Сердце из алого плюща

      Интересно, как же тебя зовут.       Как же смешно, но я ни разу не называл тебя по имени, даже в мыслях. Я даже не знаю, какое оно — твоё имя. Я всегда звал тебя своим другом, потому что это так и есть, и это единственное, что я всегда считал по-настоящему важным. Только наша дружба — совсем не твоя сокровенная суть, не единственное, что есть — ты, и оставлять тебя просто «моим другом» было бы очень нечестно.       И поэтому рано утром, пока ты ещё спишь на другом краю кровати, уткнувшись лицом в матрас, наполненный душистой палой листвой, нежными зыбкими снами и сухими целебными травами, я бесшумно выскальзываю из комнаты, спускаюсь по скрипучей лестнице вниз, надеваю куртку, сапоги, прячусь поглубже в капюшон и выхожу из дома.       Мир ещё не появился до конца, не вырос из ночной синеватой дымки, и я ступаю осторожно, стараясь не провалиться в зияющую под ногами пустоту. Туда, где мира-то пока никакого и нет.       Я иду искать твоё имя.       Бережно держу зурну в руках, чтобы она тоже слушала внимательно, потому что ей — говорить моим языком, ей — быть моим единственным голосом, из нас двоих только ей — звать тебя по имени, каким бы оно ни было.       И тут же натыкаюсь в тумане на один из твоих звуков — сероватый и таинственный, как дурманная мгла в твоих глазах, когда ты хитро улыбаешься, прежде чем показать мне очередную находку, будь то палый лист или древний эльфийский клад в дупле покрытого мхом дерева. Первый звук — двойная «н» где-то в середине слова, тягучая и ленивая, как туман поутру. Первый звук твоего имени — предвестие будущих нот, как непроглядная морось вокруг — предвестник просыпающегося, возникающего из небытия мира. Мы с зурной озвучиваем это полусонное «нн», как пробуждение, как первый вздох, как тёплый взгляд чужих глаз и вопрос «Как спалось?», как первый луч солнца, рассеивающий предрассветную мглу, как капли росы, с каждым вдохом оседающие где-то внутри. Как последние мгновения сна, прежде чем открыть глаза, за краткий миг вернув себя в этот мир — к тебе.       Зурна выпевает двойную «н».       И мы идём дальше.       Я перепрыгиваю с кочки на кочку, чтобы не задевать ногами осколки пустоты, последние червоточины вечности, которая ко всем подкрадывается со спины.       «Е» звучит сразу после «нн», не резкая, а мягкая и плавная, как запах осенней травы, на которой повисла жемчужная паутинка. В твоём имени вообще не может быть резких звучных букв. Это «е» — бархатное, но лёгкое и невесомое, как пух. Я принюхиваюсь к нему, морщу нос от свежего запаха мяты и сладкого — липового цвета. Я подношу зурну к губам, дую слабо, зажимая нужные отверстия. Играю сначала это «е», а потом — тягуче и осторожно, — «нне». Очень боюсь, что ты услышишь и проснёшься раньше времени, до того, как я закончу, потому что прежде чем сокращать твоё имя до стройно-минимальной цепочки звуков-нот, мне нужно узнать его целиком. Но и торопиться тоже нельзя.       В колдовских делах торопливость может испортить вообще всё.       Я крадусь в волшебных утренних сумерках, ещё не растворившихся до конца. Я — опытный охотник, но сейчас мне всё-таки сложнее, потому что сегодня из твоих уст ещё ни разу не прозвучало «Кот» — зачарованная последовательность букв, воплощающая меня — в меня. Так что сейчас я всё-таки не совсем ещё Кот, и мне приходится по дороге аккуратно заращивать алым плющом прорехи в собственной певучей и не желающей замирать на месте сущности.       Но с этим я всегда неплохо умел справляться.       Жил же я как-то когда-то без тебя.       Мне совсем не нравится вспоминать те странные дни — или годы? или столетия? — которые я по нелепой случайности провёл без тебя. Они не причиняют мне боли, совсем нет, глупо было бы сожалеть о том, что я жил без тебя, хотя бы потому, что сейчас я с тобой. Но я не слишком-то люблю думать о том, что и в одиночку обходился неплохо — просто почти до конца превратил сам себя во вьющиеся красные стебли, чтобы только не рвалось наружу из неумело сотканной клетки моё настоящее «я». Был простой игрушкой в руках судьбы, любимой детской игрушкой, только сердце вместо алого плюша было сшито из алого плюща.       