Бракованная благодарность

Статично-унылый вид за окном не просто надоедал — чем дальше, тем больше он начинал откровенно раздражать и без того расшатанное состояние духа. Один и тот же ракурс на мертвый Сейрейтей, на тоскливое небо, бесконечным полотном его накрывавшее, на бледнеющие день ото дня леса и поля, составлявшие горизонт и сбрасывавшие теперь всю свою сочность зеленой жизни в угоду медленно убивавшей их осени — всё это не вселяло в душу ничего кроме меланхолии, и только инстинкты, по-прежнему заставлявшие сердце пульсировать животворным огнем, еще хранили в нем намеки на более сильные и яркие эмоции в противовес пожухлой поре. Смерть. Что могло быть естественнее нее для этого времени года, для этой параллели мира? Как ни в каком ином месте, здесь, она, слившись с осенью в безмолвной пантомиме, ступала неторопливыми тяжелыми шагами по земле, оставляя по себе шлейфом след из иссушенных трав и скукожившихся листьев. Смерть стылым дыханием по праву сковывала этот разыгравшийся иллюзией жизни Мир давно умерших и мертворожденных, землю ходячих мертвецов, а не чудом воскресших где-то в запределье, в котором всё было не так. Не те люди. Не те дома. Не та природа. Не то небо. Не та земля. Не то время. Всё-всё не то для того, кто оказался здесь по несчастью со сбереженной памятью и цепкой ностальгией по иному, истинно живому миру, в котором даже осень была иной — красочной, озорной, оставлявшей по улицам кристальные лужицы и кленоволистовые кораблики в них, в которых она убаюкивала красу Каракуры до весны. В Обществе душ осень-убийца отнюдь не пела колыбельных песен природе — усыпляла ее, навечно сокращала дни, жадными губами выпивала из нее все цвета, а разом с ними и тот рыжий, что прежде отгонял любую тьму своими яркостью и непокорностью. Здесь и он поблек, выцвел изморозью на вчерашней луже. Цок. Цок-цок. По сю сторону окна тоже словно всё замерзло; тишь была настолько тихой, что удары сердца принимались даже не за стук часов, а за звон новогодних буддийских колоколов. Сердца эхо, хоть и мерно стучавшего, оправившегося, очнувшегося, ударяло тревожным набатом о безразличные стены, которым только надежд и подавай. Нахождение в них походило на заточение в вакуум — неустанно давивший на тело вакуум, холодом своим поднимавший на дыбы все волоски на коже, а внутри всё расплющивавший должной обреченностью. Ичиго поежилась. С глубинным неприятием предсмертных картин, которые рисовали ей Сейрейтей на пару с Руконом, она поморщила нос. Может, унылая пора сулила и ей скорую неминуемую кончину, да только терять краски девушка с упорством, достойным не то уважения, не то поражения, не торопилась, как и прислушиваться к роковому безмолвию души. Она снова вышла из комы и, хоть и побледнела под стать осиновой кроне, еще не слилась с белизной палаты, так рьяно хотевшей стать ее последней обителью вместо уютного родного дома… — Ты не ешь. Твой бульон остывает. Монотонный упрек лег в ухо Куросаки, вызывая у нее еще больший озноб от неожиданности и напряженной атмосферы: не иначе как первые морозы пробрались сюда разом с режущей холодностью стальных очей капитана Кучики. От его пробирающего взора в этой комнате мог застыть не только суп, хотя размеренность речей его убивала сильнее, обдавая пущей безнадежностью, точно больничную койку под доходягой уже кто-то прагматичный подменил смертным одром. Эта самая «доходяга» вздохнула глубоко, приблизила уже теплую, не горячую, пиалу к губам и без какого-либо удовольствия отпила положенное больным питье. Данная субстанция мало походила на суп Юзу, которым сестра потчевала вынужденно задержавшихся в клинике Куросаки больных. Лишенное витаминов, жиров, белков и элементарной соли, такое пойло вызывало мгновенное желание тотчас же тут и помереть, не откладывая на завтра. Ичиго скривилась, пожевав язык, и подняла взгляд на заведомо неумолимый лик капитана Кучики. — Доволен? — устало проронила девушка: что еда, что собеседник, что место, в которое она вновь угодила, вызывали в ней одинаковые — постные — эмоции. — Нет, — спокойно