Тернистый путь

      С меня словно содрали кожу и облили прохладной солёной водой. Это ещё хуже, чем кипяток. Почему? Стоит посыпать соль на небольшой порез и все вопросы уйдут. Я такое проходила, так как на практике умудрилась уронить нож, и он вонзился мне в ступню. Дело было на кухне, и прыгая, я уронила банку с солью на ногу.       Сравнивая случай двухлетней давности и сейчас, прихожу к выводу, что сейчас намного хуже. Пошевелиться даже невозможно, а плакать — ещё одна соль на оголённые куски мышц. Тяжелый выдох. В лёгких не то вода, не то кровь. Жидкость вливали и совершенно не думали, что задохнусь. Или это жидкий воздух? Может, ещё азот в меня затолкать?       Но, откинув боль в сторону и все мысли о паршивом, стоит сказать: я нахожусь неизвестно где, кожа на месте, что весьма странно, темнота вокруг не режет зрение, а наоборот успокаивает. Временно. Я просто прекрасно знаю, что она в один прекрасный миг может рухнуть на меня и снова раздавить. Эта ситуация напоминает мне ситуацию греческого титана Атласа: он держит небосвод на своих плечах и не может никуда уйти.       Всё бы ничего, но я не одна. Рядом со мной сидит одна девочка. Сколько мы здесь? Когда нас спасут? Это и есть кома, или смерть? Я надеялась, что, если смерть, то по темноте блуждаешь в одиночку и ищешь выход. А из-за этих блужданий наши астральные тела, то бишь души, появляются среди людей.       Нет, ну как тогда можно объяснить появление призраков в старых замках или даже на улицах Рима? Беатриче — это единственный знакомый мне призрак, чьё появление я наблюдала три… теперь четыре раза. Я всегда в начале сентября переезжаю из Милана в столицу Италии, чтобы быть поближе к университету.       А теперь кого это волнует? Жива ли я? В ушах до сих пор шумит вода. Не думаю, что можно было выжить… там, на мосту. Невозможно. Прострелена нога, выстрел в грудь, который просто и легко толкнул мою ослабевшую от отравления тушку за перила моста. А там удержаться уже никак. И с такими ранами выжить? Нет. Может быть выжила. Но разве Данте вызовет скорую и подставит себя? Больно верится.       Действительно, больно. Горько усмехаюсь и закрываю глаза, чтобы не дать слезам сорваться. Сколько я здесь? Сколько прошло времени, чтобы темнота научила меня воспринимать свою гибель, как должное? Сколько, чтобы я рассуждала и думала над этим с таким горьким пофигизмом? Сколько?       — Габриэль.       У этой девочки нежно-голубое платье, испачканное каплями крови. На шее аккуратно лежит шёлковый белый шарфик, тоже украшенный кровью. Недавно шарфа не было, и я могла лицезреть шею ребёнка: укус. Шея была кем-то укушена. Отчётливо были видны контуры клыков. Но кого или чего? Собаки?       Она маленькая, но смотрит так печально. Взгляд осознанный, но порой в этом взгляде было видно… злость. И когда она злилась, тьма отступала, и я видела чью-то жизнь.       Её жизнь. Жизнь юной Куран Мичиру.       — Тебе больно?       Мы с ней общаемся. Можем часами лежать и разговаривать. Но не затрагиваем тему родственников. В этой маленькой душе я чувствовала некую… родственную связь. Мы были похожи не только внешне, но и внутренне. Ситуации в семьях были практически одинаковы, из-за чего я находила в себе силы сесть и обнять Мичиру. Тело её было холодным и она дышала с трудом, сдерживая свои слёзы.       Ей всего шесть лет, а такое чувство, что она перемахнула и мои двадцать.       — Да, — а смысл врать?       — У нас осталось мало времени, — Мичиру повернула голову в бок и села, прижав коленки к себе. Вот этот поворот событий удивил меня. — Скоро я исчезну.       — Почему?       А главное: куда? Куда может исчезнуть душа?       — Моё время и мои силы подходят к концу. Я и без того слаба физически, но я потратила все свои магические силы. Боюсь, ты осталась без защиты.       — Не понимаю.       Куран взяла меня за руку. Снова это чувство, что желудок уходит вниз, дыхание перекрывается и дышать очень трудно. Всего на несколько секунд, и я теперь стою в какой-то комнате. В помещении было светло и тепло. Мебель и детали декора относились к эпохе барокко. Всё было празднично, люстра была из хрусталя, но мастер постарался сделать так, словно хрусталь — это кружева. Стены были окрашены в красивый кремовый оттенок, потолок был белым. Но, несмотря на всю красоту и изящества этого места, оно напоминало мне палату в больнице. Да, кровать была широкой с балдахином. За газовой тканью нежно-голубого оттенка сидела девочка. В ней я с трудом узнала Мичиру.       