Кипящее зелье

      И неприятно, и страшно, и жутко было думать, что, когда человек погружается в бессознательное состояние, его живая, мучительная жизнь может продолжаться, жизнь настолько реальная, что слезы текут ручьями и гримаса горя искажает рот, и, однако, проснувшись, он ничего не помнит.       Сомерсет Моэм, «Рождественские каникулы»

31 июля 1989 - 1991

      Для меня это был особенный день, как и для любого человека, ведь кто не любит свой день рождения? Это был праздник одного человека, такой же грустный и одинокий, как и всегда было. В приюте не принято отмечать дни рождения, слишком уж это затратно — чуть ли не каждый день праздновать то, чего ни одному ребенку здесь и не хотелось. Этот день был наполнен скукой и обыденностью, этот день был такой же, как и вчерашний, и позавчерашний, и все дни до этого. Он был серый, он давил на сознание одним своим существованием, знанием, что еще один год прожит как всегда бессмысленно и в мир добавилось еще больше черноты. Тот день был особенным, вот только совсем не потому, что это был мой день рождения...       Для своих девяти лет я была слишком высокая, нескладная и тощая, и, если честно, сейчас все совсем не изменилось. Я была с коротко обрезанными волосами, слишком резкими чертами лица, с черными синяками под глазами и впалыми из-за постоянного голода щеками. Меня часто принимали за мальчика, и, если смотреть менее глобально, чем один мой знакомый старик, я была не против этого. Единственное, что всегда меня утешало в своей внешности — постоянно сощуренные из-за плохого зрения ярко-зеленые глаза.       Я никогда не была особо романтичной. У меня, как и у любой девочки в приюте, конечно, были мечты, что придет кто-нибудь и заберет меня, вот только я, в отличии от всех остальных, знала, что такого не будет. Какое-то шестое чувство говорило мне, что придти за мной просто некому, что одна нахальная Гейл Поттер прямо сейчас никому не нужна. Я смирилась почти сразу и больше не думала об этом, чем еще больше раздражала своих соседок по комнате.       Приют у нас был странный. Я старалась особо не ходить здесь, проводя больше времени на вокзале и подворовывая, но вечером неизменно приходилось возвращаться. Не сказать, что меня часто били. Даже наоборот, где-то раз в неделю, что было довольно мало, и ни разу дело не закончилось изнасилованием, что тоже было редкостью. Зато меня били гораздо жестче, иногда дело доходило до районной больницы — такой же крысятник, что и приют, только для взрослых. Меня не любили, но не ненавидели, боялись, но не больше, чем главарей местных банд, много из-за чего завидовали, но старались обходить десятой дорогой, а если мстить, то только издалека.       У меня не было друзей — были знакомые и недруги, врагов тоже не было. Все знали, что я одиночка и что, если ко мне приставать, можно получить по зубам. Несмотря на мое анорексическое тело, рука у меня была тяжелая, хотя, возможно, это из-за постоянных физических нагрузок, таких как "беги, пока ноги не оторвали" и "лезь в ближайший дом".       Полицейские меня почти не трогали, даже когда ловили за руку, в участок не вели, а если вели, то там мне давали бутерброды с дешевой колбасой, черт знает из чего или кого сделанной, и давно холодный чай. Я им благодарна, ведь всегда была голодной. В приюте мне давали больше, чем всем остальным из-за того, что у меня слишком быстрый обмен веществ и насытиться я просто не могла, да и та еда, что давалась, с трудом помещалась в горло. За то, что мне доставалось больше, следующие несколько часов я помогала на кухне и убиралась в столовой. Каждый раз я уходила полумертвая и еще более голодная, чем до этого. После выхода из царства кастрюль и поварешек меня ждали, и начинался спринт, в котором хотя бы один раз в неделю я проигрывала.       У меня было тайное место: через пару кварталов я уходила в Ткацкий переулок, а потом просто сидела рядом с самым темным домом и ждала, когда свора детей убежит. Это был странный дом. Он был построен из черного камня, мрачный и величественный, высокий, трехэтажный. Он не подходил этому месту, где властвует однотонная серость и запустение, он казался мне одиноким хищником, случайно попавшим в клетку. Зимой дом умирал, летом становился снова живым, но хозяина я так и не увидела, хотя знала, что он знает обо мне. Ночью из окон лился тусклый теплый свет, а за окном шевелилась тонкая высокая тень. Я любила наблюдать, как этот длинный сгусток тьмы расширяется, расплывается в неверном свете свечи или камина. Вот у тени появляются две тонкие палки-руки и что-то берут. Я представляла, что это книга или что-то другое, я думала, что интересно было бы почитать.       