Но теперь-то я, конечно, живой. Настолько пронзительно живой, что в животе начинает недовольно урчать от голода. Но я терплю, сглатываю слюну, на ходу срываю с куста несколько ядовитых терпких ягод — пока я ещё не совсем Кот, они не смогут причинить вреда, ведь меня-то, по сути, всё ещё нет. Ты столько времени был рядом со мной без имени. Я уж как-нибудь потерплю без завтрака.       Над моей головой стеклом звенят желтеющие листья, а любопытные лесные сущности слетаются со всех сторон, чтобы посмотреть, чем я занимаюсь. Они всегда слетаются на запах волшебства, потому что для них оно слаще и пьянее мёда. Духи щекочут мне нос и щёки, проскальзывая мимо и цепляясь за алые стебли, увивающие зурну.       Мне нравится быть тем, кого судьба больше не держит бережно в ладонях, а выпускает на волю, как маленькую птицу. Я уже давно научился жить самостоятельно, без её подсказки, даже почти без поддержки.       Ещё один звук, самый первый в твоём имени, похож на перезвон синих колокольчиков, дальний шёпот реки на порогах, хрустальный лёд, по утрам покрывающий поверхность воды в ведре, которое я выставляю на крыльцо, чтобы собрать трепещущий и холодный утренний воздух, свет проваливающейся за горизонт луны и серые дымно-синие тучи, собирающиеся в стаи на небе, а ещё на ветер, гудящий под крышей, врывающийся в моё окно, чтобы разбудить и поцеловать в лоб.       «Л», надо же, тоже мягкое, застывшее на зыбкой тонкой грани между чем-то и чем-то — я не знаю, потому что не могу назвать следующую букву. Не уверенное до конца, но всё равно звонкое, смешливое «л», похожее на твою улыбку. Я играю «Л», делаю паузу, в которой поселится следующий звук, и продолжаю: «нне».       Ты всё ещё спишь, а значит, у меня ещё есть время, мой драгоценный друг, уже почти имеющий имя. Мне даже жаль, что я никогда не смогу назвать тебя по имени, воспользовавшись своим собственным языком и голосом. Но ничего. За меня тебе споёт зурна.       Последнюю букву у меня никак не получается найти, хотя я буквально чувствую в воздухе её аромат — именно так пахнет ранняя, золотая осень. Я не ухожу далеко от дома, ещё не хватало потеряться сейчас в небытии. Я не могу заблудиться в лесу, когда он есть, но сейчас, в этих дурманных отголосках реальности потерялся бы кто угодно. И даже я. Поэтому я осторожно приближаюсь к тихим заводям, укрытым потяжелевшей от росы травой, свисающей с берегов. Я принюхиваюсь и шагаю по чужим следам. Я чую запах дыма от костра, который мы разожжём в будущем октябре. Я чувствую чью-то боль — позже нужно обязательно разобраться, кто же так отчаянно тосковал на речном берегу у моего дома. Я вдыхаю аромат сирени, которая отцвела уже много недель назад. Я чую ещё тысячу разных существ, событий и нераскрытых загадок.       К сожалению, они вовсе не помогают мне найти последний звук твоего имени. Он прячется где-то на самой кромке слышимости, а я никогда не был по-настоящему силён в этой глубокой магии граней, похожей одновременно на сталь, кровь и хлопанье чёрных вороньих крыльев. Такое колдовство — страстное, тёмное, как омут, никогда не удавалось мне по-настоящему, но зато…       …но зато сладкие туманы и утренние рассветы, медовые росы и робкие лучики солнца на грани видимости — все мои без остатка. Так что не о чем и горевать.       Я устраиваюсь у корней старого клёна, растущего под одним из окон моей спальни, и прижимаюсь спиной к стволу.       Последний звук твоего имени, второй по порядку, похож на резной красный кленовый лист, на последний тёплый луч осеннего солнца, а ещё — на веснушки, украсившие мои руки и щёки, и на пылающий осенний убор бусин рябины. Я пытаюсь сыграть этот звук, но всё время выходит что-то не то — он не похож ни на «о», ни на «ё».       Подсказку мне даёт всё тот же клён. Бережно гладит ладошками по голове и опускает на колени первый багряный лист — с чётко выведенным «ö», и это подсказка, прожилки не могут так сложиться сами по себе. И я послушно играю «ö», вслушиваюсь в звучание непривычного странного звука — как «о», только более вибрирующий и будто бы сплюснутый.       А потом я поднимаю зурну к окну и играю целиком: «Лöнне». Зурна поёт и трепещет в моих руках.       И целую долгую, звонкую секунду спустя, ты высовываешься наружу, свешиваешься почти по пояс и заспанно улыбаешься, будто хочешь спросить, зачем я тебя зову. Но потом мотаешь головой и машешь мне рукой:       — Что ты там сидишь? Иди сюда, я уже проснулся, пора пить чай, Кот!       И я послушно становлюсь Котом.