Два шага до черты

Двадцать шестое марта, одна тысяча девятьсот восемьдесят шестой год, Припять       Женщина шагала ровно и уверенно, оточенными движениями огибая все заносчивые повороты. Она не очень жаловала, когда в здании скапливалось много людей. От этого у неё кружилась голова и донимали ужасные боли. Она работала в отделении милиции, сколько себя помнила: три года на стажировке у Костенко, ещё два, будучи незаменимой помощницей генерала полиции, и около одиннадцати на собственном поприще. Женщина не могла похвастаться тем, что отдыхала за границей или хотя бы, на худой конец, на побережье Крыма, да и времяпрепровождение с семьёй являлось роскошью, чего скрывать? Она все время жила на работе. Сутками вертелась на рабочем кресле, подминая по неосторожности важную бумажную волокиту локтями, от которой, увы, спасу не было. Могла запросто переночевать где-нибудь в отдаленном районе Припяти, выслеживая преступника, а после, как ни в чем не бывало, рассматривать с экспертной точки зрения найденный труп.       Возвращалась домой она, как правило, либо глубоко за полночь, либо едва забрезжит рассвет, и, проверив дочь, шагала к кровати, дабы вечером с новыми силами кинуться на работу. Для этой женщины не существовало слова «предел», она всегда бросалась из крайности в крайность, точно не понимая: а зачем ей это было нужно? В городе она слыла образцовой матерью двоих замечательных детей, супругой, пусть не идеальной, но вполне сносной, а на работе — требовательной пигалицей, как бы обидно не звучало. Собственно, какой смысл вкладывается в это нарицание, она узнала совсем недавно, а потому даже как-то привыкла.       Было раннее утро. На улице стояла морозная пасмурная погода, того и гляди, разразиться ливень со шквальным ветром. Женщина шла торопливо, по заученной привычке почти что маршируя. Она смирилась с этим изъяном уже, казалось бы, давно, как ровно и с тем фактом, что в полшестого утра никого из прохожих встречать не доводилось. Максимум — работники станции и то, лишь те, кто не спеша брёл на дневную смену. На её плечи было наброшено утепленное пальтишко грязного серого оттенка, пуговицы специально отстегнуты, а меховая шапка держалась на голове так… «на честном слове».       В руках у женщины болтался её любимый чёрный портфель с двумя застежками, поэтому, даже энергично разминая руки, она не боялась, если вдруг что просыплется, ведь это было исключено. Жили они тихо, мирно в трехкомнатной квартире, выданной её супругу за заслуги перед Родиной, в первом микрорайоне, находящимся в непосредственной близости от станции. Пешком, если не сворачивать, женщина добегала до работы за сорок минут, но, изменяя своим принципам, постоянно следовала по мрачным местам, где бы добровольно порядочная женщина не появлялась. Но только не она. Её боялись, уважали, презирали и восхищались одновременно.       Женщинам в органы дорога была предрешена. Это знавал здесь каждый третий — указ действовал по всему необъятному Союзу, не только по клочку этой земли. Она недоумевала иной раз, разглядывая своё бледное худое отражение через зеркало, как пробила она туда путь? Выстроила карьеру, в конце концов, наплевав на «Я», на наложенное Горбачевым табу. Многие поговаривали, хвалили, мол, заслуженно, а женщина лишь кивала наотмашь. Подумаешь — дважды помогла следствию. Бывало и серьезнее. Но в верхах с ней не соглашались. Рубили на корню, так сказать, все попытки залечь на дно, уйти спустя столько лет в отставку. В ее-то тридцать семь. Смешно.       Она прошмыгнула за угол и, оказавшись на входе ничем не примечательного, на первый взгляд, участка, отряхнула заляпанное пальто. Женщиной она была чистоплотной настолько, что перед тем, как наведываться к ней в кабинет, служивые лишний раз тщательно вытирали ноги, руки, обувь, одежду, только бы не выслушивать замечаний и длинных нотаций о вреде грязи.       