Everything, Everything

Клаус зарычал: — Кэролайн Форбс, ты обвиняешь меня в том, что я плохая нянька? — Кэролайн Майклсон, вообще-то, — поправила его Кэролайн, наслаждаясь тем, как у него упала челюсть, — и я возьму свои слова обратно, если ее заберешь ты, чтобы я могла с работы сразу поехать домой. Клаус помолчал с секунду, а затем медленно улыбнулся, и, к ее шоку, засмеялся: — Договорились, миссис Майклсон. Она заснула, улыбаясь. *** Когда на следующий день Кэролайн вернулась домой, из студии раздавался смех. Она поставила свою сумку на пол, заметив валявшиеся на ковре розовые туфельки и повешенный на перила лестницы рюкзак с блестками; ее не удивило то, что Клаус вспомнил, что нужно было забрать Ханну — она напомнила ему об этом уже раз семь — но то, что Ханна не сидела в одиночестве на диване, а он не прятался в другом конце дома, шокировало ее. Она распахнула дверь студии, и у нее открылся рот: Клаус и Ханна, оба босые и перемазанные краской, по очереди запускали руки в банки с краской и брызгали ею на поставленное вертикально полотно. На лице Клауса красовался голубой отпечаток ладони. — Что здесь происходит? — Спросила Кэролайн, и оба, и Клаус, и Ханна, замерли, виновато на нее покосившись. Ханна наконец не выдержала и прыснула: — Дядя Клаус сказал, что это лучший способ рисовать пальцами. Клаус пожал плечами: — Так и есть. Иначе пальцы смазывают всю текстуру краски. Ханна просияла: — Тетя Кэролайн, ты должна с нами порисовать. На секунду в комнате повисла тишина, а затем Кэролайн усмехнулась: — Ну, тогда мне надо натянуть мои штаны для рисования. Ханна захихикала, даже Клаус ухмыльнулся, и Кэролайн убежала наверх, чтобы переодеться в растянутые штаны для йоги и старую футболку. Когда она вернулась в студию, Клаус и Ханна уже вернулись к «рисованию», и Кэролайн мысленно вздохнула с облегчением, что Клаус догадался постелить на пол пластиковую пленку. Они просто слетели с катушек, швыряясь краской на полотно, которое скоро стало похоже на просто мешанину из разноцветных клякс. Кэролайн смеялась так сильно, как не смеялась много лет, и едва она отвлеклась, как Клаус мазнул по ее носу лиловым. Ханна не переставала улыбаться, и Кэролайн знала, что на всем белом свете нет таких крутых тети и дяди. И тут Ханна бросилась голубой краской, случайно промазала мимо канвы и заляпала стену. Кэролайн хотелось завопить. Вопли и паника, все это было частью ее натуры, но лицо Ханны заставило ее замереть. Малышка была перепугана, на ее лице было написано выражение ожидания, словно она, знала что на нее сейчас накричат. Кэролайн ненавидела это выражение, миллион раз она смотрела на свою маму с тем же выражением, и не хотела видеть его ни на одном детском лице. Поэтому Кэролайн собрала в кулак каждую унцию закипавшей в ней паники, решив, что на самом деле это даже не ее дом, так что это сущая мелочь. Она посмотрела на Ханну, зачерпнула зеленой краски, со всей силы швырнула ее в стену, где красовался голубой отпечаток Ханны, и кивнула: — Так лучше. Я всегда думала, что эта стена была немного скучной. Ханна распахнула глазищи, и секунду спустя Клаус уже зачерпывал лиловую краску: — По-моему, ты права, любимая. Лиловый растекся поверх голубого и зеленого, и скоро вся стена оказалась покрыта миллионом разных цветов. А Кэролайн, оглядев себя, фыркнула — она сама была настолько заляпана краской, что с легкостью слилась бы со стеной, и объявила перерыв. — Ладно, ладно, — сказала она, — нам нужно хорошенько помыться, а затем закажем пиццу на ужин. Клаус отнес Ханну наверх, в ванную для гостей, где Кэролайн уже включила для нее воду и нежно вымыла ее голову. К тому моменту, как она закончила, Ханна была почти совсем чистой, и когда Кэролайн принялась вытирать ее волосы, она все еще улыбалась. Кэролайн надела на нее одну из футболок Клауса, которая на девочке смотрелась, как платье. — Ладно, теперь душ приму я, а ты иди вниз, дядя Клаус включит тебе фильм. И напомни ему заказать пиццу. Ханна кивнула, выслушав инструкции, и выбежала из ванной. Кэролайн надеялась, что Клаус выдержит еще немножко, но, судя по встретившей ее дома сцене, ей стоило опасаться не за Ханну, а за состояние ее дома. Когда она снова спустилась вниз, чистая, с заплетенными волосами, Клаус и Ханна сидели за столом и ели пиццу. Они молчали, но Ханна выглядела ужасно счастливой. Кэролайн взяла кусочек и себе, быстро с ним расправившись. После рисования она просто умирала с голоду. — А потом включим кино, — сказала Кэролайн. Ханна — все лицо которой было перемазано в соусе — кивнула: — Хочу кино. Когда мама, и папа, и я поедем в Нью-Йорк, мы пойдем на спектакль, это как кино, только по-настоящему. Кэролайн улыбнулась: — Так вот куда вы все едете, да? В воскресенье? Ханна кивнула: — Ага. Завтра мы пойдем к тете Елене, потом еще один день будем укладывать вещи, а на следующий поедем в Нью-Йорк, — она подняла вверх три грязных пальчика. — Еще три ночевки, так говорит мама. — Почему Нью-Йорк? — Спросил Клаус. Ханна нахмурилась: — Потому что в Нью-Йорке дядя Хенрик, ты что, забыл?