Бракованная благодарность

Новый день настал, подготовив для Ичиго тот же ворох безответных вопросов и вогнав в прежний водоворот мук да угрызений совести. Новоиспеченная невеста ощущала себя в свой «главный день» паршивей чем в схватке с Яхве, Айзеном, Эспадой и штернриттерами вместе взятыми. Ей надобно было сиять и улыбаться до боли в щеках, а в отражении вместо объявленной счастливицы сидела мученица, что зря пыталась выдавить из себя радость, ведь радоваться особо было и нечему. Белый наряд — точно погребальный саван; это какая-то нелепая шутка судьбы рядить невест в траурные одежды, в комплекте с которой шла та дикая формулировка о «смерти» девушки в ее роду и переход в другой, в мужнин дом. Конец жизни прежней и начало новой: для Ичиго сей символизм был обличен в чудовищно правдивые, совсем не радушные черты. Наряжали ее и впрямь словно на дурное знамение — в девственно-белое, как первый снег, что хоронил любые следы прошлого и утаивал под своей непрозрачной пеленой будущности путь. Плотное и непорочное широмуку будто приговаривало надежду без права на ее возрождение, сковывало любое движение, нещадно било по глазам своей ошеломляюще красивой белизной и танцами журавлей на траурно-мертвецком фоне прилагавшегося к нему учикаке. Заполонившие весь подол этого хаори, журавлиные силуэты сулили невесте супружеское счастье и легкую жизнь, а она, видя себя такой же тонкой и белой как те птицы, думала вовсе не о вольном взмахе крыл, а о непременном падении с неба. — Хэ-эй, и что это за лицо? — Куукаку, появившись внезапно за спиной у младшей Шибы, не дожидаясь ответа, бесцеремонно растянула щеки той в разные стороны, наглядно показывая, какой ширины должна была быть торжественная улыбка. — Куукаку-сан, так нельзя! У нее же останутся синяки! — вскрикнула вместо Шибы младшая Кучики. Откуда взялось у нее столько дерзости, чтобы возразить синигами, с которой ее связывала не самая веселая история, было загадкой, но решительность Рукии спасла Ичиго от тщедушных ужимок. Куукаку примирительно вскинула руки: она не желала ни синяков, ни конфликтов — все, кто находился нынче в покоях невесты и без того были до предела напряжены, поскольку в отличие от большинства приглашенных родственников и друзей знали, какой фарс представляла собой нынешняя свадьба. Фарс фарсом, вздохнула Ичиго, но всё происходило с ней наяву. Дрожащими руками она в который раз провела по затканному богатым узором хаори — сшитое на заказ, в кратчайшие сроки, но с превысоким качеством, оно лежало вот, прямо на ее коленях и переливами шелка продолжало раскрывать глазам целую картину. Стая журавлей взмахивала крыльями, устремляясь к солнцу, а колесница, украшенная непроглядным ворохом цветов, вторила их ходу и стремительно мчала туда же, навстречу рассвету новой жизни по дороге из мелких бабочек и цветов, что уводила избранницу вдаль от ее родных, поросшими белыми соснами, лесов. — Оно и впрямь восхитительно… — выдохнула невеста, не в силах омрачать свои эмоции: с ее колен спускался и длинным шлейфом уходил на несколько татами вперед настоящий шедевр традиционной японской живописи. Ичиго перехватила в отражении свой восхищенный взгляд и устыдилась собственной внезапной заинтересованности. Однако подобное убранство невесты не могло не впечатлять, равно как и та скорость, с которой Ичиго облачили в него три пары умелых рук служанок Кучики, а также подбадривавшие и помогавшие в приготовлениях к церемонии Куукаку-сан, Рукия да Орихиме. И тем, и другим вся эта возня в отличие от виновницы торжества приносила заметное удовольствие, Ичиго же просто сдалась во власть их энтузиазму. Она просто наблюдала за событиями, как будто со стороны, причем многие из них напрочь выпуская из виду. Так, невеста истинно недоумевала, когда успели выкрасить ее бледное лицо в еще более белый, в пудру, гипсовый оттенок разительно подчеркива алая, точно кровь, помада, и розовые, как цветок космеи, румяна. Ичиго недоумевала также, как можно было не заметить, сколько мороки доставило помощницам составить из копны ее волос столь сложную прическу как бункин но такасимада, ведь было заранее решено — громоздкий парик, зачастую используемый в нынешних церемониях, истончившаяся шея временной синигами не выдержала бы. Рукия, довершая припудривание, кистью нанося белые порошок на шею под затылок будущей невестке с болью в глазах прошлась по каждому выпиравшему из ее некогда сильного ладного тела позвонку — подруга таяла, и это пугало даже самых храбрых, переживших ужасы войн синигами. Рукия на мгновение болезненно скривилась, но, поймав обеспокоенный взгляд украшавшей прическу Орихиме, быстро подобралась — они обе давно сговорились за широкими