Коротко и совсем неприветливо поздоровавшись с дежурным, она просеменила на второй этаж, где по её меркам, никого ещё не должно было быть, как минимум, час.       Стены этого здания не подлежали капитальному ремонту уже целую вечность. Несмотря на то, что в Киеве утверждали все, как один, что Припять — город возможностей, город для примера, здесь было далеко не сладко. Она проходила по коридору — невообразимо длинному и затемненному очень быстро, передвигаясь со скоростью ветра, как при задержании какого-нибудь преступника. Осматривать одиночные камеры, будто бы нарочно поставленные в ряд, у неё не было никакого желания. Слишком много в этих стенах было изъянов, которые надобно бы давно искоренить. Взять хотя бы эти изрешеченные клетки с плохо отслаиваемой краской. Она же шелушится и остаётся на руках при малейшем прикосновении!       Женщина открыла дверь кабинета ключом, заранее припрятанным под пуховую подкладку пальто, и спокойно, соблюдая правила хорошего тона, села в кресло. В комнате никого, к её удивлению, не оказалось, хотя цифры на настольных часах показывали шесть пятьдесят утра. — Да хорошо. Сделаем! — На пороге появился раскрасневшийся и сосредоточенный мужчина, увлеченно разговаривающий с сослуживцем.       Женщина как всегда держалась ровно и, собственно, тихо, невзирая на то, что без разрешения проникла в чужой кабинет и довольно-таки хорошо освоилась за столь короткое время. Рассматривать незнакомца за широкой мужской спиной, облаченной в тулуб из меха, она не стала, отвернувшись к запотевшему окну. У неё скопилась уйма неразрешенных дел, приблизительно столько же посетителей, наверняка занимающих очередь на приём именно к ней, но вместо этого женщина, восседая на рабочем месте коллеги, делала вид, что ей занятны обои в кружочек. — О Боже, — Сергей повернулся к ней неожиданно, схватившись от испуга за сердце, — ты меня испугала. Сделала дубликат, поди? — Всё верно. — И тебе доброе утро, уважаемая моя.       Между ними было столько недопонимания, ссор и нелицеприятных рабочих моментов, что обычному человеку вряд ли бы хватило пальцев, дабы сосчитать. Начиналось все с банального, но дотошного обучения молодой девушки под неуклонным присмотром Костенко, а завершилось на той стадии, где она могла беспрепятственно проникать на его территорию и строить здесь свои порядки. Глупая девчонка давно канула в лету, ровно как и начинающий сержант Костенко. — Для тебя просто — товарищ капитан. — Усмехнулась она, но тут же напряглась. — Ладно, не скрою, я по делу. — И какому это? — Сергей пододвинул папку, расшнуровывая кипы бумаг, подвязанные прочной лентой.       Костенко был осведомлен лучше многих, какой она была человек. Сложный, вспыльчивый, однако отходчивый и скрытный. Всё, что таилось у неё на душе, пылилось годами, а затем в мгновение ока выплескивалось. Он всего четыре раза за свою жизнь видел, как она плакала. И это предрасполагало к ней, восхищало, интересовало. Сейчас она стояла вполоборота, но это не мешало Костенко заметить, что плечи женщины подрагивали. — Что произошло? — Ты! Это ведь ты ведешь дела об их исчезновении? — Я. — Расскажи, — она выставила руки на стол, требовательно посмотрев на мужчину исподлобья, — как идёт расследование? Где они, чёрт побери? — женщина почти что срывалась на крик, теряя последние остатки самообладания.— До свадьбы Ани шесть дней! Шесть!!! — Я всё скажу. — Сергей виновато опустил глаза. — Только при условии… — Антонова Ирина Андреевна? — женщина мгновенно повернулась к взволнованному сержанту в помятой фуражке и стала ждать. — Наконец я вас отыскал. — Не томи, малец! — Нашли труп вашей старшей дочери!

