Два шага до черты

      Двадцать пятое марта, две тысячи четырнадцатый год, Москва       Отношения между ними были односложными. Паша даже изредка порывался сказать, какими-то неестественно выжатыми, искусственными, что ли. Она сидела перед ним прямо напротив, не изменяя своей старой проверенной привычке глядеть пронзительно, будто бы сканируя. Он же поражался, насколько удивительно противоположными могут быть его чувства к Тане. Одновременно девушка могла без выяснения причин учинить скандал, срывая связки до такой степени, что на следующий день приходилось вынуждено помалкивать, или же запросто превращалась в понимающую, заботливую и практически настоящую — такую, какой бы её хотел видеть Паша. — Ничего не хотите мне рассказать? — Перфилова картинно закатила глаза и, опираясь на стол локтями, глубоко вздохнула. — Хорош, а?       Горелов был взвинченным, и поэтому на все действия Татьяны реагировал крайне остро и грубо. Впрочем, как почти и всегда. С натяжкой можно было бы заявить, когда Леша с Таней особо ладили или вообще находили общий язык. В компании оба — что нетерпеливая и надоедливая Перфилова, что несносный, болтливый Горелов, не упускали шанса съязвить что-нибудь эдакое. Девушка находила друга своего парня болваном, каких пруд пруди в городе, он — в ипостаси блондинки первой заслуженной степени. — А что я? — искренне удивилась Таня, недовольно скривившись, — Я, значит, приехала, а Вы все с вещами на выход? — А мы как чуяли, что ты вот-вот приедешь, решили смотаться по-быстрому... На Марс. — Лёх, завязывай. — Романова поставила сумки в коридоре и, вытащив оттуда пару приготовленных бутербродов, любезно отдала Горелову. — Ну вот, теперь хоть на три минуты заткнешься! — улыбнулся Вершинин, засунув одну руку в карман.       Рассказ, который впоследствии Таня слушала в крайне возбуждённом состоянии, подходил к своему логическому завершению и, по мере того, как голос Насти сникал порой до шепота, Перфилова начинала мысленно протестовать. Ей не верилось особо, конечно, что всё сказанное здесь и сейчас — правда, однако подробности и то, в каких красках они были описаны, явно не уступали недоверию по всем параметрам, без исключений. — Да быть того не может! — блондинка прикусила губу и, наблюдая исподлобья за реакцией Вершинина, резко отвернулась. — А почему нет? — Возразил Лёха, который успел и тщательно разжевать и проглотить кусок хлеба с колбасой. — Просто... Ну это... — Как бы не вписывается в понятия твоей шлюшечной жизни? О да, детка, вот здесь прямое попадание. — Лёха! — два голоса одновременно прервали его эмоционально поставленную речь, и парень вздрогнул.       После нескольких минут открытых дискуссий, ребята сошлись во мнении, что ехать непременно стоит, так же основательно подготовившись как и сегодня, только отныне в компании прибывшей Тани. Как минимум двое из людей, находящихся на кухне, не испытывали восторга от затеи, но возражать, на удивление, не стали.       Он был их безоговорочным лидером, тем, что без дрожжи в коленях и без тени беспокойства на лице, наставит товарищей на путь истинный, и не бывало в их дружбе мгновения, когда бы будь-то Настя, Лёха или Гоша усомнились в правильности действий Вершинина. Кроме выбора девушки. Горелов не раз и не два в открытую подмывал Павла на беседу по душам, но тот, как ни странно, постоянно умудрялся изловчиться, сменить тему. Поэтому и окончательный выбор принял на свои плечи именно Паша, а ни кто-то иной.       Таня ликовала, в голове прокручивая всевозможные варианты поездки. Ей не доводилось ещё кататься на его неприлично дорогом автомобиле, щедро подаренным Вершининым-старшим, не приходилось бывать наедине в каком-нибудь укромном местечке на природе. Именно это ожидала Перфилова, будучи идеалисткой.       