Подойдя ближе, я села на кровать и даже не пыталась коснуться её плеча. Бесполезно. Это воспоминания Куран. Та сидела и читала книгу. О чём она была, так узнать и не успела. Услышав шум со стороны двери, она вздрогнула и развернулась. Увидев в руках тот самый белый шёлковый шарф, вздрогнула.       Неужели это…       Двери резко распахнулись, и в комнату ворвались двое мужчин. Один был в чёрном плаще, другой в коричневом. Мичиру с ужасом смотрела на того, кто был в чёрном.       — Уходи отсюда!       Кивнув, девочка бросилась к двери и столкнулась там ещё с одним… монстром. Он безумно улыбался. Зажав ладонью рот, старалась дышать и… смотреть. Другого выхода Куран мне просто не оставила.       Девочка бросилась в сторону, за ней двинулся безумец с алыми глазами. В считанные секунды нагнав ребёнка, схватил за руку и вгрызся в шею. Крик девочки потонул в шуме драки и внезапном хрипе кровопийцы. Отпустив ослабевшую Мичиру, парень сам рухнул на пол и начал корчиться от боли. Девочка прижалась к стене и, плача, смотрела на него, зажимая шарфом рану на шее.       Взгляд карих глаз начал потухать. Зайдясь в сильном кашле, Куран упала на пол. Кашляла она кровью, старалась ещё зажимать рану на шее, но что-то шло не так. Что-то… Укус, по сути, не должен её убить. Что же послужило причиной смерти?       Безумец рассыпался пеплом, а в комнату забежала красивая женщина в бежевом платье. Бледная и испачканная кровью, она бросилась к умирающему ребёнку и зарыдала. Всё вокруг начало меркнуть и утопать в темноте, но я отчётливо слышала крики той женщины. Так кричит обезумевшая мать, которая вот-вот потеряет ребёнка. Так кричит женщина своему мужу, чтобы придумал хоть что-то для её спасения.       — Теперь ты увидела всё, — Мичиру ослабила хватку и упала на меня. Я и не заметила, что стою на ногах, а от очередной порции воспоминаний этой малютки, боль отступила и дала мне вдохнуть воздух. Легко и свободно.       — Вампиры… Ты… вампир? — другого в голову ничего не пришло.       Я, кажется, начала понимать, во что вляпалась, упав с моста Святого Ангела. Стоит мне открыть глаза, и я увижу уже не свой мир, который против моей воли обязан будет стать родным миром. Людей, которых я не знаю, придётся узнавать заново. Семья, которая есть у Мичиру, вовсе не семья: тень старшей сестры-близняшки, обуза для старшего брата и родителей. А как мне ещё понимать, когда в четыре года Мичиру попыталась показать рисунок, но мальчик, представленный, как Куран Канаме, отмахнулся от младшей сестры, сослался на дела и сбежал? Зато через десять минут к нему прибежала Юуки — старший близнец Мичиру — и тут он не сбежал, а с радостью похвалил?       Что за дискриминация?       Хотя я такое прошла с Данте. В свои десять я конкретно от него отстала, в пятнадцать начала работать в пиццерии (несмотря на то, что семья у меня богатая, хотелось иметь свои карманные деньги. Как ни странно, а отец это даже оценил и похвалил) и жить на съёмной квартире. А тут что мне придётся делать?       Начать всё заново? С нуля?       Мягко говоря, Мичиру каким-то образом дала мне второй шанс жить, но… мне просто стыдно принимать такой «подарок». Я уже пожила, узнала немного, а она? Шесть лет, и, максимум, что она увидела, равнодушие окружающих, иногда смешанное с нотками заботы и любви матери. Всё.       Куран покачала головой и тихо заплакала, уткнувшись в меня. Мы похожи. Тот же цвет глаз. Возможно, жизни. Не случись с ней такого, она бы потом взяла себя в руки, наплевала на всех и ушла из дома. В шестнадцать лет точно. Потому что такие дети, «из тени», потом вырастают бунтарями, добивающихся своей цели. Как я, например.       Погладив её по волосам, слабо улыбнулась. Боль, лёгким покалыванием, начала возвращаться ко мне. У меня рыже-каштановые волосы. Почти рыжие. Таким двойным оттенком я гордилась и радовалась.       Ладони девочки начали исчезать. Обняв меня, она тихо попросила рассказать ей сказку перед сном. Ненадолго задумавшись, я вспомнила диснеевскую Золушку и начала рассказывать её сказку. Тихо, спокойно и выразительно. Жаль, что жестами ничего не показать. Куран не отпускала меня.       Она исчезала и засыпала под звук моего голоса. Сморгнув слёзы, зажмурилась. Я не заслужила такого подарка от ребёнка. Но теперь мне стало интересно: какой процесс послужил запуском для её смерти? Что же?       Что-то вокруг треснуло и начало разбиваться. Сквозь оглушительный шум, услышала одну фразу:       — Удачи.