ответили на ее очевидное, хоть и голословное возмущение, а затем стальные глаза красноречиво указали на поднос, стоявший на коленях пациентки: тот полнился еще массой питательных безвкусных яств, которые были призваны восполнять элементарные запасы реяцу. — Вот, когда покончишь со всем, то многие, особо за тебя беспокоящиеся, смогут вздохнуть с облегчением. Куросаки смерила Кучики скептическим взором, но, напоровшись на незыблемую требовательность во всём его виде, обреченно выдохнула и поддела хаси лапшу: проще было тряпку сжевать, чем спорить о чем-то с этим известным занудой. — Ты так и будешь со мной сидеть? — Спустя затянувшуюся паузу и половину ужасной трапезы у временной синигами созрел закономерный вопрос. Ей не терпелось избавиться и от подноса на ногах, и от мужчины, явно засидевшегося подле. Ичиго очнулась еще несколько часов назад, но за всё это время Бьякуя, нашедшийся тут же, даже позы для сидения не сменил, не говоря уж о каком-либо намеке на движение в сторону выхода. Бездумно оглядев кусок рыбы, зажатый меж палочек, Ичиго догадалась сама, раз ответом ее не одарили: — Меня больше не пустят в родовое поместье… — Она запнулась, не договорив: «…поэтому ты здесь». — Нет, — подтвердили ее догадку. Девушка совсем сникла и отодвинула от себя еду, игнорируя полное несогласие с этим в чужих глазах. — Я неголодна, — обронила она тихое и в который раз за сегодня повернула голову к окну. Только так она могла позволить себе что есть силы зажмуриться и промокнуть влагу, в которую невольно вобрались ресницы. Рефлекторно вздернув профиль кверху, будто не смиряясь с этими эмоциями, Ичиго с сухим шорохом рассыпала волосы по вмиг опустившимся плечам и, гнетомая новой мукой, бессильной ладонью потянулась к почти остановившейся дышать груди. — Теперь оно вновь захиреет, без меня? Глава иного Великого Дома, чей силуэт улавливался в стекольном отражении, чуть мотнул головой. — Дальнейшим обустройством поместья займутся другие Шиба. Твоей реяцу вполне хватило поднять его с руин, однако вторая подобная встреча может стать роковой для вас обоих. На такие дома пагубно влияет смерть главы, в особенности, если преемник был не обозначен. Куросаки сцепила губы до бледноты, но вместо них заговорили судорожно забегавшие зрачки в ее очах. Она, как всегда, хотела помочь, но, как и всегда, не могла сложить четкий план дальнейших действий, которые в данный час еще и «корректировались» отсутствием ее врожденной и неотъемлемой жизненной энергии. Куросаки Ичиго привычно ассоциировалась у всех со вспышкой света или огня, и ей нужно было, остро требовалось гореть ею, но сейчас… она таяла на глазах, будто догоравшая свеча. В палате пролегла тишина. В чем-то губительная из-за явной недосказанности, в чем-то, наоборот, спасительная, коль не существовало правильных слов для неправильных ответов. Кучики не умел жалеть, Куросаки знала. Мужчина, способный отдать на казнь близкого человека, пускай и исправившись со временем, пускай и заметно изменившийся, в ее глазах он по-прежнему хранил в сердце всё тот же лед, коим так нарочито сверкал его слишком прямой, пронзающий прямо в Сон души взор. То чувство, когда капитан первым вырвал у нее силу, очень походило на нынешнее ее состояние с единственным отличием: Куросаки медленно, но уверенно начинала осознавать, что кредит ее везения стремительно добегал до конца, и на этот раз никто и ничто не спасет ее, даже она сама. Время чудес вместе с осенними листьями опадало в промозглое фатальностью небытие. — Это конец? — Наверное, именно потому, что перед ней сидел именно такой синигами, как Бьякуя, Ичиго и спросила без обиняков. Тот же вопросительно выгнул бровь в адрес нее, повернувшейся резко и взглянувшей практически в упор. Застать Бьякую врасплох было практически непосильной задачей, но сейчас на лице у безусловно проницательного мужчины проступила явная растерянность, граничившая с удивлением. — В каком смысле? — «многозначительно» выразился обычно гораздо более велеречивый аристократ. Ичиго кисло улыбнулась, забавляя себя немного такой реакцией