За облаками ядовитых испарений от ткацкой фабрики я видела звезды. Они всегда яркие, как то самое окно, из которого льется свет и в котором ходит одинокая тень. Я видела звезды, они кружились вокруг меня и освещали мне желтым дорогу. Я любила гулять ночью, хоть это и было запрещено. Все чаще я приходила к черному дому и смотрела на такое же черное небо. Рядом с ним не видно звезд, Тень их всех закрывает.       В тот день приютские дети меня поймали. Боль всегда была неотъемлемой частью меня, я ее уже почти не чувствую. Как не чувствую холод, не чувствую, как по спине и лицу стекает что-то вязкое и липкое. Неприятно пахнет металлом, дорога все больше расплывается. В ту ночь не было звезд, небо было бездонно черным, освещаемым только ужасно маленькой и тусклой луной. Мне казалось это до невозможного уродливым, неправильным. Мне казалось, что она наблюдает, собирает информацию. Мне казалось, что я попала в ловушку — паутину, из которой не хочу убегать. Мне казалось, что я целенаправленно пошла к пауку, который засел в своем убежище. Мне не было страшно, мне было больно и холодно.       Я упала, даже не начав летать, я мечтала о небе, о звездах, о неизведанных землях, о магии, о Тени, ходящеий в своем пустом доме. Мне было обидно до слез, мне было жаль себя, но еще больше мне было жаль, что я так и не узнала, о чем читает Тень. Воспитательница в приюте как-то раз сказала, что, чтобы узнать человека, достаточно узнать, что он читает. Меня интересовал вопрос: Тень — плод моего воображения или нет?       Очнулась я уже в доме. Внутри он оказался еще более темным, чем снаружи. Диван, на котором я спала, был из темной кожи, мягкий черный ковер, небольшой камин, везде свечи и пахнет книгами, что лежат в большом шкафу. Все здесь мне казалось таким странным, начиная от больших кусков бумаги, перьев, чернил, заканчивая застывшими в воздухе предметами. Еще здесь было на удивление холодно, несмотря на огонь в камине и множество свечей.       Я не люблю врать, и в этот раз мне хотелось бы сказать, что я совсем не удивилась и не испугалась, когда увидела Тень, вот только на самом деле в тот момент мое сердце готово было пробить грудную клетку, а я — постыдно взвизгнуть. Он как-то слишком резко вышел из неосвещенной половины комнаты, бесшумно, как самый настоящий вор или шпион, или, еще хуже, ниндзя. Я не знаю, как так повелось, но большинство приютских делило людей на "травоядных" и "хищников". Тень относился ко второй категории и явно это знал. Он и вправду оказался высоким и худым, с черными, как у меня, прямыми волосами и носом с ярко выраженной горбинкой. Тень не был красивым, но даже тогда я поняла, что он скорее относится к тому типу мужчин, которые просто притягательные. Первоначально он ассоциировался у меня с ястребом — гордым и смертоносным, но когда я посмотрела ему в глаза, то поняла — передо мной ворон, верный вестник смерти с черными, мертвыми провалами глаз.       —Тень... — тихо сказала я, и мой болезненный хрип быстро потонул в окружающей тьме, которую не рассеивали даже свечи. Он слегка поджал губы, как будто хотел что-то сказать, но вовремя себя остановил. — Спасибо, что спасли.       Он хмыкнул и так же резко повернулся, пройдя обратно во тьму. Только сейчас я заметила, как странно он был одет, но через минуту я уже забыла об этом, ведь если он всего лишь плод моего воображения и сейчас лежу в луже собственной крови, то не стоит задумываться о таких мелочах. Я надеялась, что это реальность, хотя бы из-за того, что спина и левая часть лба все еще болели, хоть и не так сильно, как прежде. Словно их кто-то очень быстро вылечил.       —Вы меня сейчас выгоните, да? — Тень коротко кивнул и поставил на стол перед диваном тарелку с парой бутербродов. Я кивнула в ответ: не говорить же ему, что никуда идти не собираюсь.       Это, наверное, было самое вкусное, что я ела за всю свою жизнь.