***

Двадцать шестое марта, две тысячи четырнадцатый год, Москва.       Настя лежала на земле. Распластавшись на холодной, до конца не прогретой почве, она все чаще задумывалась над тем, что на днях сказал Горелов. Вернее, поделился. Это обстоятельство одновременно невероятно каким образом и забавляло девушку, и наводило на самые разнообразные смятения. Она вспомнила его пламенные речи, возбуждённый от злости вид, расширенные от ужаса глаза, пересохшие губы, и скривилась. Нет, однозначно в его сумке таилось нечто плохое, тщательно сокрытое самим Лехой.       Романова бы хотела самостоятельно разгадать, что упорно не хочет показывать Леша, вмиг становившийся бледным и растерянным, как только речь заходила о загадочной вещи. Он даже спал, оберегая руками свой рюкзак, приговаривая, что так куда теплее. Конечно, и в том была толика правды: на улице, укрываясь старым спальным мешком, согреваться было очень тяжело.       Девушка повернулась и, поморщившись от морозного дуновения западного ветра, поднялась. В разбитом импровизированном лагере, состоящем из двух палаток, все ещё спали. Настя точно не знала, как и кто разместился, провалившись вчера в сон, но догадывалась, что условия друзьям достались также отнюдь не самые лучшие. Она решила побродить около оранжевой палатки, обитой частоколом, которую приняла за ориентир, дабы не потеряться.       Точного местонахождения рыжая не знала. Паша утверждал, что они на окраине города.Несколько раз окончательно пытался убедить в этом всех остальных. Он знал, что его ценят, за ним пойдут, хоть на край света. И пусть у него не было нимба над головой, пусть у него были на то свои причины, чтоб рваться с показательной яростью в самое пекло, если верить сведениям о Чернобыле, пусть он не отличался тактичностью, однако все верили ему. И Настя, разумеется, тоже.       Сон никак не шёл. Настя медленно нарезала круги, не теряя из поля зрения цветной одиночной палатки, поставленной кем-то очень неаккуратно. В этом парке, посадке, где тесно друг к другу были насажены деревья, рыжая ощущала страшную влажность. Она проявлялась во многом — морозных ветрах, рассыпчатом снегу, срывающихся ливней. Ей не нравилось здесь находиться, но она не спешила откровенно выражать свои недовольства.       День назад, когда, исполненные твердым решением спасти Гошу, они отправились в путь, никто, тем более изнеженная натура Перфиловой, не могла понять, почему они вдруг побрели в сторону железнодорожного полотна, имея при себе только несколько жалких купюр. — У тебя же есть деньги, Верш. — почти умоляющим голосом обратилась Романова, прикоснувшись к его плечу. — Есть, Настюх. — он ответил слишком развязно, что Насте захотелось обхватить себя руками. — У отца брать не буду. Он, как ты знаешь, приставит кого-нибудь из своих и тогда… — Тогда мы точно ему не поможем! — Оборвала его девушка, краем глаза заметив, как Леха тащит её сумку.       Они шли по припорошенным шпалам, кое-где останавливаясь. Был, конечно, вариант поехать до ближайшего крупного города, который находился ближе от границы на поезде, однако это означало в любой момент нарваться на риск. Горелов первее всех протестовал, не желая такого сценария событий. Пешком компания преодолела, казалось, многое. Ноги уставали до такой степени, что Романова волочилась за Лёхой по инерции, по какой-то необузданной привычке, ничуть не чувствуя конечностей.       Остановиться на ночь на другом конце Москвы, где, как известно, бродили всякие подозрительные лица, к удивлению друзей, предложила Татьяна. Мотивировала она своё решение тем, что Анастасия валилась от усталости, а вскоре и уснула на плече разъяренного Горелова.       Девушка тихонько примостилась на скамейку и вздохнула. Проблемы со сном у неё начались в глубоком детстве. По словам матери, девочка испугалась то ли отца, пришедшего с работы в ночь, то ли ещё кого, но однозначно то был нелицеприятный мужчина. И что самое забавное, никто до сих пор не удосужился поинтересоваться, а кто это был. Сама рыжая едва ли помнила смытый тёмный, нет, чёрный силуэт. Вскоре такая роскошь, как сон, стала для Насти мечтой или чем-то настолько нереальным, что от безысходности рыдала. Она подросла не на один десяток лет, а беда, связанная со сновидениями, никуда не исчезла. — Эй, — кто-то дернул её за плечо, и Настя инстинктивно попятилась назад, — чего не спишь? — Холодно. — Хочешь согрею? — загадочно намекнул Лёха, плотоядно улыбнувшись. — Дурак.       