а чистокровные синигами устраивали себе путешествия или пешие прогулки в Рукон, к лесам и горам, утопавшим в золоте и багрянце осенней листвы. Ныне славный город Сейрейтей онемел, опустел совсем по иной причине. Будто застигнутый врасплох, он позволял выметать свои извилистые улочки усилившемуся ветру, а просторные площади — вымывать ливням, украшать небосвод — дырявым облакам, трепетавшим в непогоду как связка неказистых воздушных змеев, а одиноким обугленным деревьям, вдруг превратившимся из достопримечательностей ханами в монументы поразительной стойкости, мельтешить вместо пестрых лент редкими листьями или искрами от неустанно метивших в них, несчастных, зарниц. Никто не заметил, как знатное ристалище превратилось в унылую картину. Снующие в своей слабости и растерянности черные фигуры меж руин были заняты только им известными делами. Более собранные, видимо — офицеры, устоявшие в бою, кое-как отдавали приказы сорванными в боях глотками и прозябшими в столь неблагоприятный для уборки час губами. Притаившемуся на краю угрюмого Сокёку дождю не попадались на око только белые хаори капитанов, зато всё таких же ярких в своей красноте луж и пятен крови, поражавших разнообразием своих оттенков, было хоть отбавляй. То тут, то там, и вот, за углом, а еще вон там — на территории бывшего — ах не всё ли равно теперь какого — отряда, и после него, там, подальше от Готэевских бараков, где испокон веков процветали угодья и поместья аристократов… Нынче всё война сравнила с землей, всё окрасила в одинаковые цвета серой разрухи славных зданий и бурой памяти падших в войне героев. Дождь снова пролился на землю долгими прямыми слезами, и от его многодневного плача победа приобретала горько-соленый вкус, а еще сковывала ребра выживших промозглой сыростью. — Апчхи! — раздалось внезапное и ударилось эхом разом в четыре белых больничных стены. — Да тише ты! — Провинившегося простудившегося «пожалели» тычком локтя в брюшину, и без того всё еще кровоточившую сквозь широкое плотное кольцо бинтов. Абарай Ренджи обиженно шмыгнул носом и утер тот кулаком уцелевшей руки. Он не дерзнул люто осечься на грубость, ибо громко кричать, да еще и сквернословить в этом месте покоя не приличествовало. Это понимал даже такой простой руконгайский парень как он, равно как и то, что перебранки могли потревожить человека, к которому он вместе с неизменной боевой подругой Кучики Рукией заглядывал уже не первый день. Они оба очень беспокоились за него, хотя, конечно, не показывали этого даже друг другу. — Слышь, Рукия, может, окно закрыть? Осень как-никак на дворе. Ренджи снова поежился. Перевязанный практически по всему торсу, он так и расхаживал, полураздетым, по коридорам и палатам лазарета, навещая то одних, то других пострадавших товарищей. Кто-то из них уже очухался, кого-то прописали здесь надолго, третьи — в основном, ребята из Одиннадцатого, — вообще слиняли к себе, махнув рукой на лечение или решив зализать раны самостоятельно, ну, а четвертые… Ренджи невольно вздохнул и, от проявления чрезмерной сердобольности нахмурившись, рыкнул: — Сколько она еще будет валяться тут? Что она себе думает?! Рукия грустными глазами взглянула на него и поддакивать не стала. …а четвертые, вроде Куросаки Ичиго, лежали которые сутки на больничной койке, подавая слабые признаки жизни, вызывая у всех истинное недоумение, граничившее с шоком. Как такие сильные личности как Ичиго, Урахара, Йоруичи-сан и Зараки-тайчо могли взять и так запросто умереть? Абарай чертыхнулся под нос от безысходности и, не зная, куда деть себя, рванул закрыть-таки окно. — Не смей, — остановил его властный голос Рукии, — больным нужен свежий