Два шага до черты

Двадцать восьмое марта, две тысячи четырнадцатый год. Припять.       Пламя подбиралось до самодельной лачуги, в которой скрывались два парня. То был своеобразный шалаш, увенчанный со всех сторон тюками сухой соломы, найденной Гошей на одном из постоялых дворов. Накануне он самостоятельно смастерил сие подобие жилища, надеясь переждать ночь в этой более-менее спокойной части Припяти. Рахим, хоть и был по национальной принадлежности узбеком, вечером разоткровенничался и признался, что мать его была украинкой, поэтому он без затруднения говорил на русском языке. Лицом парень выдался в отца: ему исполнилось двадцать семь в этом году, но внешний вид обманчиво подсказывал, что около сорока. У него была удлиненная маленькая голова, большие уши и маленькие, словно щелочки глаза, ярко выраженные скулы и огромные губы, нижняя из которых прямо-таки немного свисала, руки сильные, видно, что перетруженные в своё время, но грубые, кожа высохшая. Первые два с половиной часа товарищи спали относительно умиротворенно. Петрищев всё пребывал в задумчивости, гадая, добрались ли сталкеры до назначенного пункта или нет. Он периодически закрывал глаза, но мгновенно пробуждался, понимая, что именно ему выпала честь караулить Рахима. Последний же едва находил силы для передвижения, так как делал это исключительно в сидячем положении. Гоша в этом деле помощником ему не был — самому едва хватало смелости проворачивать весь этот спектакль. Он догадывался давно, ещё когда стройка шалаша не заладилась с самого начала — ветки посохли и рассыпались — что зона приглядывала за ними, анализировала все действия, поджидая подвоха или несчастного случая. Однако ничего не произошло, и Петрищев, увлеченный постройкой, даже утихомирил свой боязливый пыл. Парень перетянул под руки Рахима в лачугу, настелил ему разного тряпья, чтоб не было так морозно и увалился следом. Гоша даже позволил себе вздремнуть, пока не разглядел сквозь перетянутое веревкой полотнище удивительно красочный свет. На противоположной стороне леса занялся пожар, вызванный по невнимательности каким-то недомерком-патрульным, что бросил сигарету на оттаявший снег. Окурок приземлился на росток травы. В считанные минуты пожарище достигло и укромного пристанища сталкеров. Пламя единым языком охватило близстоящие деревья, перекидывалось с ветки на ветку, шипело, извергало искры. Гоша мигом вылетел из-за укрытия. Внезапно он почувствовал страх и ужас при виде огненной стены и разбитого лагеря, окруженного дымчатой завесой. Бросать Рахима парень не собирался, но оценивая масштабы катастрофы, прикинул, что тот вряд ли пойдёт на руках, так как ноги у него отсутствовали. — Рахим, вставай. — прикрикнул Петрищев, размахивая руками. Он сообразил, что товарищ ещё спал, поэтому забрался в шалаш и попытался его растормошить. Бесполезно. Огонь, рассыпая гроздья искр, метался по земле. Гоша начинал задыхаться. Пожар устремился на шалаш, пожирая солому столь быстро, что парню едва доставало возможности глотать воздух, к слову, уже раскаленный и концентрированный углекислым газом. Рахим не поднимался. — Рахим, — Гоша ударил того по щекам, — вставай. Испуганный до смерти, бледнолицый, заикающийся на каждом слове, Петрищев выполз из лачуги как раз в тот момент, когда рыжие, местами желтоватые блики огня обуяли середину. Парень сел под дубом, чей мощный корень простирался глубоко под землю, обосновавшись там на долгие века. И плевать, что почва не плодоносила, так как была заражена очень надолго. Гошка вжался в ствол дерева, поправляя съехавшие с носа очки, и попеременно визжал, как только видел, что огонь приближался к Рахиму. Вскоре с тем было покончено. Яркое свечение пламени не дозволяло рассмотреть, что стало с телом несчастного калеки, а Петрищев был настолько труслив по своей