улыбками прятать сегодня любые тревоги. Кто, если не они, должны были поддержать радостное настроение в сердце невесты, разогнать ее хмурые думы, развеселить, приободрить, встряхнуть ее наконец? Они все невероятно волновались за Ичиго, и желали, чтобы «фокус» со свадьбой помог ей оклематься, но… та словно бы не видела чужих стараний. Ее взгляд по большей части оставался отрешенным, без эмоций. Она безучастно позволяла себя одевать — точно являлась куклой или гигаем; изматывающая и продолжительная процедура вовсе не занимала ее. И когда ее, уже находившуюся в хададзюбане, состоявшем из курточки и юбки, облачили по очереди в хиёку, а затем в фурисодэ со всеми возможными поясами и свадебными атрибутами, она лишь пораженно вновь моргнула, словно бы очнулась от какого-то сна или приняв себя за какое видение. Принцесса Шиба тут покачнулась, упершись рукой в прихвативший бок — боль в нем заставила ее накрениться, будто подпиленное деревце: внутри зашипела неконтролируемая сила, доказывая, насколько та не соответствовала бело-ангельским одеждам. Сила в Шибе жила темная, страшная, дьявольская. Ей бы в пору в старом банкайском косодэ замуж выходить, а в мужья выдать психопата Зангецу, а не благовоспитанного Бьякую, но… ей не вольно было выбирать судьбу. Шиба закашлялась, ловя в ладони кровь из горла, инстинктивно спасая дорогущее и дивное широмуку. — Ичиго-сама!!! — служки молнией бросились к ней, но та быстро изыскала в себе достоинство и стойкость. Судорожно усмехнувшись, как в былые времена своих геройств, она равнодушно утерла губы и отмыла ладонь от пестрых для белого великолепия разводов: — Я в норме. Она гордо выпрямилась, заглушая огонь в легких и рези в груди: ей предстояло еще предоставить ровную осанку под повязание главного по такому случаю пояса — мару-оби, а также дождаться, пока из него выложат огромный роскошный бант. Этот верхний, финальный пояс, даром что был тяжел и громоздок, но помог ей обрести опору — он занял всё пространство меж грудью и бедрами девушки, принося неудобства для свободы движений и дыхания вкупе с требуемым комфортом: теперь слабеющую словно кто-то постоянно поддерживал, обнимал, обещая впредь предотвратить преждевременное измождение невесты. Смерив скептическим взором здоровенную «бабочку», которую из парчового оби плели ловкие руки старой кормилицы Дома Кучики, Ичиго ненароком напросилась на рассказ о золотой эре сейрейтейской аристократии. Старушка по ходу своей кропотливой работы поясняла избраннице молодого господина, что прежде многие благородные девушки повязывали оби именно спереди, чтобы прятать в складки того свои ладони. В тогдашние времена барышням не дозволялось показывать ни кусочка своего тела: руки прятали в длиннющих рукавах, каждый шаг — в струящихся полах кимоно, за высоким воротником нагадзюбана скрывали шеи, а лица красавиц покрывала плотная вуаль, которую накидывали на широкополые шляпы. Жившая в иную эпоху и в ином месте, Ичиго искренне поразилась такой скрытности, но, перехватив любопытствующий взгляд старшей сестры, поерничала, на миг становясь прежней собой: — Мне, похоже, повезло? — Ха! — Куукаку громко хохотнула. — Даже не представляешь насколько! Рукия с Орихиме, находившиеся подле, ограничились смешками — они старались не отвлекаться, заканчивая с украшениями прически невесты. Обе девушки, облаченные в разноцветные фурисодэ с одинаковым узором из мелких бабочек и раскрытых сэнсу, они порхали вокруг Ичиго, точно сами позаимствовали крылья у мотыльков. Орихиме старательно закрепляла резные, сделанные из черепахового панциря, шпильки в пучок, а также помещала замысловато расписанный, вскрытый лаком куси в центр симады, которую уже поддерживал когой с перекликавшимся рисунком гребня. Если наряд невесте справили Шиба, то за украшения взялись отвечать Кучики, так что их роскоши и вычурности было где развернуться. Рукия сияла, видимо, и по этой причине тоже: бережно закрепляла цветочные кандзаси по бокам, а в основании прически — знаменитые деревянные «рожки ревности», которые предстояло спрятать под ватабоси. Этот головной убор был последним штрихом к убранству волос, гриму и наряду, который слуги довершили накинутым на плечи красавицы учикаке, а Куукаку — неизменными атрибутами невесты: кошельком, ритуальным кинжалом и веером, которые она поместила за оби и полочку кимоно. Все атрибуты были такого же белоснежного цвета, что и широмуку. Никаких золотых или алых вкраплений в костюме не имелось — рыжая Ичиго и без того являлась слишком яркой, и цвет ее всплывал в памяти у всех первым делом, несмотря даже на нынешний, покрывавший ее волосы паланкин. — Ну, понеслась! — резво выдохнула на сторону Куукаку и отворила