Противоречия (Contradictions)

Перед тем, как попасть в вену, героин тихо пузырился и вскоре исчез, словно волшебная пыль, оставив за собой бесполезный пустой шприц и вкус горечи во рту. Сердце болело; Кэссиди, должно быть, принял слишком много. Холодные и бесцветные стены крошечного чердака, как и остальная часть церкви, смотрели на него сверху вниз и издевательски давили со всех сторон. Кэссиди вдруг стало интересно, где Джесси. В груди засело мрачное чувство, причинявшее боль, поэтому он встал и подошел к крошечному мутному окну. Снаружи Кэссиди увидел Ад. Жжение стало сильнее и превратилось в обжигающую агонию, разрывающую на части и пожирающую плоть. Он продолжил смотреть на Преисподнюю через маленькое стекло, пока она не подкралась ближе и не проглотила его. Там не было ничего, только одна глухая пустота, и Кэссиди хотелось рассмеяться над столь жестокой иронией. Сокрушительное одиночество опустило свою кувалду, и он вдруг понял, что пропал его рот, который мог бы издать крик; пропали его руки, которые могли бы устранить зуд. Кэссиди, говорил Бог, и близился конец. От этого не сбежать, никакое количество крови не исправило бы ущерб. Он никак не мог восполнить бесполезную любовь и жизнь в жалкой пародии на существование, а, если остался какой-нибудь шанс, – если бы их было миллион – они все казались бесполезными. Кэссиди, раздавался рев Бога, а личность рассеивалась в небытие. Вот так я и уйду, пронеслось в голове, голос и зрение ускользали от него, так всегда было в конце. Он собрался прекратить жизнь, не оставив за собой ни одного следа. Кэссиди, кричал голос сразу отовсюду, и вдруг оказался на полу, ладони сжимали и разрывали свою обнаженную грудь, а руки Джесси были оплетены вокруг него. Трудно вспомнить как дышать, – вдох и выдох – и в то же время теплые ладони проводили гладкие круги по спине. Из Кэссиди выходил слабый воздух; такой ужасный трип он испытал впервые. Ад неторопливо начал испаряться, оставив за собой лишь бесцветные уродливые стены. Но это едва ли считалось облегчением. Неуверенной и испуганной рукой Джесси прикоснулся к его подбородку, заставив поднять на себя взгляд. Кэссиди так и сделал, дрожь с судорогами прошлись по древнему телу. – Ты ебаный идиот. Ты просто круглый ебаный идиот, – повторял Джесси трясущимся голосом, словно в первый раз его вовсе не услышали. – Героин, Кэссиди? Серьезно? Просто, блять, посмотри на себя! Что ты наделал? Ага, посмотрите на него. Единственная надежная привычка, которая держалась множество десятилетий, теперь, по всей видимости, уже не вариант. Кэссиди задался вопросом, возможна ли для него передозировка хотя бы до того, пока сердце не перезапустится. Он никогда не хотел переходить через край, но теперь ступал по нему. Жжение в груди не исчезло. Кэссиди посмотрел вниз на свою грудь, чтобы обнаружить пятна крови, стекающие малиновыми следами вниз по животу до пижамных штанов. Багровый цвет окружил руки, залез под ногти, поэтому он понял, что расчесал грудь до мяса. Какое-то время Кэссиди будет нуждаться в крови. – Ты ебаный идиот, Кэссиди, – сказал Джесси в третий раз, на этот раз тихо и покорно, в его глазах мелькала печаль, словно он был разочарован и, странно, сейчас слова звучали еще хуже. Кэссиди натянул зубастую ухмылку на лицо, как будто ничего не случилось, – и в самом деле ничего не случилось – но уголки рта Джесси искривились вниз. Он выглядел почти комично со слегка преувеличенной грустью, и Кэссиди бы расхохотался, если бы ему не хотелось так сильно плакать. – Всю неделю буду курить только самую зеленющую траву, Падре, клянусь, – произнес Кэссиди, слишком уж безумно улыбаясь проповеднику. – Всегда можешь присоединиться, приятель, вдруг захочешь понянчиться со мной или типа того. Джесси ничего не ответил, но его плечи поникли, а линия челюсти напряглась. Кэссиди стало интересно, когда он стал замечать такие мелкие детали в чужом лице. Зато теперь появился навык, который был полностью бесполезен. Ладонь поднялась, чтобы прикоснуться к царапинам на груди. Прекрати. Вместо этого окровавленная рука