воздух, иначе… — Ее брови болезненно изогнулись. — Иначе тут можно задохнуться от того количества медикаментов, которые влили ей в рот, ввели в кровь, да еще и обмазали с ног до головы. Тц, чертов Яхве! Пальцы Рукии судорожно вцепились в кушетку, стоявшую по соседству с той, на которой спала Ичиго. Именно что спала — так сказали лекари. Правда, сваливший победительницу с ног отдых проходил для той явно не в безмятежных сновидениях. По разметавшимся рыжим прядям на подушке, по не разглаживаемой складке меж упрямых бровей, по до скрежета сжимавшимся зубам и заострившимся чертам мертвецки-бледного лица, утратившего любые намеки на прежний бронзовый загар да румянец, только бы дурак не догадался, что временная синигами мучилась кошмарами. Что и не странно было, после всего пережитого ею. Вот только безумно обидно за нее, так несправедливо, и очень-очень не ко времени. Ренджи насупился: и на скуксившуюся Рукию, и на тяжело задышавшую во сне Ичиго. В голове у него разрозненные мысли никак не хотели выдавать нужные — по вискам бил единственный вопрос: — Когда ей нужно было проснуться? — Позавчера… — практически беззвучно пробормотала Кучики и немигающим взглядом уставилась на ремешки своих варадзи. — Теперь уже всё равно поздно, — слетело тихое с ее губ чуть погодя. Лейтенант Шестого что-то проворчал и нервно заходил из стороны в сторону перед окном, время от времени цепляясь взглядом за картины происходящего за тем. Вопреки непогоде синигами старались не откладывать восстановление «дома» на потом: трудились все, кто мог, вынужденно лодырничали только такие, вроде него да Рукии, типа раненные. Сам-то он давно бы сорвался что-то сделать, чем-то тоже помочь — Ренджи чувствовал себя сносно и без дела уже порядком насиделся. Однако постоянно гундосившая о «постельном режиме» подруга, да и неусыпно чтивший во всём дисциплину тайчо, да еще и вляпавшаяся опять в дерьмо Ичиго не давали бравому воину развернуться и уйти прочь из лазарета. Ренджи понимал, что здесь от него было мало толку, но он был здесь нужен. Обоим им. И Рукии, не знавшей, как теперь разгрести эту ситуацию, и Ичиго — неизменно являвшейся главной героиней этих самых поистине тупиковых ситуаций. — Я не понимаю, — выразил он свое неприятие красноречивым ударом кулака в стену, — ее что, нельзя было просто запихнуть туда обратно?! — Ка-ак??? — выпучила на него Рукия свои и без того огромные глаза. Оба ученых-гения Общества душ по-прежнему пребывали без сознания, только и той разницы что один — в криокамере, а второй — под колдующими над ним руками капитана Котецу и пришедшей в норму Орихиме. Внезапно Ичиго забормотала что-то сквозь сон и заметалась по постели пуще прежнего, да так, что Ренджи пришлось броситься к ней и придержать за плечо, чтобы она не скатилась с койки. — Н-нет… Н-нет! — не то стонала, не то мычала Ичиго в ухо к склонившейся над ней тут же Рукии, что стала следом утирать под рыжей мокрой челкой лоб, вмиг покрывшийся лихорадочными каплями пота и гусиной кожей тоже. Ичиго стала кусать губы до крови, истово мотать головой из стороны в сторону, бессознательно позволять запульсировавшим зрачкам стучаться в сомкнутые веки в попытке немедленно открыть те и выбраться из тьмы, что опутала ее — той тьмы, что сползала густой смолой с короля Ванденрейха, который, рассеченный ее первоначальным Зангецу, пригрозил с твердой уверенностью: «Ичиго, я могу изменять будущее! И даже переписывать то будущее, в котором умер! Я обещаю вам смертельную угрозу длиною в вечность! Я найду в будущем самый счастливый и радостный миг вашей жизни и именно в этот момент убью вас. Покойся с миром… Куросаки… Ичиго!..» — Не-е-е-е-ет!!! — Ее