невозмутимого капитана. Женское лукавство не к месту взыграло в ней, а острый язык ее так тот даже в минуты слабости не терял прыти: — Думаешь, только тебе позволено загодя хоронить себя? «Куросаки Ичиго, спаси Общество душ…» — без стыда передразнила она его слова, когда он, смертельно раненный, возложил на нее и свой долг, и последнюю надежду на спасение этого мира. Опешивший от подобного, крайне возмутительного и недопустимого для сложившихся обстоятельств подначивания, Кучики оторопело моргнул, вызывая тем самым только смех у несносной рёки. Ее надобно было проучить, или, в крайнем случае, просто научить, как должно было аристократке вести себя с людьми своего круга, однако Кучики не успел вдаться в многочасовую лекцию по этикету в качестве наказания: заливистый смех у Куросаки внезапно оборвался и сменился изнурительным кашлем. Она испуганно схватилась простыни, пытаясь не сорваться куда-то в невидимую пропасть, в которую уже успело потянуться ее отяжелевшее, скованное спазмами, тело. Продохнуть не было ни сил, ни возможности — ребра норовили разогнуться в прямые, разорвать грудную клетку и выплюнуть наружу легкие. Ичиго жадно захватала ртом воздух, но тут же в ужасе выпучила глаза — мозг ее в этот момент провалился куда-то в черноту, зашипевшую смолой из божественного тела, ворвавшуюся в сознание тысячью глаз и жутким хохотом: «Умри, умри, дочь моя, а-ха-ха-ха!!!» — Ях… Яхве… за-ткни-и-и-ись! — сквозь кашель сорвалась на крик Ичиго и, надломленная им, рухнула прямо… в чужие, пропахшие сакурой и надежностью, руки. Бьякуя и сам не отдавал отчета своим действиям: инстинктивно дернулся вперед и подхватил обессиленную кашлем душу. Такое с ним уже бывало, и многие разы. Сначала с сенсеем, затем — с женой, теперь — с другом… Возможно ли, что он мог теперь так называть Куросаки, которую видывал и в зените наивысшей ее мощи, и теперь, неумолимо падавшую вниз, точно с обожженными крыльями? Ичиго жалобно заскулила где-то в области его сердца. Затрепыхалась, точно пронзенная молниями шунко. А Бьякуя глядел и не видел черно-красных пятен крови, которые чудовищным недоразумением расплывались по его хаори. Бьякуя не морщил нос в брезгливости, не считал мгновений, когда невольный долг признательности отпустит его, а он — героя Общества душ. Бьякуя вообще выглядел отрешеннее обычного — судорожно гладил Ичиго по спине, не то растирая, не то согревая ее конвульсивно подрагивавшие лопатки, утратившие те самые крылья, что давали временной синигами силу порхать над головами у всех, даже самых великих из капитанов. — Зангецу… Где мой, Зангецу?.. Верните мне его… хотя бы попрощаться… «Так вот оно что?» — изумление поразило стальные глаза, подкидывая их обладателю совсем иные, приземленные параллели для догадок. У этой рёки всё было не так, как должно было быть: вовсе не способность парить над землей требовала она — она истово желала ощутить неподъемную тяжесть своего меча, который наделял ее противоестественной легкостью, скоростью, жизнью, но, увы, тщетно… Куросаки понемногу затихала: смертельный кашель пощадил ее на сей раз. Кучики же продолжал безмолвно принимать остатки ее страха и мук, монотонно перебирая ломкие сухие рыжие волосы. Краешком сознания он невольно переживал повтор страниц из своей жизни, слегка недоумевая, почему смоляной шелк волос в его руках не заканчивался так скоро, а, напротив, тянулся под ладонями жесткими непослушными и до боли в очах яркими прядями. Образ покойной жены не возникал наяву — здесь, на белом фоне больничных стен, ее сложно было бы не заметить. Однако Бьякуя и не стремился сравнивать ни похожие ситуации, ни разных женщин — он просто не мог не помочь; в разрез общественному мнению безжалостным он не был рожден. Кучики осторожно покосился вниз, минуя рыжую макушку, стараясь заглянуть под потемневшую прилипшую к челу челку, ожидая увидеть под ней уснувшую, выдохшуюся, больную, но дрожь чужих ресниц и влажный отблеск под ними, улавливавшийся в остекленевших карих очах, говорили о том, что Куросаки бодрствовала. Хотя сама она вряд ли