***

      Открывать глаза было не так больно, как в прошлые разы. Тут было тяжелее от того, что веки давно не двигались и от непривычки мышцы начали болеть. С трудом открыв глаза, тяжело выдохнула… в кислородную маску. Ничего себе поворот событий. Медленный вдох. Выдох.       Снова моргаю. Раз. Два. Три. Четыре… С пятого раза контуры, силуэты и цвета встали на свои места, и я смогла увидеть нависшее надо мной лицо мужчины. Русые волосы были собраны в хвост, а вот чёлка прикрывала лоб, локоны обрамляли лицо сбоку. Это как у меня было: только сзади волосы были сострижены, а спереди осталась длинная косая чёлка. Что говорить, будучи подростком, волосы у меня меняли причёску очень часто.       Глаза, цвета миндаля, радостно и с облегчением смотрели на меня. Очки чуть не упали с переносицы, когда он резко встал и побежал звать врача.       Так. Пока его нет, смотрим, где я. А то врача можно и на дом вызвать. Но нет. Я была в больнице. Судя по приборам и интерьеру, знаменитая реанимация. Господи, сколько я здесь пролежала? Вставать было очень больно. В душу закрался страх, что мышцы могли запросто начать атрофироваться из-за долгого положения в одном месте. Мало того, в вене была иголка от капельнице, в другой был катетер. Закрытый. Видимо, в левую руку уже всё прокапали.       Услышав быстрые шаги в мою палату, посмотрела на дверь. Я хочу уйти отсюда.       В помещении зашёл тот самый мужчина в очках. Следом за ним зашёл врач в белом халате. Чёрные волосы прилизаны, серые глаза смотрят бесстрастно. Если честно, у меня впечатление от таких людей с таким взглядом одно: им надоела их работа, жизнь или человек, что идёт под руку и злит его. Сочувствую врачу…       Осмотрев меня и сняв показания с аппаратов, мужчина молча вышел. А вот русоволосый остался. Сев на стул перед кроватью, он взял меня за руку и, вытирая редкие выступающие слёзы, тихо произнёс:       — Теперь всё будет хорошо, слышишь, Мичи?       Слышу. И мне безумно стыдно, что я не Мичиру и за то, что Вы плачете.       И я хотела плакать. Ведь Мичиру больше нет. Теперь на её месте я. Почему-то.       На его вопрос у меня не было аргументов. Только слабо кивнула, боясь, что маска может упасть.       — Юуки так напугана, так напугана. Она уже полгода ничего не говорит, только твоё имя шепчет, словно спрашивает о тебе. Или спрашивает. Как мы все испугались. Не пугай так больше… — незнакомец, прикусив губу, аккуратно приобнял меня и отпустил, не задевая и не сбивая кучу иголок, трубочек и капельницу.       А я снова сгорала от боли и стыда.       В природе есть множество круговоротов. К примеру, круговорот воды, воздуха в помещении, или душ. Видимо, я принадлежу к последнему круговороту, так как ничем больше не могла объяснить притяжение в тело Мичиру. Нет, она тоже могла… Но как?       «Умирающие люди могут проклясть со злости, убив тем самым человека, а могут притянуть такие же умирающие души людей, провоцируя реинкарнацию», — вспомнились немного абсурдные и запутанные слова почившего деда Луиджи из Венеции. Он работал в порту, следил за лодками и сторожевой собакой. Но умер от сердечного приступа.       Но я не злилась в день смерти. Полгода… Не злилась. Мне было больно.       А Мичиру? Неужели Мичиру на кого-то была настолько зла, что, умирая, сумела натворить такую «реинкарнацию»? Я понимаю обиду… Но злость? А может обида спровоцировала злость перед смертью? Или злость на себя, что не убежала раньше? Или…       Мужчина говорил и говорил. Слова шли мимо ушей. Голова начала болеть с удвоенной силой. Обречённо закрыв глаза, попыталась уснуть. На моё счастье, в палату зашла медсестра и попросила посетителя покинуть мою обитель. То, что я очнулась, не означает, что смогу сейчас часы напролёт разговаривать. Мне нужен отдых. Как хорошо, что девушка это поняла, выгоняя мужчину отсюда.       Боль стихать и не думала, но меня мучил один вопрос: что мне теперь делать?       Я совершенно одна в чужом для меня теле, в чужой жизни с чужими людьми. Что мне делать?