Девушка знала, но делала вид, что глупа, как к ней относились, как отзывались и что говорили. Ни одного лестного, порядочного комплимента не прозвучало в её адрес, хотя бы из чьих-нибудь уст. Клеймо дешевой подстилки закрепилось за ней, увы, с класса десятого. Сложное было время. И нет, вопреки тому, что так и начинались обычно подростковые романы, у Перфиловой в жизни складывалось всё куда более многогранно, чем можно было представить себе. Родители, не блещущие порядочностью, но и не законченное быдло, обычные работяги, света не видящие из-за бесконечной рутины. Брат, по глупости спутавшийся с воровским миром, и она — в угол загнанная девчонка с едва сформировавшимся телом. Многообещающе, не правда ли?       Татьяне оставалось лишь мириться с тем фактом, что ни роскоши, ни на крайний случай, нормальной обеспеченной жизни, где она одета, обута, сыта не будет. Не настанет тот день, когда не придётся припрятывать жалкие крохи хлеба, в надежде перехватить их чуть позднее, когда будет совсем в тягость. Родители трудились не покладая рук: мать швеёй на фабрике, отец — на заводе за «спасибо», а брат. Брат однажды исчез с поля зрения. Казалось, насовсем. Это произошло чуть более полугода назад, но, к несчастью для девушки, так только казалось. Мерещилось.       Он вернулся изголодавшийся, худой и бледный с кровоподтеками на теле, и заявил о надобности денег, а иначе с ним посмеют расправиться в считанные сроки. Таня испугалась, вжалась в стену, а когда парень грохнулся в коридоре без сознания, то и вовсе струсила. Вечером того же дня она, изматывая себя самыми худшими ожиданиями, ответила на звонок. Такой простой, ни к чему именно её не располагающий, но она лично пошла на ту встречу, за что потом проклинала себя.       Брат скончался пару месяцев назад с поломанными ребрами, разбитой коленной чашечкой и треснутым черепом в больнице. А Таня стала наемным киллером, предпочитая не думать о жертвах, ею же и убитых. Так проще. Жить при деньгах, где они, в общем, решают всё, с репутацией элитной шлюхи — всяк куда лучше, нежели смотреть, как медленно вытекает жизнь из родителей. — Эй, Тань, — блондинка поморщилась, подняв глаза на обеспокоенную девушку, — с тобой точно всё хорошо? — Да-да, всё в полном. — она не договорила, скрывшись в ванной.       Настя рассортировывала всю еду по пакетам, на случай, если вечно голодный Лёха захочет полакомиться. Она моталась из одной части кухни к другой, перебирая жестяные банки с консервами, сгущенкой и оливками. Перепаковывать чемодан Романова считала занятием бессмысленным, поэтому, добавив к общему багажу всего два небольших пакета, Анастасия успокоилась, поджав губы. — ... а я тебе говорю, что так всё и было, ну, Пах! — Леша весело подпрыгивал на одной ноге, изображая ласточку.       Сути разговора девушка не уловила, на что отмахнулась. Парни уселись за столом и, пока Романова суетилась у плиты в поисках банки из-под чая, они обговаривали детали поездки. — А где дырявочная? — В ванной. Паш, мне кажется или... — Настя не договорила, посмотрев с укором на Горелова, который пытался отнять у Вершинина ломтик сыра. — Паш, покажи ещё раз то письмо, пожалуйста.       Таня вытерла руки цветастым полотенцем и, вручив его Романовой, сосредоточено взглянула на взволнованное лицо Павла. От услышанного Леша бросил глупую затею с поеданием чужого сыра, во все глаза уставившись на Перфилову. — Я поеду с Вами! — заключила вердикт блондинка, когда конверт вновь оказался в её руках. — На кой хрен? — Да потому что я Вам пригожусь. — Не стерпела девушка и вздохнула. — Козёл. — Ты чё, колобок? Пригодится она... — буркнул под нос шатен, отвернувшись. — Ребят, я отлично умею стрелять.