отдавала этому отчет, вперившись нерушимым взглядом в одну точку. Капитан несколько напрягся: смерть, поторопившуюся съесть атмосферу этого места рьяно захотелось распугать шикаем Сенбонзаркуры. С одним занпакто на двоих проделать это ему было более чем логично, и внезапный порыв геройства тут был совершенно не при чем. Импульсивность не входила в привычки давно остепенившегося Кучики, а потому в голове его быстро и четко выстроенной цепочкой из дальнейших мер и их последствий возникло вполне возможное разрешение той проблемы, в которой увязла временная синигами. Всё-таки он покривил душой: параллель с Хисаной образовалась помимо его воли, хоть и не она вовсе повлияла на его решение. — Ичиго… — Впрочем, 28-му главе клана Кучики не успели дать возможности озвучить свои соображения вслух — в палату тихонько постучались и девушка в его руках враз отмерла, живо отстраняясь. — Во… войдите, — осипшим горлом пробормотала она и поспешно утерла лицо тыльной стороной руки. В проеме двери зажглось еще одно яркое, рыжее, пятно. Вечер незаметно подкрался к окнам лазарета, а это означало, что черед навещать разбитую победительницу настал для ее друзей из Генсея, которые до ночи заканчивали свою посильную помощь Обществу душ в исцелении выживших и устранению разрухи. Куросаки встрепенулась, даже приободрилась как-то, завидев знакомое, милее во стократ чем все обитатели Готея, лицо, потому как тот человек навевал ей воспоминания о доме. По сю сторону сенкаймона свое место временная синигами так и не нашла. Пока. — Иноуэ Орихиме, — капитан Кучики жестом пресек безмолвный диалог девушек, — позволь мне еще минуту переговорить с Куросаки Ичиго? Юная целительница вскинула недоуменно брови, но воспитанная, не в пример своей подруге, она согласно кивнула, поклонились и поспешила скрыться обратно в коридоре. Черед удивляться настал для Ичиго: — Что еще удумал? — болезненно насупилась она, покрывая чело чуждыми юности морщинами. Отныне старость для нее вообще могла растянуться на тысячелетия: сильные души старели очень медленно, если им, конечно, выпадал такой шанс — дожить до старости. Командир Шестого отряда и одновременно глава одного из Великих Домов Сейрейтея, не теряя величественной осанки, немного повел подбородком кверху и чуть свысока взглянул на окрещенного в мыслях друга — по-иному глядеть на нее его гордость должна была привыкнуть. Возможно, задуманное им могло этому поспособствовать, как и шансу Куросаки пожить подольше, однако Кучики слишком хорошо знал ее, чтобы не обольщаться и заранее подготовить свое самолюбие к уязвляющему его отказу. — Ты можешь перебраться в мое поместье, раз уж связи с родовым гнездом у тебя не сложилось, — в этом состояла основная суть его идеи. Ичиго хлопнула ресницами. Затем еще, и снова, продолжая хмурить брови сильнее и поджимать губы в намерении одновременно сдержать презрительный фырк и напрямую послать Бьякую с его «подачкой». Именно так и прозвучало это из уст его высокомерия. — Да я лучше в лазарете сдохну, чем буду чувствовать себя обязанной тебе до последнего своего вздоха, пускай он и не за горами! Кучики молча поднялся на ноги — иной реакции, собственно, он и не ожидал. Проследовав к двери неторопливыми шагом, он не чувствовал себя смертельно оскорбленным недоверием или слишком выразительным пренебрежением его благодарности за всё сделанное временной синигами, в том числе и для его семьи — Кучики просто пытался подобрать те самые аргументы в пользу оброненному им предложению, которые заставили бы гордую Шибу передумать и на время сменить одно сильное имение на другое. — Я бы на месте того, кто так сильно желал вернуть свой меч, не был бы столь категоричным. — Бьякуя повернул голову к Ичиго, уже взявшись за дверную ручку. — Поместье Кучики обладает мощной духовной силой. И ты уже неоднократно останавливалась там. Личные взаимоотношения не имеют значения, когда в ход времени вмешивается рок. Насколько я успел заметить, Куросаки Ичиго всегда использовала все шансы на победу, и было бы безрассудно с ее стороны пренебрегать хотя бы