Они встречались относительно недолго, и Настя не могла похвастаться, например тем, что Леша знал о ней всё. Далеко и в корне не так. Парень и не догадывался о её беде, она не порывалась делиться. Как-то всё было не до того, всё не так — неправильно, а ныне, едва Леша остался один на один со своими внутренними демонами, которых предстояло укрощать, естественно Насте, это показалось ей неуместным. — Рыж, давай махнем, а? — он зарылся носом в её пышную копну огненно-рыжих волос, и выжидающе уставился. — Куда? — Та хоть, — Горелов ткнул пальцем на северную сторону, и девушка почувствовала, как он сильнее обнял её за талию. — куда. На Багамы, в Москву. Но вдвоём. Нахуй нам этот очк... — Леш! — Окей, Гоша, сдался? — Ты чё? — Ниче, Насть. Если б ты только знала, как меня затрахало всё: от квартиры родаковской, до Перфиловой с её закидонами. Тебя, что, нет? Рыжая неопределённо пожала плечами и спрятала замерзшие руки по карманам. — Я б с радостью! — После долгого молчания произнесла Романова. — Так че? До утра недолго. — Я не могу поверить, — изумленно проговорила Настя, покраснев, — сам Горелов отказывается от приключений на свою задницу. — Аппетитную и сексуальную. — Что? — Говорю: аппетитную и сексуальную задницу. — Иди ты! — Усмехнулась рыжая, внезапно становясь на тон белее. — Что? На-а-асть? — Нет. Я не уйду от Паши. Как бы нам хреново ни было, он наш друг.       Обычно они могли сидеть так часами тихонько, почти безмолвно, то ли на квартире Романовой, тесно, едва ли не сливаясь воедино, прижавшись к друг другу. Зимними вечерами, холодными, затемненными он искренно согревал Настю, кутал в её любимый клетчатый плед, следил, причём строго, чтобы девушка закрывалась на все замки, и, удостоверившись, что она в безопасности, уходил. Мог, конечно, позволить себе некие вольности, обращаясь к ней исключительно грубо, когда на душе сыро и серо, исключительно сердечно, когда было плохо рыжей, но никогда ни при каких обстоятельствах и никому не разрешал её трогать.       У них бывали порой такие грандиозные и громогласные скандалы, что казалось, содрогнется, если не планета Земля, то почва под ногами. Лёха неделями пропадал из виду, тогда как Настя со всех ног бежала его искать. За перепалки их откровенно недолюбливали Настины соседи и косо смотрели незнакомые люди, а им было плевать.        Анастасия молча, прикрыв веки, положила холодную ладонь на грудь Леши, прислушиваясь к размеренному сердцебиению его сердца. Горелов не шелохнулся даже в то мгновение, когда рыжая, хлюпнув носом, попросила его вернуться обратно и дать ей спокойно обо всём поразмыслить. — Ну, пожалуйста.       Твердое уверенное «нет» послужило категоричным и основательным отказом. Девушка ощутила, как леденели её окоченевшие пальцы сильнее с каждой секундой, как синели её губы и дрожали ресницы. Плакать сил уже не было. Всё, на что Настя была способна, она выплакала на похоронах у дяди Толи и не намеревалась повторяться. — Рыж, — Лёха аккуратно приподнял её лицо за подбородок на удивление теплыми пальцами, — пойдём спать? — Иди. Я сейчас. Следом. — Ага! — Парень так смешно закивал, что Романова улыбнулась. — Щаз! А больше тебе ничего не сделать? Идём!       Из тени деревьев выглянула одинокая фигура, облачённая в удлинённый светлый плащ. Неизвестный поправил огромную шляпу, так некстати спадающую на глаза и закрывающую обзорность, и тихо выругавшись, оставил дотлевать на промозглой земле дорогую сигарету. За много лет он научился бесшумно передвигаться, если надо, не дышать и быть предельно осторожным, пусть даже в незначительных деталях.       За всю ночь, хотя прошло около трёх часов, Настя так и не сомкнула глаз. Сновидения мучали ее, и, казалось, будто бы тому не было и конца и края. Прижавшись щекой к остывшему спальному мешку, девушка нарочно громко сопела, дабы Горелов не заподозрил что-нибудь неладное. Парень спал охотно, изрядно вымотавшись за предыдущий день, поэтому всё, чем оставалось довольствоваться рыжей в это удивительно бесцветное утро, было обжигающее дыхание Алексея где-то в районе шеи и приятные, но немного щекотливые прикосновения его сильных рук. — Доброе утро. — Таня вылезла из той самой палатки и продефилировала к бревну, на котором компания вчера разместилась за поеданием печеной картошки. — Доброе. — Настюх, привет. — Спокойно и быстро чмокнув Романову в щеку, Паша принялся жадными большими глотками пить воду из пластиковой бутылки. — В путь? — Да, я только Леху растолкаю.       Вершинин приземлился на край обугленного бревна, тщательно перепроверив все запасы провизии, и глухо вздохнул, когда вытер остатки золы с рук. Под ногами за несколько часов образовалось огромное пепелище от затухшего костра, большие груды мусора. Взгляд парня упал на аккуратно скрученный втрое тетрадный лист бумаги, на котором все тем же размашистым почерком было наспех нанесено:«Собирай пазл», и добавлены короткие, не примечательные инициалы — П. А. В.