***

Двадцать шестое марта, две тысячи четырнадцатый год, Припять       На очерченной белым мелом поверхности, были изображены какие-то знаки, символы, значение и предназначение которых Антонова не понимала. Она видела такие только в учебниках по истории Средневековья, отметив для себя, что тот век был слишком жесток. Девушка попятилась назад, покрывшись красными пятнами. В этой комнате с ободранными обоями, вырванными с корнями оконными рамами и холодным до безобразия полом, было словно что-то мистическое, не поддающееся логике. Исковерканное реальностью.       Она хотела было сорваться с места, бежать без оглядки обратно в бункер, скрыться, лишь бы не видеть этого ужаса снова и снова, никогда и не при каких обстоятельствах не возвращаться сюда больше, но передумала. Загадка, что крылась в этом Богом забытом месте, страшно мучила Антонову, практически лишая сна.       Прошлую ночь блондинка провела в этой же странной комнате. Не по своей воле. Едва стало смеркаться, Аня, набравшись смелости, засобиралась в дорогу, прикидывая по времени, сколько она в итоге займёт. Поживившись черствой корочкой хлеба, посыпанной солью, ей почему-то вспомнилось, как мать рассказывала о войне. Подкрепившись, Антонова захватила фотографии, замеченные ею в этой квартире, и ушла.       Стало жутко неловко бродить по этим однотипным пролетам лестниц, убирая из-под ног скопившийся мусор, не тронутый годами. Было дико, омерзительно. Было до потери пульса страшно, что из-за поворота обязательно выпрыгнет маньяк и разделается с ней, как с игрушкой — надломанной и надоевшей. Но миновала минута, две, десять, однако за спиной Анны подрагивали только остатки стёкол из-за сиротливого свежего ветра. Выйти девушка из многоэтажки по непонятной причине не могла, спускаясь по ступенькам очень аккуратно и предусмотрительно. Постоянно возвращаясь в исходную точку.       Антоновой казалось, что ещё чуть-чуть, и минимум, что произойдёт с ней, будет помешательство на этом чертовом повторении. С каждым её появлением в той самой комнате с разбросанными страницами газеты, в комнате было всё прохладнее и морознее, и Аня с горечью поняла, что термометр был бы сейчас очень кстати.       Она сдавленно охнула, когда её попытки пробраться на улицу пресекли не различимые ею раньше звуки. Повернувшись, блондинка успела закрыть лицо руками, прежде чем столб ярко-оранжевого огня вырвался ей в лицо. Она упала, распластавшись около мусорного бака, подгребая на ощупь левой ладонью что-то стеклянное. — Кто здесь? — просипела Анна, силясь встать.       Перед глазами все плясало, вращалось, вертелось на сто восемьдесят градусов, и Аня даже была готова поклясться, что никогда и ничего подобного прежде не видела. Где-то в самом отдаленном углу мозга пришло понимание, что она явно находилась ни в том месте, ни в то время, и Антоновой в принципе, не должно было быть. Не сегодня. Девушка попыталась перевернуться так, чтобы хоть краем глаза рассмотреть человека, так напугавшего её. Каково же было удивление и смятение блондинки, когда вместо точно определённых контуров мужчины, она заметила бесформенное пятно, чернильную кляксу с фосфоресцирующими красными глазами. — Не бойся, я не сделаю тебе больно. — Уберите руки, — Аня взвизгнула, когда нечто предприняло попытки приблизиться, — пожалуйста. — А кто сказал, что будет по-твоему?       В какой-то момент говорить стало слишком сложно, все слова, обрывки фраз, произнесенные Антоновой незадолго до этой вечерней стычки, выветрились окончательно и бесследно, уступая место звенящей тишине и робости перед чем-то неопознанным, Аня даже бы осмелилась сказать, великим. Глупо было лелеять надежду, что существо, принявшее воздушную оболочку, вдруг ради неё поступит человечно и сердечно. Как пить дать — глупо и безрассудно.       К слову, блондинка просто, чудилось, выпала на мгновение из времени, чувствуя, как могильный холод, пронизывая до костей, медленно сквозил по куртке, забираясь под клетчатое платье. — Тебе здесь не место, девчонка. — Аня посмотрела в блестящие глаза противника, и скривилась. — Но это не значит, что игра отменяется. Тик-так, Аня. Тик-так...