словно бы кто выкинул из кошмара. Временная синигами резко схватилась со сна, оттолкнув от себя друзей силовой волной вспыхнувшей в ней реяцу с такой мощью, что те оба, лейтенанты, а не простые офицеры, влипли в стену. Севшая на постели Ичиго округлила глаза и оторопело теперь уставилась на друзей, ничегошеньки не соображая, что только что произошло. — Ч-черт… — Счесал кожу на позвоночнике съехавший вниз по шершавым доскам Абарай, морщась от боли сам и в то же время помогая подняться шлепнувшейся на пол Кучики. Та тоже оторопело хлопала ресницами, с некоторой опаской косясь ему за плечо, где яркое рыжее пятно вмиг разбавило интерьер стерильно-белой палаты. — Ичиго, ты пришла в себя, — не то спросила, не то констатировала она, однако подруга ее не слышала — она истово охлопывала себя и постель, не то проверяя что, не то суетливо ища что-то утраченное. — Зангецу? — Верно, она искала. — Где мои Зангецу? — Ее голова вскинулась к потолку, взгляд быстро описал периметр комнаты, затем она так же торопливо окинула себя взором, оттянула с долей брезгливости нелепое юката, в которое ее переодели медсестры, и снова затуманенными глазами посмотрела на друзей в явном требовании ответов на все непонятные ей моменты. — Где я? Что произо… Ичиго запнулась на полуслове, тут же хмуря и хмуря свои и без того напряженные брови, становясь бледнее еще на несколько оттенков чем была сейчас, изнуренная, израненная, опустошенная, обессиленная. Такой, по крайней мере, считали ее все, но у Ренджи с Рукией глаза поползли на лоб, когда едва дышавшая всего какие-то пару минут назад девушка сорвалась с кровати на ноги, резво взглянула в окно и в то же мгновение исчезла, стартовав в сюнпо прямо с подоконника. — Да что она… свихнулась? — промямлил обомлевший Абарай. — А когда с Ичиго было по-другому? — свернула на него глазами Кучики и тут же дернула за руку за собой, направляясь тем же путем, которым сбежала давеча их явно ненормальная подруга. Куда ее понесло — даже Король Душ не взялся бы предсказать, если бы, естественно, был жив. Куросаки и сама не знала, куда летела. Воздух скользил под босыми ногами, точно каток под лезвием коньков. Промозглый ветер холодил кожу, нахально забираясь за ворот, в рукава и под полы юката. По щекам захлестал беспощадный дождь. Впрочем, на его милосердие, кажется, плевать хотели — карие глаза временной синигами, изыскав цель — место вынужденной казни Яхве, полыхнули огнем и выжгли им широкую дорогу до учиненного пустыря, кое-где еще окрашенного в чернильные краски не то крови короля квинси, не то сущности поверженного бога. — Где он?! — Приземлившаяся Ичиго с пугающим равнодушием стала разгребать руками грязь, ногами утопать в размытом песочно-глинисто-земляном иле, что оказался на дне огромной лужи, вобравшей дождя с небес на целый пруд. Ичиго бегала в нем по колено в воде, остервенело шарила по его произвольному дну, крича всё об одном: — Где Зангецу? Отзовись! Старик? Пустой? Где вы, черт бы вас побрал?! Что за шутки?! Забарабанивший громче ливень помешал синигами расслышать любые ответы. Вода под ногами зашумела, зашипела, воинственно стала схватываться пузырями, негодуя, как бурно волнуют ее заводь крепкие быстрые ноги, бегавшие как заводные, из одной стороны в другую и снова по кругу произвольно образовавшегося озера на территориях развороченного Готэя. — Ичиго! — в два голоса окрикнули ее Ренджи и Рукия, потащившись с ходу в мутную рудую лужу к подруге, хотя их появления никто не заметил: Ичиго чуть ли не ныряла в отчаянном желании отыскать свой утраченный занпакто. Хотя бы один. Хотя б осколки. Только это занимало сейчас ее. — Куросаки! — Ренджи