устроилась на колене. Джесси смотрел на него сверху вниз с беспокойством, вызывающим агонию. – Падре, ну брось же. Ничто на этом Божественном творении не сможет остановить мое превосходное ирландское сердце, – решил пойти на примирение Кэссиди. Он услужливо показал на свою грудь, пока Джесси мрачно наблюдал за ним. Кэссиди уставился в ответ. Лучшая защита – это нападение. – Неужели наш всемогущий проповедник так заботится о старом-мелком мне вместо того, чтобы спокойно спать? Заставило ли тебя беспокойство о чертовски восхитительном мне ворочаться во сне? А если - – Ты ебаный идиот, – перебил его Джесси с тоном того, кто хотел закончить болтовню, и встал на ноги, нависая над Кэссиди в темной вонючей комнате. – По-моему, я где-то это слышал, – раздраженно раздался ответ, и он оторвал взгляд от Джесси, чтобы запоздало обнаружить, что шприц до сих пор торчал из руки. Гордость жалила, и он выставил иглу на обозрение миру. Если смотреть достаточно долго, то шприц выглядел почти как продолжение руки, словно раковая опухоль, которая была неестественной, но уже давно приросла к коже и стала частью тебя. – Если хочешь добиться передозировки на херовых наркотиках – милости просим, Кэссиди, – в тоне Джесси был холод, похожий на ведро со льдом в середине жаркого летнего дня. – Просто не делай этого в моем доме. Джесси ушел, громко хлопнув дверью и подняв облако пыли, его тяжелые шаги гулко раздавались внизу. Кэссиди не отрывал взгляд от того места, где стоял проповедник еще долго, даже после наступления темноты. Он глядел на закрытую дверь почти не моргая, пока глаза не начинали болеть. Изо всех сил старался держать их открытыми – Ад все еще жег с внутренней стороны век. Кэссиди сидел на полу, пока не стало так поздно, практически рано, а затем лег на свою грязную импровизированную кровать. Он бурил взглядом серую стену в течение нескольких часов, ни разу не пошевелившись. + + Кэссиди не был ледяным или оторванным от жизни. Когда-то давно он был влюблен. Никто не сможет прожить на планете двенадцать десятилетий, при этом не полюбив кого-нибудь. Была девушка, чье лицо ему уже не вспомнить, с длинными рыжими завитками и кожей оттенка слоновой кости, которая заставляла чувствовать себя недостойным прикосновений своими вечно грязными руками рабочего класса. После этого был парень с тайными прикосновениями под столом в баре, к голове приливал адреналин, счастье и азарт смешивались между собой, освобождая желание попробовать запретный плод. Кэссиди проебал нежные хрупкие вещи, которые у него имелись с двумя этими людьми, они были чище и лучше, чем он когда-то надеялся стать, поэтому пришел к выводу, что заслуживал только существ из своего рода. Тогда ему было едва двадцать лет, наивность и глупость стояли на первом месте, но Кэссиди до сих пор не научился, что хорошее всегда заканчивалось. После укуса была женщина с мягкой кожей и острым умом, жестокая и смертоносная, она вертела его вокруг своего пальца, как тугое колечко. Кэссиди хотел ее и хотел ее, но той всегда было все равно, даже если бы земля разверзлась и проглотила его целиком. Это не продолжилось долго после того, как он открылся, в тот же день, когда она ушла, Кэссиди покинул Дублин и больше не вернулся. Не будучи идиотом, научился на своих ошибках, потому что другого не оставалось. Но двадцать пять лет тому назад парень пересек его путь искуплений, рыжий и веснушчатый, напоминая крошечную страну из далекого прошлого. Он был смешной и нудный в своей нормальности, но Кэссиди желал скуку, потому что устал, очень сильно устал. Пребывание на одном месте в течение месяца или больше обычно кончалось довольно неловко для него и более болезненно для охотников. Том позволил остаться и был таким милым, а через некоторое время Кэссиди осознал в одну солнечную среду, что, черт возьми, влюбился по уши в этого скучного и нормального рыжего. Ему удавалось скрывать свою природу почти шесть лет, прежде чем облажаться, и Том обнаружил Кэссиди, чьи клыки впились в шею вора, которому не посчастливилось забраться в их дом. Том был слишком