седзи в достаточно теплое солнечное утро ноября. Природа продолжала нарочито радоваться сегодняшнему событию, улыбалась ясностью и лучезарностью всем гостям, пожаловавшим в поместье Кучики, чтобы разделить счастье столь славных синигами. Никому-никому, ни погожему дню, ни товарищам из Готэя, ни друзьям и близким, было невдомек, насколько же разительно отличалось от светлого праздника состояние поникшей души временной синигами. А оно было в точности под стать… тоскливо-серым глазам 28-го главы клана Кучики. Одетый в традиционный черный монцуки-хакама с родовыми гербами, Бьякуя дожидался невесту тут же, на энгава. Маршрут положенной перед церемонией проходки он выбрал незамысловатый — от дома, вокруг пруда и к старинному семейному храму, в котором сочетались браком едва ли ни все из рода Кучики. По крайней мере, последние десять наверняка — Бьякуя был в том абсолютно уверен: он лично проверял фамильные метрики. Безусловно, избранный путь был не особо кратким, учитывая размеры поместья, и требовал от процессии времени, но всё равно он являлся в разы короче того, который вел к храму в центре столицы на территории Первого отряда — в том проводили свадьбы по традиционному обряду все остальные аристократы, кроме носителей статуса членов Великих Домов. По счастью, и сам Кучики, и Шиба относились к группе последних, а потому к выбранному месту их бракосочетания ни у кого не имелось претензий. К предстоящему браку вообще не возникло придирок ни у Совета, ни у старейшин клана, ни у всякого рода ассоциаций аристократов — потомственная Шиба в глазах продуманной знати давно виделась лакомым куском, и то, что она составляла партию самой влиятельной на данный момент благородной семье, одновременно и тешило их амбиции, и вселяло должный благоговейный трепет. Наследника от этой связи уже заранее и заочно прочили чуть ли ни в новые главнокомандующие, ну, а тому факту, что с таким союзом больше никакие угрозы Обществу душ, в принципе, были не страшны, чиновники и вовсе натешиться не могли. Капитан Шестого отряда равнодушно воспринимал эти тирады, прогнозы, слухи — скрупулезно продолжал заниматься личными делами, не строя далеко ведущих планов, не обращая внимания ни на кого, кто не входил в сферу его приоритетов. Последняя не всегда умещалась в рамки клана, учитывая своеобразное покровительство нынешнего главы некоторым руконгайцам и рёкам. Однако, безусловно, вопросы рода и семьи занимали в его поступках и мыслях не последнее место, и даже сегодняшнее событие касалось его. При всём уважении капитана Кучики к способностям и внешности той же Иноуэ Орихиме, он бы вряд ли согласился посредством брака спасти эту девушку. А вот в случае с Куросаки Ичиго — практически не колебался. Пускай его новый брак и был обычной фикцией, но даже здесь Кучики не кривил душой — брал в жены ту, что вдохновляла его. Вдохновляла на безумные поступки. Как некогда и Хисана. В последнее время он много сравнивал их, этих девушек, и детальный разбор собственных эмоций накануне свадебной церемонии не составлял тому исключение. Бьякуя с удивлением отметил, что нынче он волновался где-то сильнее, чем во времена своей юности, но стоило седзи спальни невесты только на немного скользнуть в сторону, как он приосанился и вернул себе самообладание. Взгляд его и думы, как и должно было, обратились к выступившей на веранду невесте, на то чарующе белоснежное явление, которое чуть не заставило его стальным нервам вновь непозволительно дернуться. Тем не менее где-то в глубине строгой души всё прагматично рассчитавшего Бьякуи спал камень. Он предполагал и затаенно ждал, когда же Шиба Ичиго сочинит бунт и откажется от собственных слов, но… оговоренный ими день вопреки всем его нехорошим опасениям наступил, как вопреки всему из покоев вышла именно эта девушка, а не подставное лицо: Бьякуя отличался запредельным чутьем — реяцу временной синигами, пускай и самую нитевидную, он бы ни с кем иным никогда не спутал. Ичиго сделала свой первый шаг к нему. По традиции ее должен был сопровождать отец, но слишком сильным эхом еще аукалась обида Ичиго на родителя, умчавшегося ей на помощь в войне в то время, чтобы лучше позаботиться о ее физическом теле там, дома, по которому она неимоверно скучала каждый божий день. Посему Ичиго начала свой ритуальный ход невесты в окружении подруг, и двигалась чуть неуклюже, с непривычки ходить на высоких дощечках выходных гэта. А еще, с уловимой опаской: раздумывала, быть может? Капитан напряг плечи, словно бы готовясь поймать ее, вдруг вздумавшую сбежать в сюнпо. Хотя кому как не ему было знать — эта девушка утратила способности к концентрации рейши, а потому использовать поступь просто бы не