вскипел: рьяно преодолев грязные волны и расстояние, разделявшее их, он схватил рыжую за плечо, но тут же был безжалостно ткнут носом в воду. Инстинкты у этой мнимой доходяги тоже, видимо, проклюнулись с пробуждением, а то и обострились вовсе от негодования. Заломив ему руку за спину что добрый мужик, она снова стала истошно звать меч, выворачивая душу всем, не только себе. — Ич… Пфр, Ичиго! — забулькал забарахтавшийся парень. — Да послушай же! — он взялся отбиваться, и не в полсилы — а во всю. Никто не спорил, что «прокаченная» синигамо-вайзард-квинси — серьезный противник для каждого готэйца, но чтоб ее! Не только она одна побывала во Дворце Короля! — Куросаки, мать твою! — Ренджи извернулся, схватил рыжую за патлы и только так заставил ее слушать. — Его нет! — резанул правду-матку в глаза друг. На обходительность у него не имелось времени, да и разбиравшийся дождь заглушал учтивость. — Зангецу сокрушен вместе с Яхве! Меча нет! Всё! Точка! Ичиго замерла, будто молнией пронзенная, как одна из тех коряг, уродливо торчавших вместо красивых вишен, слив, глициний, магнолий, жасмина, прежде украшавших врата многих отрядов. — Ась? — у девушки вытянулось лицо и она, казалось, бездну минут всматривалась в лицо, которое знала, да, судя по неосмысленному взору, не узнавала. — Ками-сама, помоги нам… — Рукия зажала рот ладонью, чтобы не разрыдаться за Ичиго прямо тут на месте: та выглядела не просто потрясенной. Мертвая среди мертвецов, ныне она выглядела всех мертвее. — Ч… чего? — Ее губы растянула в кривой усмешке истерика. Ичиго прыснула смехом, согнувшись пополам, затем, запрокинув голову назад, расхохоталась во всё горло — во всё вопящее от только подбиравшихся к нему рыданий горло, которому не давали сорвать голос. Ичиго напрягала связки от натужного смеха, она скалила зубы в небеса, ловила защемившими солью глазами дождевые капли, била ногами по илу, точно нервозно требовавшая бега лошадь копытом. — Чего, Ренджи? — Всё вмиг стихло, когда ее рука легла на плечо растерянно взиравшего на ее помешательство лейтенанта, и в глаза его метнули стрелой силу всего не вырвавшегося крика. У Ренджи, за плечами которого были сто пятьдесят лет жизни и не один десяток самых серьезных битв, впервые похолодело всё внутри. От страха. Рукия успела рассказать ему о схватке Кучики с Эс Нодтом, который сумел сломить этим чувством даже непоколебимого Бьякую, но Ренджи ощутил себя скованным путами куда жутчайшими — полными тотального отчаяния и абсолютной обездоленности. — Ичиг… — он сглотнул звук ее имени и беспомощно покосился на Рукию, что замерла в двух шагах. Куросаки неожиданно мотнула головой, резко развернулась и продолжила свои лишенные всякого здравого смысла поиски, как ни в чем не бывало, как будто бы она прослушала правду, как будто рядом и не стояло ее верных товарищей, как будто бы спину с влипшим в нее юката не лупил тяжелый дождь. Куросаки озадаченно хмурилась, пренебрежительно фыркала время от времени, заглубляла пальцы в вязкую грязь, проверяла это бурое озеро вновь, сантиметр по сантиметру, наверное, уже по пятому кругу. Куросаки сосредоточенно прислушивалась к малейшему тактильному ощущению на кончиках своих уже порядком обмерзлых пальцев рук и ног, совершенно не желая слышать что-то кроме этого. Например, просьб прекратить свое бесполезное дело, мольб, чтобы она обратно вернулась в какую-то палату. Черные слипшиеся ресницы на это только хлопали чаще, выражая недоумение вкупе с негодованием своей обладательницы. Какая палата? Она совершенно здорова. У нее ничего не болело, абсолютно ничего, ни-че-го, учитывая, каких огромных размеров достигло это «ничего» в ее середке. Ичиго