нормальным, слишком скучным и, конечно же, убежал, словно задница пылала в огне. Так что Кэссиди, как ему было суждено, снова остался один. Моменты между этими четырьмя людьми никогда не славились интересными событиями. Были длинные ряды из любовников и случайного или бурного секса, когда Кэссиди нужно было наказать себя, а после слабо отомстить. Разумеется, его сопровождал алкоголь и наркотики, все возможные виды, – выучил каждый наизусть – потому что Кэссиди казалось, что с этой болью нельзя жить. – Скучный – это не самая худшая черта в человеке, Кэсс, – заявлял ему Джесси, а он чувствовал эфемерные вспышки воспоминаний, в основном ощущения теплой веснушчатой кожи под пальцами, шелковистых простыней вокруг усталого тела, броских солнечных лучей под мягкими желтыми занавесками, из-за которых рыжие волосы превращались в белые. Кэссиди проглотил ватный ком в горле. Иногда, что это становилось редкостью, он просыпался сбитый с толку и смотрел налево, где должен был лежать теплый человек, где мягкие желтые занавески покачивались бы от утреннего ветерка. Так хотелось вернуться назад в эти неинтересные рутинные дни, которые были очень несвойственны Кэссиди, и он начинал сильно моргать, чтобы отогнать слезы вместе с ненужным знание того, насколько хорошо любить кого-то и быть любимым, сжав грудь железным кулаком. Во рту появлялся привкус желчи, потому что он прохуярил самые длинные и лучшие отношения в своей жизни. Эти моменты были короткими, но они с каждым разом ударяли сильнее. После Кэссиди ехал, шел или полз к ближайшему борделю и тратил последние деньги, чтобы его отшлепали, подожгли, избили, сломали и мучали. С этой болью нельзя жить. – По-моему, ты ошибаешься, Падре, – произнес Кэссиди, закусив нижнюю губу так сильно, что из нее пошла кровь. – Нет ничего хуже скучного. + + Он ждал Джесси внутри чертовой церкви, темнота вокруг была приятной компанией. Пальцы сжимали окурок, а изо рта маленькими неровными кругами выходил дым. Джесси нравилось, когда он выдувал круги. У Кэссиди оставалось еще немного времени попрактиковаться, прежде чем к нему присоединятся. Снаружи послышалась машина, которая означала возвращение проповедника, и неожиданно Кэссиди запаниковал, хорошо ли выглядит. Рукой он привел волосы в порядок, зачесав их куда-то в сторону, прежде чем понять, как это глупо и жалко, и остановился. Кэссиди напомнил себе, что был столетним кровожадным вампиром, одержимо кусая губы. Жаль за все эти годы не появилось ничего нового, чтобы повыделываться. Дверь открылась со скрипом, впуская проповедника, каждая рука сжимала небольшой пластиковый пакет. Кэссиди поприветствовал его с наполовину сожженной сигаретой, наслаждаясь тем, как чужие глаза сегодня были особенно черными. Джесси молча подошел ближе, крошечная улыбка играла на его губах, что заставляло внутренности зажечься, пока темный взгляд сосредоточился исключительно на нем. Он передал Кэссиди полиэтиленовый пакет. Внутри лежала коробка с китайской едой. Сердце пропустило удар; это невозможно было предугадать. – Помнится, ты упоминал, что любишь китайскую еду, – с улыбкой произнес Джесси, смотря на Кэссиди так, будто тот был драгоценностью. – Я не думал, что ты запомнишь, – дружелюбно оскалил зубы Кэссиди. – Этой ночью у тебя прям шквал щедрости, Падре. – Ну, вопреки твоим убеждениям, я слушаю тебя, Кэсс, – усмехнулся Джесси и достал свою коробку с едой. В ней были бургер и картошка фри. – Для меня настоящее открытие, что в этой блядской дырище есть китайская еда, – пробубнил Кэссиди сквозь набитый рот. К удивлению, угощение не было отстойным. Джесси поджал губы. – Да, она не идеальна, но мне здесь нравится. И мне нравятся здешние люди. Кэссиди искоса посмотрел на него сквозь темноту. – Но я тоже не знал, что у них было такое, – расслабившись, продолжил Джесси. Он задумчиво жевал свою картошку. – Пришлось слегка выехать за город, но, в итоге, я нашел китайский ресторан. Кэссиди молчал, еда внезапно застряла в горле. Сложно ответить на то, что Джесси прошел через лишние хлопоты ради того, дабы найти херову коробку еды, о