одним, если впереди ее ждет схватка с противником посерьезнее Айзена или Яхве. Победительница над последними недовольно фыркнула, чувствуя себя загнанной в тупик. Она опустила глаза, теряясь взглядом где-то меж складок белых простыней и своих ладоней в тон им, что лежали поверх. Ичиго растерялась — решение застряло в горле комом. — Будем считать, что ты еще не ответила. Я подожду твоего ответа до завтра, ибо пренебрегать им дольше будет чревато для твоего здоровья, — обронил Бьякуя, не давая Ичиго особого выбора — лишь иллюзию его, колебавшегося меж силой неповиновения и жаждой жизни. — Куросаки-тян, можно? — медноволосая головка Иноуэ вновь просунулась в комнату и одарила подругу ободряющей улыбкой, не допуская в той ни малейшего желания отказать в визите. Та кивнула: обдумать всё хорошенько наедине, взвесив все «за» и все «против», временной синигами не дали верные друзья. Так, за прошмыгнувшей в палату Иноуэ следом вошел скуксившийся Исида, дверь же закрыл как всегда собранный Чад. Все трое разместились кто где, но ближе всех, естественно, оказалась к больной целительница. Уже не спрашивая на то позволения — так много раз она проделывала эту процедуру, — Иноуэ попыталась вновь исцелить ее. В комнате на какое-то время устоялась тишина, в которой все, включая саму Ичиго, неотрывно следили за пальчиками Орихиме, за ее феечками, поддерживавшими щит отрицания, за переливами реяцу, которая искажалась в нем рябью, точно способности этой подчиняющей натыкались на какую-то невидимую преграду, отторгавшую ее самую искреннюю помощь. — Мне очень жаль, — сдалась Иноуэ, когда ее челка сделалась совершенно мокрой от истового напряжения, а натруженные руки задрожали как у эпилептички. Опустив виновато глаза, она бездумно пригладила складки на выделенных ей хакама и тяжко вздохнула: — Не понимаю, почему мои силы не действуют. Если бы не знание того, что посредством магии Шун Шун Рикка было исцелено множество бойцов, пострадавших в войне, друзья бы сослались на потерю сил еще у одной из компании, ведь таких и так было уже двое. Способности квинси оставили не только Ичиго, но и Урю, уйдя навечно к своим истокам, в тело императора, которое, в свою очередь, стало новым источником духовной энергии Короля Душ и баланса меж мирами. Впрочем, за это равновесие, как и за саму возможность существования будущего, многие заплатили слишком большую цену. Ичиго и Урю в том числе. — Это всё он, его вина, Яхве, — пробормотала, насупившись, Куросаки, — твоей вины в том нет, Иноуэ. Исида, поправив на носу очки, не отвлекаясь от созерцания вида за окном, едко заметил: — И с чего такая уверенность? Ты ведь еще и синигами, Яхве не смог бы нивелировать эту твою часть. Это даже не сила пустого, что слилась с душой твоей матери, и которую император призвал вместе с твоей силой квинси. Куросаки скрипнула зубами: она разделяла чувства друга, которому не впервой было терять свои способности, но теперь уж точно наверняка. Однако в его тоне улавливалась не то обида, не то зависть к возможности вернуть себе хоть что-то из арсенала намешанных в ней кровью родителей сил, ведь у Урю шансы такового отныне равнялись стабильно-непогрешимому нулю. — Если ты запамятовал, мой отец, отринув силы синигами и став человеком, также тесно связал эти две сущности с квинси-способностями. С тех пор, как Зангецу исчезли, я чувствую тотальную пустоту в душе. Скажи, умник, будь там хоть намек на дух занпакто, разве бы я сидела сиднем? Да я бы сто способов испробовала бы, только вернуть его! Я. Уже. Делала. Это! — Категоричная Ичиго обожгла Урю укоризненным взором и чертыхнулась под нос. Друзья вновь помолчали, каждый не решаясь скинуть с себя поразившую их, четверых, общую немоту. Все пытались придумать какой-то выход — это виделось по глазам, которые не хотели мириться с устоявшимся порядком вещей. Ежевечерние посиделки, похожие не то на сговор, не то на проводы, стали уже неизменными на протяжении всего того времени, в течение которого Ичиго провалялась в лазарете. Иноуэ, Исида и Чад вели многочасовые беседы, в которых