смогла. Тогда? Шаг, второй, третий. Осторожные. Что заставляло ее идти к нему навстречу, а не бежать стремглав прочь за тридевять земель? Бьякуя истинно не понимал загадок поведения временной синигами, ведь эмоции ее менялись чаще, чем уровень ее взбесившихся сил, а в ее неприязни к нему он убеждался многое количество раз. — Ты выглядишь прекрасно, — констатировал жених поравнявшейся с ним невесте: образованный и велеречивый Кучики отнюдь не являлся мастером изысканных комплиментов, говорил как есть. Вакабоси дрогнуло. Чтобы Куросаки Ичиго прошла весь путь, как положено — с покорно опущенной головой, смирившись с обстоятельствами? Смешно, ей-богу… Кучики улыбнулся бы, если бы смел. — Давай закончим с этим поскорее, — коснулось слуха Бьякуи ее ровное дыхание, а в серых глазах пролегла боль: в лице Ичиго, показавшемся ему из-под головного убора, стояло полное безразличие ко всему происходившему, а не только к нему. Капитан коротко кивнул. Расправив церемониальный красный зонт над их головами, он предложил руку невесте и помог сойти той вниз, где ее ожидал очередной сюрприз: от самого дома до храма плотники соорудили деревянный настил, дабы ни подол белоснежного широмуку, ни шлейф богатого учикаке ее не запачкались и не разорвались во время обязательного предсвадебного шествия. Бьякуя взялся вести, сосредоточил взгляд на дороге. Позади него стал скоро множиться топот примыкавших к жениху и невесте гостей — тем, которым дозволялось присутствовать, собственно, на самой церемонии. Их было не много и не мало: родные Ичиго, родные Бьякуи, главы Великих Домов, представители от совета старейшин клана Кучики, Совета 46-ти и Ассоциации аристократов, и, конечно же, Кёраку-сотайчо, приглашенный не только как командир Готэя-13, но и как номинальный «сват», полагавшийся церемонии. Выбор его на такую роль не сопровождался вынужденностью или случайностью: именно с его идеи спасения временной синигами выросло сегодняшнее событие, которое, меж тем, являлось продолжением того самого плана. Впрочем, знать об этом полагалось лишь ограниченному числу лиц. Приближаясь всё ближе к пункту назначения, в голову Кучики невольно приходили вновь воспоминания о его первой свадьбе. Было бы грешно говорить, как уступала роскошно выглядевшей Ичиго Хисана в своем лаконичном свадебном наряде без прикрас — клан не выделил взбрыкнувшему наследнику никаких средств из казны, а потому пришлось обходиться тем, чем Бьякуя мог лично обеспечить невесту. В те далекие времена это было не много, особенно в сравнении с нынешними возможностями Бьякуи, приумножившего состояние клана в десятки раз. Он был талантливым руководителем, а еще отличным хозяйственником и не менее практичным дельцом. Уносясь мыслями в тот день шестидесятилетней давности, Бьякуя ощутил разительное отличие: тогда он был счастлив, держа за руку самую преданную из женщин, что так беззаветно любила его, буквально осчастливив своим вниманием каприз аристократа. Ему пришлось здорово потрудиться, чтобы доказать бедной девушке из Рукона, что его чувства — не блажь, а его намерения — чисты. И Хисана, к счастью, поверила ему. Ичиго же… нет. Бьякуя незаметно вздохнул: да и не доказывал он Ичиго ничего вовсе. Он просто следовал своей цели избавить от мук ту, что когда-то изменила весь уклад его мира: не только Общество душ, но и конкретно его — внутренний. Это не была любовь — то, чувство, испытываемое им к Хисане, Бьякуя искренне нарекал его так, — тем не менее, он испытывал к рыжей рёке довольно сильные чувства. Признательность, уважение, сострадание и, пожалуй, дружбу. Правда, касательно последней у Бьякуи не имелось достаточно примеров, чтобы сравнить или определить. Он всегда четко разграничивал свои отношения к людям. У него была вызывающая таяние льдов на сердце жена, дед, любящий и любимый; у Бьякуи имелась его гордость — сестра, из которой он отчаянно желал сделать превосходного человека, а также лейтенант, слишком запальчивый и неуправляемый, которого следовало постоянно направлять в нужное русло; а вот что до друзей… друзей у Бьякуи никогда не было, пока в его жизни не появилась Ичиго. Спустя совсем немного времени, он вдруг осознал, что, как и многие из синигами, готов бескорыстно, на равных, помогать этой самоуверенной земной девчонке, а еще смело вверять в ее руки жизни — как свою, так и остальных. Это было больше чем боевое товарищество в понимании Кучики, это и была дружба — то чувство, при котором не нужно устанавливать какие-то рамки или раздавать людям «роли». Жены, родня, помощники, подчиненные, сослуживцы, учителя — Ичиго не подходила ни под одно из этих определений, и в то же время она стояла особняком ото всех. Да, определенно, в