которой когда-то слышал, и порадовать Кэссиди. Усталое разбитое сердце забилось быстрее с катализатором в виде теплых глаз Джесси, наблюдавших за ним. – Врун, врунишка, грязные штанишки, – сухо ответил Кэссиди, разорвав зрительный контакт. Он был таким трусом. Сосредоточился на чужой руке, почесывающей место, где шея встречался с плечом. Прекрати. – Тебе нравятся здешние люди? Нет, блять, тебе они не нравятся, Падре. Я видел того мерзкого школьного водителя-педофила с разъебанным лицом после того, как ты нанес ему визит! Или ты так выражаешь свою привязанность, блин? Мне начать носить защиту? – Я не говорю, что люблю их всех, а именно это было бы ложью, – сказал Джесси, его глаза сияли в ночи с едва скрытым азартом. Кэссиди считал, что он действительно этим наслаждался: длинными поздними разговорами, пылкими спорами, достойным противником. – Возлюби ближнего, – процитировал Кэссиди, упорно желая задеть Джесси, чтобы сделать его уязвимым и стереть ухмылку с лица, словно знающую что-то, недоступное остальным. Он огородился, скрестив руки на груди. – Не суди и ломай кости своего ближнего. Из Джесси не вырвалось ни слова, он щурился в сторону Кэссиди через густой сигаретный смрад, наполнивший крохотную церквушку. – Тогда что насчет тебя? – спросил тихо. – Ты возлюбил ближнего, Кэссиди? Вопрос был прост и предсказуем, но в тоне скрывалось нечто тайное, наводящее на мысль, что следовало тщательно подумать над ответом. Он не мог четко видеть сквозь дым, даже с вампирскими глазами, но под своей небрежной манерой поведения Джесси выглядел очень напряженно. Кэссиди хотелось встать, подойти к нему и поцеловать, но он этого не будет и не сможет сделать, поэтому остался сидеть на месте, как статуя, плотно прижимая плечи руками. – Я вампир, помнишь? – произнес Кэссиди вместо того, чтобы безропотно подчиниться и дать ответ на вопрос. – Я уже мертв, Падре, твои правила не действуют на меня. Затем резко и зубасто усмехнулся, представляя себя акулой, диким и опасным. Но это едва ли убедило или впечатлило Джесси. Он встал и пересек пространство между ними одним шагом, едва коснулся подбородка Кэссиди, поднимая его голову вверх. Напомнило момент после почти-передозировки, за исключение того, что это было совсем не так, совершенно отличалось по своей природе и последствиям. Кэссиди нервно сглатывал и жевал свои губы, пока смотрел в темные могущественные глаза. Сердце отдавалось тяжелым молотком в груди с ожиданием и испугом, ибо он знал, что дальше могло произойти. А затем Джесси наклонился вниз, пальцы все еще придерживали подбородок, и поцеловал его в губы. Прикосновение было легким, ненастойчивым и немного влажным, Кэссиди казалось, что оно длилось одновременно секунду и вечность. Сердце остановилось, пропустило несколько ударов, чтобы перезагрузиться с тройной скоростью, а трясущиеся руки крепко вцепились в рубашку Джесси. К тому времени он приоткрыл рот, надеясь зайти дальше, но проповедник выпрямился и отступил назад, Кэссиди едва не упал перед ним, потому что ладони до сих пор мертвой хваткой оставались на одежде. На планете, должно быть, внезапно кончился весь кислород, потому что в легкие больше не поступал воздух. Он тупо смотрел вверх на Джесси, облизнул губы и тяжело дышал, как будто пробежал марафон, все тело ныло от боли. Кэссиди попытался успокоиться, но его бедное проклятое сердце продолжало биться прямо в ушах, и внезапно он чувствовал себя молодым и более живым, чем когда-либо. – Мне кажется, – наконец вырвалось у Джесси, его голос ужасно громко звучал в тихой комнате. – Мне кажется, что тебе просто очень одиноко, Кэссиди. Он развернулся и вышел из церкви, а снаружи послышался гул удаляющегося автомобиля вместе с визгом шин о сухой грязный песок. Кэссиди не двигался в темноте, его пальцы прикасались к собственным губам, было лишь одно желание: немедленно покинуть Энвиль и последовать за машиной на любой край света. Он не шелохнулся до самого утра, но Джесси так и не пришел на проповедь, поэтому лишь Кэссиди одиноко сидел в зале. Все так, как должно быть, подумал Кэссиди.