Утопия

От крыш потянулись алмазные дороги к другим крышам, и просто в пустоту, и вверх. Даниил возвращался по ним из Горнов, где практиковался в Смерти. Вернувшийся с той стороны на время говорил так, как Даниил уже читал в одном дневнике. Человек ничего не видел. Его взгляд, как и взгляд наблюдателей, был рассеян по реальности, расфокусирован с нее. «Случайно вернулся. Такая же степь, такая же трава. Очень сильный ветер. Ночь всегда. Приносит разное по духопроводу. Я хочу встретить ее. Видел ее в темноте на краю степи. Шел, и ветер мешал. У нее горело лицо, нож в земле, костяные ноги. Мое кольцо на ней расплавилось. Из земли растут руки и волосы. По имени звал, смотрела горящими глазами очень страшно. Обрывалась плоть, которую я на ней не помнил, только руки исписаны. Шел к ней, но поднялся опять ветер. Не бойтесь. Не бойтесь…» На первый взгляд в Утопии ничего не изменилось. Каждый вечер Даниил набирал воду, заправлял ей умывальник. Наливал рюмку огненного твирина, но не выпивал. Она и без того к утру пустела. С темнотой начинала вибрировать штукатурка. И уже можно было расслышать высокий звук, нарастающий с появлением звезд и глухой в облачную погоду. В ясную горизонт ложился на землю, и все, что выше, становилось небом. Люди стали иначе спать. Первый сон с вечерними сумерками — но многие просыпались в середине ночи. Ходили к знакомым и незнакомым, проверяли двор, в который могли забрести звери. Надо ходить другими дорогами. Иначе беда. По меньшей мере неприятность. Над Горнами звуки чище и звезды ярче. Красные. Падают каплями. Алмазные ступени аммонитовой спиралью закручиваются вверх из точки. На ступенях Петр пишет и чертит, Андрей делает зарубки ножом, но чаще оба брата где-то еще. Можно услышать самые разные голоса. «Смерть, Даниил, Смерть, Даниил… Вода без русла. Не записать мне ее для тебя. Поднимайся». Это — из прошлой жизни и прошлого города, где слишком много огней, чтобы слышать их даже ночью. А тут, на площади Мост, течение реки ускоряется. Вчера в своем дворе Даниил видел прямоходящих птиц и птиц, ползающих по земле, черпающих клювами землю. И это были не пальцы и маски. Позавчера Мария приходила поговорить, хотя ничего не сказала. Ее жесты сейчас информативнее. Она пожимала руки травы, не отпускала иногда и проходилась пальцами до верхушки, словно тянула вверх. У нее было усталое лицо, когда заходила и падала на кровать. Платье, изволоченное по земле, заполняло все пространство от стены до ширмы, Даниил валился прямо на него и притыкался, грел ее холодный бок, или не попадал и не грел. Она иногда хотела что-то сказать, но вместо этого больно вцеплялась в его руки, статическое электричество изливалось в его тело и взрывалось, и тогда лучезарная пыль застывала в воздухе. Ее холодное тело оставляло постель горячей. Даниил находил блестки с платья еще долго и выкладывал за окно, чтобы сдуло их куда-нибудь, где они нужнее. Ночью на улицах стояли и ходили замотанные люди, хотя Язву давно заперли в стекло, какое жар делает из песка. Даниилу и самому хотелось замотать лицо временами. В самый тихий ночной час, около двух часов, по лицу ходили слезы без причины и следствия. Даниил сменил тысячи кож — а про эти слезы так и не узнал. Один раз Мария рассказала про магию и ночь, что человек на заре времени еще не до конца проснулся. Сознание не оформилось — так понял Даниил. Здесь, когда он просыпается, голова на редкость пуста и ясна. Мир был таким, как всегда, твердым и тяжелым, но Даниил видел точки, нажав на которые, реальность можно было сделать глиной. Только если не смотреть на процесс изменения. И он лепил. Он ни на день не постарел в этой Утопии. Он нашел в подвале одного здания геометрические по виду заметки, связанные с человеческой анатомией. Там были линии, треугольники, и Даниил захотел посмотреть, что будет при воздействии на определенные точки. На ночь он втыкал иголки в свое тело. Сегодня ему приходится идти с поднятыми и развернутыми руками, чтобы не сбить их. Все сделалось ало-розовым. В груди и шее тоже были такие иголки. Плоть ликовала, как в неравновесии над бездной. Ресницы слипались, и взгляд расплывался. Над головой, за темнотой и звездами, явственно различалась вздымающаяся с дыханием плоть. Вены соединяют звезды в созвездия змея и его адепта, сети, рыбы и лабиринта, а под ногами ослепительно горит белый. И можно упасть, но не падалось. Даниил закрыл глаза. Когда он оставлял иглы в глазах, ночь и город были зелеными, как морское дно. Его дом исходил абстрактными формами, изрезанными как готический портал, но — риф. Гравитация разжижалась, и падать с крыши было не больно, и подниматься на нее с земли было не тяжело. Фасады фосфоресцировали в темноте. Замотанные фигуры на улицах стояли неподвижно, лишь ткани колыхались. Слезы мешались с распыленным в атмосфере йодом. Невесомое тело поднималось, нос дышал водой. Черви во дворе разжигали красный-красный огонь, который рос в ширину в ритме дыхания. Как чернила спрута, огонь захлестнул ноги. Наутро Даниил выловил в реке маленькую тяжелую рыбу с черной, не отражающей свет чешуей. Он обычно совсем не ловил рыбу, да и не знал, водится ли она в Жилке. Рыбу разделывать не стал, зарыл в подвале. И казалось, что земляной пол мелко трясется на том месте. Все дома потемнели, будто промокшие. Соседская девочка жаловалась, что крыша без дождя протекает и что кошка сбежала в туман. А сегодня Даниил открывает глаза, и венные очертания в его веках переносятся в живое небо. На периферии зрения бьется какой-то пульс — и он шагает в ту сторону гулко и звонко, каждый шаг выбивает из дороги вспышку. Он видит, как невдалеке обнаженная девушка в подбитых железом туфлях бежит вперед, высекая не вспышки из дороги — а плотные и яркие искры. Она влетает в темную мужскую фигуру без примет, и фигура охватывает ее рогами, за несколько секунд разветвившимися в тонкую паутину, заключившую обоих в кокон. Отвлекшись от этого происшествия, Даниил обнаруживает, что пришел на берег Горхона. Ему очень тревожно, и иглы будто погружаются в него глубже. В то время как на неподвижной поверхности воды всплывает тело. Дождался. Друг, враг, или не так и не так?