ней он видел друга, вот только… она вряд ли находила того же в нем. — Мы пришли, — оповестил очевидное жених и с каким-то замешательством отпустил согретую им чужую холодную руку. Ичиго скользнула взглядом по его длинным тонким пальцам — Бьякуя и сам порой напоминал ей мертвеца. В свадебном костюме из хакама, косодэ и укороченного хаори в чернильных тонах, аристократическая бледность его кистей бросалась в глаза так же сильно, как белизна гербов и шнурков на его одеянии. Созерцать из-под паланкина его лицо целиком было неудобно: Ичиго заметила лишь такие же бледные губы, как всегда, не имевшие и малейшего намека на эмоцию, а также длинные пряди вороных волос, что гадюками впились в его молочную шею… Ичиго вздрогнула: нервы подкидывали картинки фантасмагоричных чудищ. — Ты первая, — пропуская невесту вперед, напомнил Кучики, — а на обратном пути… — …наоборот, — подхватила с кивком Шиба. — Я помню вашу патриархальность обычаев. Едва ее нога в таби переступила порог храма, в струны арфы ударил какой-то невидимый музыкант. У некоторого подобия алтаря уже находились двое — священник-каннуси и мико, помогавшая ему. По церемониалу Ичиго с Бьякуей следовало сесть перед ними и так, чтобы жених находился справа от невесты, она — слева от него, а за спинами у них — гости соответствующей стороны. После общего поклона вошедших следом под сень священного дома, все расселись по должным местам в ожидании начала действа сан-сан-кудо. Вопреки собственному предчувствию, никакого волнения Ичиго не испытала вообще — внезапно ее вновь одолела скука и апатия, под давлением которых она сонно наблюдала за суетой жрецов и за всеми полагавшимися церемонии ритуалами. Очистительный обряд, синтоистская молитва — всё так смешно, учитывая, что синигами сами являлись «богами», а за ками у них выступал Король Душ. После утомительной тирады каннуси вперемешку с обмахиванием невесты и жениха какими-то ветками, мико перебрала церемонию в свои руки — расставила перед Ичиго с Бьякуей три чоко, в которые стала поочередно разливать священное саке. Жениху и невесте полагалось испить трижды из каждой такой чашки, при этом обмениваясь ими друг с другом, а по окончанию подождать, пока эти чоко с последовательно подливаемым саке поднесут каждому их гостей. Чрезвычайно скучный, хоть и не долгоиграющий церемониал, не мог не наскучить вскорости современной девушке, но прежде все мысли ее вдруг занял неожиданный, упущенный ею момент… Ичиго скривилась, когда впервые попробовала водку, тем паче со следом губ Бьякуи на чашечке, но о том, что по окончанию церемонии их попросят поцеловаться, Ичиго не к месту вспомнила, едва не поперхнувшись на третьей чоко. Она растерянно зыркнула на жениха. Теперь она мысленно и активно принялась восхвалять утопические традиции Сейрейтея, отставшего от современных нравов и обычаев Каракуры, дабы уберечь свои губы от чужих посягательств, но веры в то, что кульминация церемонии не состоится, практически равнялась нулю. Без пяти минут леди Кучики и не заметила, как ее охватила недюжинная паника, заставившая деревянные балки потолка жалобно заскрипеть над ней, а выбеленные пудрой пальцы покрыться уродливыми синими венами, проступившими под кожей. Вены пробивали не блютом, а негодованием напополам с яростью, которые грозили вырваться наружу и разнести храм мигом и в щепки. И даром, что в том находилась уйма дорогих для временной синигами людей — она не контролировала себя. Пока от повышенного внимания к ее персоне и от объявления всеобщей тревоги невесту спасала объемная одежда и церемониальное распивание гостями саке, Бьякуя попытался спасти и Ичиго, незаметно поймав ее ладонь и настойчиво прижав ту, конвульсивно подрагивавшую, к полу. — Я не… я не… буду с тобой… — лихорадочно запричитала девушка полушепотом, толком не в силах объяснить, что же так выбило ее из колеи. Но с женихом ей повезло — он был мудр и опытен, а еще чрезвычайно проницателен и дальновиден. — Успокойся, — коснулось Ичиго его тихое и невозмутимое. — Я уже отдал каннуси соответствующее распоряжение, никто не побеспокоит тебя неподобающей просьбой. Девушка резко обратила лицо к своему почти что мужу. Плевать, что она чуть не уронила вакабоси — она должна была видеть этого человека, способного читать ее мысли и страхи еще до того, как те вырывались наружу и она познавала их сама! — Спасибо… — только и прошептала временная синигами одними губами и нервозно сжала его ладонь в ответ, отпустив лишь тогда, когда священник снова появился перед ними и разложил соответствующие процедуре бумаги, которыми следовало документально зафиксировать принесенные брачующимися клятвы. Последние были стандартными — не изобиловали ни