только то и делали, что прикидывали, выдумывали, высказывали самые невероятные идеи о том, как ей помочь. О том, насколько критически могла сказаться на Ичиго долгожданная победа над врагом, они узнали едва ни с первых дней, когда господин Киринджи огласил, что временной синигами с ее нынешним уровнем реяцу и тем ущербом, который был нанесен ее телу многострадальной битвой с Яхве, даже Нулевой отряд не сможет подсобить. Всё, что могло излечить ее — банальное время, но, увы, и то для тающей Куросаки оказалось подобно невозможной роскоши для нищего. Более того, чужую реяцу ее тело по какой-то причине не воспринимало, со своей — периодически боролось, лечение повсеместно отторгало, а еще, словно бы нарочно, стремилось отмереть. Киринджи назвал это не менее банальным «переутомлением», но и от этой беды рецепта лечения не дал. — Он мерещится мне, — обронила вдруг Ичиго. Исиде, вскинувшему на нее вопросительный взгляд, она кивнула: — Яхве. Он. Постоянно повторяет, что мне нужно умереть, а еще не перестает пугать, что наше будущее он давно подмял под себя. Можешь считать меня шизофреничкой, но я чувствую его присутствие отчетливее, чем след Зангецу. Это выматывает, страшно выматывает всю душу. — Ты боишься его? — Урю повернулся к ней лицом. Ичиго кисло усмехнулась: — Нет.Он просто засел в печенках. Достало. — Возможно, всё дело в этом? — допустил Чад. — Если бы Ичиго ничего дурное не отвлекало бы, она бы пошла на поправку, а там бы и силы сами по себе вернулись, м? Орихиме согласно кивнула: — Садо-кун прав, но… у Куросаки-тян нет столько времени. — Она досадливо стукнула кулачками по коленкам: — Ах, если бы она смогла вернуться домой! Родные стены, они бы точно помогли ей. Урю нервно потер переносицу: — Да уж, это верно. Еще и с родовым поместьем вышло всё не так, как ожидалось… Он невольно обвел взглядом лаконичную, ничем не благоприятствующую выздоровлению, палату. Как сын медика он видывал такие однотипные комнаты не раз, да и сам частенько отлеживался в них, таких, скупых на сочувствие. Куросаки нужно было увозить отсюда и как можно скорее, пока она окончательно тут не зачахла. То, что она уже принимала вероятность смерти, служило всем, кто знал ее, тем самым тревожным звоночком, когда идеи о ее спасении следовало не обсуждать, а генерировать с утроенной скоростью, а еще лучше — поступать излюбленным Куросаковским методом: сначала делать, а уж после думать, совершать спонтанные поступки, а уж после работать над ошибками. Исида всегда порицал подобную импульсивность в подруге, но теперь, когда время ополчилось против победительницы, а несправедливость нависала над ней точно дамоклов меч, он вынужден был прибегнуть к какому-то безумию, не иначе. Исида, как и Иноуэ-сан, как и Садо, как и Кучики-сан с Абараем, просто не могли позволить Куросаки взять и умереть без боя. Ичиго исподлобья покосилась на друзей: жалость в их лицах давно сменилась полной растерянностью на грани шока, из-за чего даже в движениях Чада улавливалась какая-то нервозность, соревновавшаяся с истеричностью Исиды и эмоциональностью Иноуэ. Это мало успокаивало ту, которую, по сути, как раз они все и должны были отвлекать разговорами и подбадривать лживыми заверениями, что всё скоро образуется. Однако вместо уверенности в завтрашнем дне Ичиго получала нелепым бонусом ко всеобщей истерии вспышку неуемного желания всех уберечь, в данном случае — от самой себя, умирающей у них на глазах. — Вообще-то, — начала она только, дабы их успокоить, — Бьякуя только что предложил пожить у них в поместье. — Девушка рассеянно пригладила себя по свалявшимся волосам, судорожно убирая те, непослушные, за уши. — Ха-ха, — выдавила она из себя язвительную усмешку, — и с чего эта аристократская задница решила, что я соглашусь, не знаю даже... Все трое товарищей обомлели от услышанного и выпучили в одночасье глаза на нее. Ичиго даже сделалось неуютно, отчего она непроизвольно повела плечами и заерзала в постели. Наконец, откинувшись на подушку, приставленную к спинке кровати для удобства сидения, она сомкнула руки в