природе, что не удосужился остаться на окончание представления. «Трус навсегда останется трусом» — Подумалось ему и Гоша убежал без оглядки. Приключений на его хилую гнилую душу явно было достаточно. — Мне страшно! — Завопил он от неизведанного ранее кошмара, рассматривая место, в которое неосознанно его занесло. Это был небольшой холм посреди дремучего леса, обнесенный плотной туманной завесой. Прежде Петрищеву  не доводилось здесь бывать. Место было поистине магическим, влекомым многие умы. Он не знал, что до него на этом холме пропали ещё четверо заядлых путешественников, сраженных дьявольской красотой природы или Зоны. — Как бы выразился Горелов: «Это охренеть». — Заключил парень, плюхнувшись на покореженный пень. — Ай да Гоша. — Из тени нарисовалась девушка, смутно напоминающая ему давнюю знакомую, однако Гоша не ведал этого наверняка. — Кто Ты? — Вопросы — это по моей части. — Уклончиво заметила незнакомка, соблазнительно облизнув алые губы. — Но! Меня зовут Зоной. Это — она взмахнула рукой, на одном из пальцев которой блестело обручальное кольцо. — мои владения, Гоша. Добро пожаловать! — Ты замужем?  — ошарашенно уставился во все глаза Петрищев. — И за кем же? Реактором четвёртого энергоблока? — Вместе посмеемся. Это было так давно, что и не помню. Кольцо на память. — пропела Зона, нарезая третий круг. — Ты мне уже нравишься, Гоша. — Это чем? — парень рассматривал её блестящие счастливые глаза, ровный нос, румянец, выступивший на впалых щеках. — Своим острым язычком. Я — известная шалунья, не удивляйся. И нет, — она выставила указательный палец, опережая вопрос Петрищева. — мы раньше не виделись. Может быть, отчасти. — Это как? — Ты меня утомил, Гоша. Посмотри-ка лучше на своё запястье. — Шестьдесят секунд. — Вынес вердикт Гоша мрачным тоном. — Тик-так. — Зона растворилась простым взмахом правой руки, а парень продолжил вспоминать её идеальные шелковистые светлые пряди. Перед ним появилась трещина в земле, из которой вырывались потоки мягкого приятного света. Прислонившись щекой к неразрыхленной почве, Петрищев протиснул левую руку и скоро ощутил прилив сил. На сегодня он выжил, хоть и струсил в очередной раз. — Сутки, —вздохнул он и побрел на поиски сестры, — надо было спросить, где она у этой… Зоны. *** Двадцать восьмое марта две тысячи четырнадцатый год. Припять.       В углу тесной коморки, куда заточили Антонову, поставили деревянный стул. На нем обычно вот уже на протяжении многих месяцев караульной службы в Зоне отчуждения восседал бородатый статный мужчина. По обыкновению, он никого не подпускал к выбранному месту, строго относился к дисциплине в рядах подчиненных, но те лишь пожимали плечами и продолжали дебоширить по всей тридцати километровой территории. Ел мужчина мало — по тарелке супа в день, хоть и отличался силой и дородностью, а когда шёл почивать на место, брал с собой сухари, прожаренные и промасленные из буханок белого хлеба. Он повесил связку с ключами на вбитый в деревянную панель гвоздь и примостился на свой любимый стул, разжевывая финики, оставшиеся от сытного ужина в честь дня рождения мужика, что приволок Аню к военным. Мужчина достал из мешка последнюю штуку мясистой рукой и, глянув исподлобья на девушку, как-то брезгливо предложил ей, но она увернулась. Говорить Антонова не имела возможности: её руки привязали к вешалке уплотненными тканями, ноги развели по сторонам, приковав хлипкими, но вполне годными цепями, а на рот нацепили классический кляп. — Чего вытаращилась? Отдыхай. Ты вчера была молодцом. Понятное дело, тебя ждёт продолжение вечером. Блондинка поморщилась, сделав вывод, что мир, в котором она очутилась — кардинально отличался от Советского Союза, а люди, как и города внушали отвращение. Ночью девушка отключилась, а проснулась от того, что над её телом измывались два мужчины, старательно и удовлетворенно подсовывая к лицу Ани детородные органы. Она кричала, молилась, дабы эта пытка скорее закончилась и даже вырвалась практически, вгрызаясь зубами в руку одного из мерзавцев.  