красотой, ни эмоциями: что для сдержанного Бьякуи, что для вконец растерявшейся Ичиго суть сказанных слов не имела ровным счетом никакого веса, как и те кольца, которые Бьякуя опять-таки по генсейской традиции прикупил к церемонии. Обычный кусок металла с каким-то камнем, что едва держался на тощей руке захиревшей синигами. Этот предмет куда органичнее смотрелся на утонченных музыкальных пальцах Бьякуи, но как и всё остальное — Ичиго не должна была интересоваться тем, что совсем скоро обернется тленом. Она заранее предрекала крах этому плану и готовилась к худшему. Свадебный обряд и впрямь на этом закончился; новобрачным только и оставалось чинным шагом проследовать на выход, а гостям — гуськом за ними. Вся процессия в прежнем составе из родственников и важных лиц вернулась тем же путем из деревянного настила к павильону пристроенному к поместью на время пира для приглашенных на свадьбу, которые завидев «счастливых» супругов издали стали их поздравлять и вручать подарки — большинство из гостей отнюдь не ратовали за соблюдение элементарных правил сдержанности и приличий, присущих данному дому. Время после церемонии выдалось для Ичиго еще более унылым, чем, собственно, сам свадебный отряд. Кусок в горло не лез, молчаливый «компаньон» по правую сторону напрягал, воздух накалялся повышением градуса веселья и алкоголя, становилось приторно сладко и душно. Синигами шумели, угощались без стеснений выпивкой и разнообразием блюд, шутили, искренне радовались, потому как искренне верили в то, что меж капитаном Шестого и временной синигами — она самая, «любовь». Как и близкие с друзьями, аристократы, а чаще — простые готэйцы, без устали продолжали желать молодоженам личного счастья и зачем-то — новых побед. О последнем слышать было особенно тоскливо для той, у кого навечно исчез меч за спиной, а вместе с ним — любая боевая слава и жар битвы… Да и о супружеском счастье какая могла идти речь? За весь вечер Ичиго едва ли пару раз взглянула на своего мужа — благо, положенная возрасту и теперь уж статусу подобная стыдливость подходила ей и не вызывала нареканий со стороны. Впрочем, Ичиго и не опасалась подколок — просто сама предпочитала теряться взглядом в вышивке смененного, предназначенного специально под банкет, учикаке и думать ни о чем. О золотых фениксах на красном шелке, приземлившихся ей на колени. О не окунутых в рис палочках, разрисованных цветами мандарина. О впившихся в кожу головы цветочных кандзаси. Об остроте кинжала, заткнутого за мару-оби. О приятной улыбке Юзу. О том, как враз повзрослела Карин. О тех, чьи глаза грустили посреди торжества. Об аристократе, обронившего за этот вечер пятый по счету вздох… Уже — шестой. Ичиго мысленно считала минуты по секундам, а затем складывала те в часы — так голова меньше болела, а мысли о скорейшем исчезновении отсюда не шли. Безусловно, встать молча из-за стола и уйти — грозило скандалом, да и идти новоиспеченной жене 28-го главы клана Кучики было некуда кроме как в их спальню. Последнее обстоятельство заставляло Ичиго хмуриться сильнее обычного и удивляться дрожи в коленях: несмотря на то, что они с Бьякуей заранее условились — их брак не будет консумирован, спать им первое время всё равно надлежало в одной комнате, дабы не давать повода для кривотолков. Слуги отчасти были посвящены в планы господ, друзья и знакомые большей частью были напичканы байками о «любви» Кучики и Куросаки, поэтому возводить для Ичиго отдельные покои сразу по пышной свадьбе и переоформлять их супружескую жизнь в «гостевой брак» было сейчас недопустимо. Бьякуя предлагал подождать с этим как минимум до весны, пока ажиотаж уляжется, а он сумеет обставить охлаждение их «таких пылких чувств» должным образом. Ичиго приходилось пристать на это предложение, но она не могла избавиться от чувства, будто в его взвешенных словах и четких формулировках хранился тайный смысл, или какой-нибудь подтекст. И чем дальше дело близилось к ночи, тем зловещей казался он, подтекст этот, как то чудовище, что притаилось в черной тени и готово было напасть на свою жертву одним роковым прыжком. За смурыми мыслями вечер подошел к концу — благо, традиционное застолье после свадьбы имело ограниченный срок и определенную процедуру проводов гостей. Каждому из них молодожены обязаны были предоставить ответный подарок, а также засвидетельствовать свою благодарность словом и поклоном. Через глаза Ичиго вновь прошло несметное количество народу, из которых она даже близких стала различать с трудом — настолько утомил ее контраст от вынужденного заточения в одиночество под сенью дома Кучики и словно бы в следующий миг появления массы народу, половину из которых Ичиго даже не знала. В отличие