Сердце из алого плюща

      То не дождь стучит в стекло — гневается Речной король, и брызги долетают до самых окон. То разбитые о берег волны рвутся и звенят, перекликаясь со стеклянными древесными кронами. Буря бушует, подкрадывается к самым ступеням.       Но нет, не на нас злится сегодня Речной король.       А пока он гневается, ты, в ритм стучащейся в окно буре, встряхиваешь в чайнике обкатанную водой гальку вперемешку с мёдом и засушенными цветками. Янтарный чай взбивается волнами, душистая пена всплывает на поверхность. Сладковатый запах смешан с мелодией моей зурны.       Я сижу у окна, я подбираю мелодию под голос бури, и большая волна в ответ окатывает берег, подкатывается к самому крыльцу.       Сегодня старшая дочь Речного короля, Ива Серебряная, выходит замуж за Лесного Соловья. Страшен в гневе Речной король, а дочерей он бережёт превыше любых сокровищ. Не пускает их гулять на берегу, танцевать в лугах под мою зурну, плести венки из полночных цветов. Непослушны дочери Речного короля. Непокорнее всех Серебряная Ива, навсегда сбежавшая из глубоких прибрежных омутов.       — Так дело не пойдёт, Кот, — говоришь ты. И ставишь чайник на стол. Цветы и галька в нём вихрятся в танце.       Зурна в моих руках согласно отзывается одной-единственной чистой нотой — будто безумный ветер с реки сам заполнил её и дал голос.       Мы не хранители мира и не судьи, но здесь, среди стеклянных переливчатых деревьев стоит наш дом. Мы не любим страданий, и сейчас нам — быть голосом измученных ветров листьев, избитого волнами берега.       А ещё, может быть, ты, мой друг, слишком ценишь свою свободу, чтобы не вступиться за чужую. Чтобы не найти повода.       Когда мы выходим на крыльцо, мне на секунду становится страшно, так что вдоль позвоночника бегут мурашки и полоска шерсти, идущая от загривка, вся становится дыбом. Ветер почти сбивает с ног, а мелкие брызги становятся острыми и холодными. А ещё — здесь молчит моя зурна, ветер заглушает мелодию, почти обрывает алые листья, увившие деревянный скелет дудочки.       И это значит, что в этой буре я остаюсь совершенно немым.       Но тебе ничего не страшно, ты, наверное, потому и есть мой лучший друг, что не боишься ровным счётом ничего. Ты держишь меня за руку крепко-крепко, а в другой ладони сжимаешь даже не свою скрипку, а всего лишь ручку стеклянного чайника, в котором бушует собственный маленький шторм.       И, словно волны о берег, разбиваются искристые медовые брызги о стеклянную крышку.       — Речной король! — зовёшь ты. — Не сердись, Речной король, успокой свою бурю! Празднуй вместе с нами свадьбу Серебряной Ивы! Твои дочери — не пленницы в тёмных омутах, они королевны этой реки, и они вольные покинуть её, и вольны вернуться! Так не гневись, Речной король, будь гостем в лесу сегодня!       Но Речному королю нет дела до твоих слов и, замерев на берегу с немой зурной в руках, ощетинившись от страха, я вижу только…       Как куполом, ещё одной покатой крышей нависает над нами трепещущая волна, замирает, прежде чем обрушиться — и я вижу пену на её гребне, и я вижу клубящиеся внутри лохмы водорослей, как хватают ртами воздух вынесенные на поверхность рыбки, как солнечный луч, прорвавшийся через тучи, просвечивает взбаламученную воду — насквозь.       И как стаей крикливых речных чаек кружат между нами и ревущей волной дочери Речного короля.       Мы стоим в самом сердце бури, и здесь тихо-тихо, и чайки больше не кричат. Они становятся снова стройными речными девами — я вижу, как старшие помогают самым маленьким стряхнуть остатки оперения. И руки каждой из них протянуты навстречу ощетинившейся волне.       Тебе не понять их речи, и я становлюсь переводчиком. В трепетной хрупкой тишине я наконец-то снова играю на зурне.       Семь старших дочерей Речного короля выступают вперёд, их пальцы касаются застекленевшей воды, тонкого бурлящего сланца. Голоса — шелест тростника, пение течения в дельте реки, там, где она стремится к морю, где издалека доносится тонкий аромат Яблоневых островов. И: мы с тобой, мы с тобой, отец, шепчут речные королевны, но больше всего на свете мы любим тебя, друг друга и свободу, отнимешь одно — потеряешь нас всех. Выходи, отец, зовут они, пляши с нами на свадьбе нашей сестры, усмири гневные волны. Ты видишь — рыбы, твои подданные, задыхаются в кипящей от ярости воде. Отпусти их, отец. Отпусти и нашу сестру.       А когда они замолкают, зурна продолжает петь в моих руках, пить моё дыхание. О свободе, о горькой осени она поёт. О морских лошадках, гарцующих в яблоках, ссыпающихся в воду у берега благословенных островов.       Это — будто бы знак для тебя. Будто ключ.       Белый ключ, от которого закипает медовая вода в твоём чайнике, вода на той самой грани с огнём. Ты поднимаешь крышку, шепчешь:       — Молодчина, Кот! — и буря заливается внутрь, втягивается, будто чёрная дыра образовалась на месте чайника, и напором его чуть не выбивает у тебя из рук. Усмирённый водоворот бешено бьётся за тонким стеклом, поёт на разные голоса. В нём — все течения сонной взбаламученной реки. Ты, смеясь, берёшься со мной за руки снова и ведёшь к реке. Тонкой струёй выпускаешь из длинного носика всех, пленённых гневом Речного короля. И, надо же, поднимающийся от реки туман, пахнет сегодня не полынью, а мёдом разнотравья.       В блеске водных брызг, утопающих в тумане, выходит на берег Речной король. Дочери льнут к его рукам, заплетают в бороду кувшинки. Мы склоняемся перед ним, не сговариваясь, исполняя ритуал.       И он зовёт нас — соседями. Он зовёт нас равными, судьями и хранителями. В зыбкой медовой тишине он тоже склоняется перед нами.       А потому — не свитой, но частью торжества, мы идём вместе с ним праздновать свадьбу его дочери. Мантией стелется за нами туман, клубится, словно небесный свод опрокинулся на землю.       Ты оставляешь нас всего на минуту — возвращаешься в дом за скрипкой. И мы играем песню леса и песню реки, тоску по далёким островам, по руинам на окраине леса, играем радость нового дня, восторг причастности. Наши нотные станы похожи на переплетённые ветви деревьев, усеянные птицами.       Под нашу музыку пляшут речные девы, целуют тебя в лоб, меня — в кончик носа. Усмехается в бороду Речной король, под крыло берёт Лесного Соловья. Мы танцуем, пока луна не выходит на небо, пока он тоже не начинает плясать с нами, расправив пушистые крылья с тёмными перьями кратеров.       А когда мы возвращаемся домой под светлеющим небом, полыхающим янтарным заревом у горизонта — я не поднимаюсь в спальню на втором этаже. Я засыпаю прямо на подоконнике, свернувшись в клубок. Ты шепчешь:       — Доброй ночи, Кот, спи крепко, — и укрываешь меня одеялом. Сегодня ты тоже останешься спать здесь.       Ведь в наше окно, будто волны о берег, бьются изумрудные стёклышки древесных крон.