замок, ибо недовольно скрестить их на груди сил пока не доставало. — Чего вы смотрите на меня так? — пробубнила она. — Кучики-сан пригласил Куросаки-тян к себе? — в голосе Иноуэ аукнулась радость. — Это неплохо, ведь так? — повернул голову к друзьям оживившийся Чад. — Определенно, — Исида со знающим видом кивнул и снова поправил очки, — это может сдвинуть дело с мертвой точки. Прости, Куросаки, за каламбур, — прозвучало как издевательство, а не извинение. У Ичиго звучно скрипнули зубы, даже румянец отыскался нежданно на порядком запавших щеках. В выцветших карих очах из вспыхнувших с раздраженности искр принялось разгораться пламя, пока ее трое друзей, завязав бурное обсуждение перспективы ее переезда в поместье Кучики, напрочь позабыли спросить ее мнения на этот счет. — Я вам что, пустое место? — прошипело ее горло, а под пальцами звучно треснула простыня. — Вы, реально, полагаете, что я переселюсь к этому заносчивому, самовлюбленному, равнодушному холоди… — …который уже неделю опекает тебя? — бесцеремонно перебил поток возмущения Исида и подошел вплотную к кровати. Опалив уставшее зрение Ичиго бликами своих стекол, он вдруг синими-пресиними очами пронзил глубоким укором подругу насквозь. — Ты совсем идиотка? Или в мученицы решила записаться? Ты что, твердо решила умереть?! — кажется, его прорвало, как долго созревавший нарыв. — Тебе в твоем плачевном состоянии предлагают дом, полный всяческих благ, круглосуточного ухода, а главное — бесконечно глубокого запаса реяцу, которая принадлежала двадцати восьми поколениям Кучики! Ку-чи-ки, — процедил он едко, по слогам, — ты соображаешь, о ком идет речь, какую честь тебе оказывают и какая это удача?! — Так что мне им всем, — обреченная синигами, даром что находилась на финишной прямой к смерти, всё же изыскала в себе не меньшие запасы упрямства и противоречия, — ноги целовать за оказанное одолжение?! Исида опешил от такой твердолобости, поэтому в ход пошла забота Иноуэ. Она положила ладонь на руки подруги и настойчиво помотала головой. В ее глазах читалась мольба, в них же стояли еще не пролившееся слезы, а зрачки подрагивали под стать губам, силившимся растянуться в ее фирменной деланной бодрой улыбке, которой она пыталась успокоить любого, кто начинал за нее волноваться. Сама же, она постоянно обо всех беспокоилась не меньше, причем до самозабвения. — Куросаки-тян, никто не говорит об одолжении. Я уверена, Кучики-тайчо делает всё это из великой благодарности тебе, как спасителю Общества душ. И потом, ты сохранила ему его сестру, Кучики-сан. Что, если ему представилась возможность хотя бы в такой способ выразить тебе признательность и за это? Ты не чужой человек их семье, да и всему Готэю. Ты просто обязана согласиться, Куросаки-тян. Если не ради себя, то хотя бы… — голос Иноуэ сорвался, но она собралась и договорила, — …ради нас. Не умирай, пожалуйста, Куросаки-тян. Позволь нам всем помочь тебе. — Угу, — раздалось твердое Чадовское: Ясутора стоял за спиной у Орихиме и смотрел с выжиданием, как и резко говоривший до этого Урю. Все трое друзей, хоть и в разной манере продолжали быть рядом с ней, неустанно поддерживать, хотя где-то по ту сторону сенкаймона уже во всю шел новый школьный семестр выпускного класса, и со стороны Ичиго, утратившей любую возможность вернуться и закончить школу, задерживать подле себя одноклассников было верх эгоизма. Конечно, они дороги были ей, все как один, включая въедливого Исиду, но позволять им каждодневно изыскивать способы ее спасения также было жестоко. Да, Ичиго хотелось бы видеть их лица до самого конца, но дать им надежду и отпустить с миром домой — хотелось больше. В конце концов, что она теряла? Разве что остатки своей гордости, которая мертвым не особенно-то и требовалась. — Хорошо, — закрыла она глаза, сдаваясь безмолвному натиску друзей и разом приставая на самое неожиданное предложение в своей жизни. Бьякуя так хотел ее отблагодарить? За победу? За Рукию? Ичиго обреченно выдохнула: что ж так тому и быть. Деваться ей в этом мире и в своей беде всё равно было некуда.