сама себе напомнила сейчас гигай, из которого кто-то невидимой рукой извлек шарик с ее душой. — Это невозможно, невозможно, невозможно. — Где-то остатками рассудка Ичиго отдавала себе отчет, что это шептали ее закоченевшие губы, но смириться с тем, что было реальностью, не позволял ее бунтарский дух, ее жизнь, полная диковинных приключений и самых невообразимых чудес. Она же дважды — дважды! — восставала из мертвых! Она не первый раз теряла силы и занпакто! Она же… синигами, вайзард, фуллбрингер, квинси, а может быть кто-то там еще… «Сейчас. Сейчас непременно что-то случится, и ты появишься, верно?» — вела она который час монолог с безмолвием внутреннего мира. Она уверена была на сто процентов, что это очередное испытание Зангецу, что старик проверял ее стойкость, а Пустой… О, этот чертов шут, он вновь наверняка решил поиграть с ней. На сей раз — в прятки, не иначе. Да, черт возьми! В ином случае, даже если ее мечи сломали, то Маюри, Двенадцатый, Урахара, Тессай, Хачи, Орихиме — кто-то да починит их! По-другому быть не может. Ичиго без устали мотала головой, не соглашаясь с глубинными сомнениями: она верила, что найдет выход, она верила, что, пока жива, то сумеет перебороть всё, что сумеет всё вернуть, исправить, выкрутиться, точно-точно. — Где капитан Куроцучи?! — вскинула она лицо к друзьям, вторя своим мыслям, но, даже не став ждать ответа, сорвалась с места и понеслась к территории НИИ тотчас же. Ноги еще помнили туда дорогу, пускай Исследовательский центр и перестал возвышаться замысловатым строением над бараками своего отряда. Капитан Двенадцатого нашелся в восстанавливающей тело и дух криокамере, которую — к великому негодованию временной синигами — раскрывать было нельзя, которая — к еще большей ее ярости — не открылась даже, когда она стала колотить в нее кулаками и истово пинать ногами всё то время, пока ее не оттянули за шкирку те еще «друзья»: Рукия и Ренджи. Ичиго зло фыркнула на них обоих и помчалась на поиски Урахары. Он ведь должен был тоже где-то здесь ошиваться? Долгие поиски, которые по горячке запала Куросаки даже не вымотали ее и без того осунувшееся тело, привели сбежавшую пациентку обратно в лазарет, где в одной из палат обнаружился заштопанный в прямом смысле этого слова шляпник, еще дышавший, но, увы, не имевший возможности ей помочь как-либо. Ичиго пыталась «разговорить» и его, пока окончательно не разбила кулаки в кровь о больничную кровать, а голос не сорвала к черту. — Ичиго, — блеклой тенью плетшуюся к себе девушку окликнул родной голос, заставляя у той уронить сердце в пятки и заморозить зрачки на одной точке. Не гнувшейся шеей Ичиго еле обернулась: — Па-ап? Ты… здесь? — Она не знала, что старик взялся за Энгецу и также отправился в бой при всём параде бывшего капитана Готэя. — Что-то с девочками? — Этот вопрос перерезал горло ей что клинком. — Нет, — несмело мотнули ей головой, и старший Куросаки рухнул перед дочерью на колени. — Нет, Ичиго, это с тобой. — По его отчего-то впалым щекам прокатились крупные градины слез. Иссин, конечно, отличался эмоциональностью, но чтобы терять привычное бодрое расположение духа?.. Его дочь неосознанно тряхнула головой, напряглась всеми мышцами, шагнула назад, воспротивилась предчувствию чего-то нехорошего, взявшего буравить прожорливым термитом ее сердце. Ее ноздри пропек жар, дышать стало невыносимо трудно, поэтому она, вздернув подбородок кверху, приоткрыла рот, пытаясь жадно схватить им воздуха, а глазами зацепиться за потолок и не дать себе упасть. Отец обнял ее за ноги и прижался к ним лбом. — Прости, прости дурака старого, — горько расплакался он, — не уберег я тебя. Там. В Каракуре.