от бойцов Готэя, с представителями Сейрейтея, знатью и правленцами, она практически никогда не пересекалась. И пускай немногие мероприятия будут дозволять ей, как леди клана, соприкасаться с обществом этих сдержанных людей, сейчас еще больше дискомфорта и желания раствориться на духовные атомы прибавляло их придирчивое внимание. Они все будто знали, что сегодняшняя свадьба — только представление, а Ичиго и Бьякуя красиво лгут. — Кучики-сама, пройдемте с нами, — вдруг тихо шепнула служанка своей госпоже; подлинное мастерство слуг благородных составляло умение появиться незаметными и ровно в положенный им момент. — Мы должны помочь Вам переодеться для первой супружеской ночи. От последних слов девушку заметно передернуло, но она позволила себя увести, стараясь при этом не глядеть ни на кого из родных или друзей — иначе она бы точно взбунтовалась и умчалась бы с ними в сенкаймон. Прощание с каждым из них засело колом в ее грудине и оттого не давало возможности нормально ни вздохнуть, ни всплакнуть. С вероятностью в 99,9% она больше не сможет увидеть их всех: ни Юзу, ни Карин, ни отца, ни Тацуки, ни Орихиме, ни Чада, ни Урю, ни Кейго с Козимой. Почти со стопроцентной, чтоб ее, вероятностью их сегодняшние «пока», «до встречи», «увидимся» можно было засчитать за проводы, а слезы расставания на их глазах — как атрибут безвременных похорон. Ичиго сдержалась, чтобы не раскиснуть перед теми, кто должен был запомнить ее прежней — стойкой, самоуверенной, дерзкой, не ранимой и не сломленной. Пускай в их сердцах будет жить этот ее образ вечность, а Ичиго лишь тем временем молча вгрызалась в щеку изнутри и не давала иной соли — соли слез — наполнить ее горло. Горло ее давно першило кровью, так что ей дополнительная боль? Если понадобилось бы, Ичиго и язык себе отгрызла бы, дабы уберечь кого-то, раз себя не смогла… Служанки привели молодую госпожу в соседнюю комнату со спальней хозяина дома и принялись в две руки разбирать ее не менее сложный, чем свадебный, наряд. Тяжелое парчовое алое хаори с вышитыми золотом фениксами отправилось на вешалку, заняв место в углу причудливым чучелом в расставленными руками-рукавами. Фурисодэ в тон ему, с подобранными согласно совершенному акту замужества рукавами, аккуратно сложили и спрятали в комод — отныне чисто девичьи кимоно Ичиго носить не полагалось; в одночасье ее гардероб должны были сменить строгими, менее пестрой раскраски, нарядами и с длиной рукава до запястья. Волосы, длинные густые волосы Ичиго, которые нынче так бережливо расчесывала гребнем одна из служанок, также полагалось прятать в пучок, а воротник нагадзюбана опускать вольнее, пониже, чтобы подчеркнуть, что вчерашняя девушка стала женщиной. — Просим Вас, Кучики-сама. Служанки присели на пятки и раздвинули фусума, что соединяли комнаты сквозь стену — в обход, через коридор, переодетую в белоснежные юката и таби госпожу вести не стали: в таком виде ее не должен был видеть ни один мужчина этого дома, кроме законного супруга. Последний же уже ждал ее в опочивальне — сидя спиной к потайной двери, лицом к токонома, в котором была помещена икебана из бамбука, рисовой соломы, веточек сосны и хризантем. Созерцанием данной композиции, сулившей семейное счастье и любовь, хозяин спальни и занимал себя, пока ожидал встречи с женой. Ичиго невольно нахмурилась и воровато оглянулась, когда затворившиеся фусума издали глухой стук. То, что их оставили наедине современных обычаев девушку пугало больше, чем средневековая традиция проводить первую брачную ночь в присутствии свидетелей. Что первое, что второе заметно напрягало, отчего Ичиго враз из спокойной и апатичной сделалась нервозной и взвинченной. Она тут же бросила резкий взгляд на причину своего испортившегося настроения. Бьякуя был также одет в домашнее кимоно — белое с какими-то серыми абстракциями по низу. Его волосы легкой волной касались лопаток и поблескивали шелком в мерцании свеч, зажженных в спальне — и хорошо, если слугами, ибо образ Бьякуи-романтика совершенно не укладывался в голове у Ичиго. Она судорожно выдохнула на сторону: в атмосфере витали какие-то цветочные ароматы, от которых становилось жарко и душно. Девушка потерла враз вспотевшую шею и оглянулась в поисках требуемого окна, совершенно позабыв, что тех не имелось в традиционных жилищах, а снаружи ноябрь не жаловал. Раздосадованно взъерошив челку, Ичиго уперлась взглядом в два расстеленных футона, соприкасавшихся друг с другом и образовывавших таким образом супружеское ложе. Еще больше рассердилась. Этот абсурд окончательно доконал несчастную Ичиго: было стыдно даже представить, не то чтобы допустить вероятность разделить это ложе с Бьякуей! И Ичиго уверенной хваткой вцепилась в крайний футон в решительном намерении оттащить его от другого. На шорох матраса и недовольное пыхтение хозяин спальни обернулся через плечо и с печальным взглядом пронаблюдал за старавшейся отмежеваться от него супруги. Ничего сверхъестественного не произошло, и ее поведение не являлось для него неожиданностью, если оглядываться на их вполне четко определивший рамки супружества уговор. Надеялось ли сдержанное, хладнокровное сердце капитана Кучики на иной исход? Нет. Он не смел. Хотя, способная на самые импульсивные спонтанные поступки, эта девушка заставляла кровь в его сердце течь чуть быстрее и шумнее, и эта непозволительная для аристократа сердечная теплота, да, она внушала в его трезвый рассудок совершенно неясные мысли, коим название было мечты… Ичиго покончила с обустройством спального места, когда по-хозяйски подоткнула постель под матрас по всему того периметру. Впрочем образовавшееся расстояние ее мало устроило, и она размашистым шагом двинулась к стоявшей в углу расписной ширме — вряд ли для того, чтобы рассмотреть всю прелесть изображенных на лазури озера белых лебедей… — Я помогу, — легли чужие ладони поверх ее добела вцепившихся в края ширмы рук. Карие глаза вскинули испуганный взгляд поверх перегородки и уткнулись в серую безмятежность других очей. Они глядели так спокойно, так тихо и мирно, что в них запросто можно было утонуть, если бы Ичиго посмотрела в них еще на мгновение дольше. Но она стыдливо отвернулась, даже изыскав в себе силы вызвать румянец на бледных щеках. — Как хочешь… — слетело с ее уст равнодушное. Она тут же разжала свои пальцы, чтобы выпустить дерево шелковых створок, но ее саму не поспешили отпускать. Ичиго снова с легкой оторопью воззрилась на Бьякую, выглядевшего меж тем всё так же — невзыскательным, печальным, противоестественным себе, и это почему-то разрывало ее сердце на куски с болью похлеще не умещавшейся в теле реяцу. — Что ты… — попыталась она быстренько грубостью перекрыть свое участие к этому мужчине. Она внезапно поняла, что он мог чувствовать в данный момент: любое из событий сегодняшней свадьбы напоминало ему о той, другой. И это незримо ранило его, это-то, верно, и заставляло его так затаенно грустить. — Бьякуя. Я не… — еще больше смущаясь, проблеяла Ичиго, пряча глаза, так словно бы ей сделалось стыдно, что она не может заменить ему покойную любимую жену, не испытывает к нему ее чувств. — Я понимаю, — кивнул он и аккуратно перенес ширму, установив ее меж футонами, как и намеревались сделать. Оставшись по ту сторону, Бьякуя, от которого Ичиго осталось зреть только макушку, заверил: — Тебе нечего бояться. И непонятно, имел ли они в виду безопасность своего дома для супруги или повторно обещал не посягать на ее честь. Кучики чтил правила и клятвы, он знал цену слова и, может быть, он даже чересчур его ценил. Один случай с Рукией чего только стоил — Ичиго вовек не забудет той упертой преданности закону и суеверному следованию данному аристократом обещанию. Это подмывало обелиск его благородства — Ичиго истинно полагала так и по праву считала, что ради некоторых ценностей гораздо важней собственной гордости можно было и нужно было жертвовать принципами. И она рада была бы, если Бьякуя продолжал рассуждать менее здраво и поддавался бы порой не только логике, но и голосу своей души, однако… не в их конкретном случае и не на их примере. Ичиго, так и не подав больше голоса, забралась под одеяло и свернулась клубком. Ощутимая, буквально по сантиметру прощупываемая дистанция меж ней и мужчиной по ту сторону ширмы не давала заснуть ей. Утробную боль заглушило настолько сильное, просто непреодолимое, чисто женское волнение, что Ичиго напрочь позабыла обо всём на свете и в то же время без единой мысли в голове смогла забыться только под утро. Боясь пошевелиться и лишний раз вдохнуть, тем самым рассекретив свое бодрствование, она отключилась, когда начало резать глаза, а сознание поплыло в них бело-лазурными разводами смешавшегося в причудливый водоворот рисунка перегородки. Ичиго всё ждала, что кто-то да и отодвинет ее в сторону. Ждала и боялась этого… не заметив даже, как за спиной у нее из тени вышел-таки напророченный ею демон. Белобрысый и с обнаженным мечом наперевес. Бьякуя видел этого верного сторожа своей жены даже за плотной тканью разделявших их створок. За плотной тканью ширмы он так же не беспричинно воображал широко распахнутые карие глаза, боявшиеся сомкнуть веки вплоть до самой зари. Лишь тогда, когда порозовели седзи, с уст Ичиго сорвался мерный выдох. Лишь сморенная усталостью она наконец-то уснула. Ее же муж не спал. Задумчивым взглядом Кучики Бьякуя встречал рассвет новой тяжелой жизни.