Позже её определили сюда, в эту тесную пропахшую затхлостью коморку, а двери заперли на ключ. С утра наведался бородатый мужчина в подпоясанной военной форме и величественно заявил, что будет за Антоновой глядеть в оба.  «Вы тоже надругаетесь над моим телом?» — со стеснением выдавила она, покачиваясь на верёвках. «Может быть». — Послужил короткий ответ. Аня старалась не зацикливаться на этой странной фигуре, что вызывала у девушки смешанные чувства: на вид он был вполне добросердечным, а на деле — той ещё свиньёй. Она решила его подразнить, напевая какие-то мелодии, знакомые из детства. Мужчине это осточертело и очень скоро он распорядился сунуть кляп Ане в рот. — Я спать, а ты веди себя хорошо! — Нарочно объявил он и развалился на своём стуле. — А то не получишь добавки. — он намекнул на запястье девушки и угомонился. Через час примерно Антоновой выпала доля слушать его свистящий храп. За дверью галдели грубые мужские голоса, возвещающие о своих мерзких подвигах. Навскидку Аня сообразила, что в комнате находилось семь человек, так как последнего все чаще окликали «Седьмой, а, Седьмой?». Окон здесь, по всей видимости, не планировалось. Комната освещалась самой дешевой примитивной лампой. — Господи, — вздохнула девушка, не спуская опухших от слез глаз с мужчины, — надо попробовать сбежать. Она путём проб и ошибок высвободила наконец руки, туго перевязанные обычными тряпками, а затем и ноги. Антонова волновалась по одному поводу: как бы от позвякивания цепей не проснулся бы этот грубиян. Самая сложная задача заключалась в том, чтобы привести себя в порядок — вычесать из пышных волос остатки сухой соломы, мужских испражнений и запекшейся крови; одежду по возможности перешить, платье следовало бы, конечно, выбросить, так как от него оставались клочки, но Ане было жаль избавляться от материнского подарка. Девушка, тихо подкравшись босыми ногами к связке ключей, юркнула за дверь. — Вы посмотрите, кто тут у нас такой хорошенький! — человек в полосатой тельняшке хлопал заплывшими глазами и обернулся к другому. — Хороша? — Пойдёт. — Пресно отозвался тот, кто доставил Антонову в это скопище ублюдков и продолжил есть. Аня оцепенела в растерянности. — Сбежала, паршивая ты сука? Пол под ногами был ледяным и, если бы не желание девушки сбежать, она, наверное бы, упала бы в обморок. Свора военных, одетых на современный разношерстный манер, выпили по стопке коньяка и, пустившись в горячие споры, придумывали, что с Аней вытворить. — Расстрелять. — Прогремел чей-то грозный голос из-за стола, и блондинка дернулась, притиснувшись к двери той самой коморки. Все удовлетворенно заулюлюкали. — Посмотри, сколько ей осталось? — День. — ответил один из мужиков, оголив запястье Антоновой. — Щедро же наградил тебя, сука, полковник! — подошёл мужчина, с коим Ане довелось познакомиться ночью и плюнул ей в лицо. — Грязная ты шлюха. Он оттолкнул её к импровизированному столу, на котором главным блюдом была засоленная сельдь, и чьи-то грязные руки поймали девушку за груди. — Смотрите, — возмущенно взревели мужики, когда отворили дверь, — она похоже полковника оглушила. Люди толпой повалили в коморку, даже тот, что с нескрываемым восхищением лапал её по всему телу, и Аня сочла это за удобный случай. Она выскользнула наружу в подранном платье, но своём пальто, прихватив с собой армейские сапоги, что валялись у порога. Дорога была с одной стороны освещённой, поэтому блондинка побежала туда, где её бы никто не заметил — в темноту под покров ночи. Смеркалось, как и сутки назад. Взгляды, обращенные на темную дорогу, полыхали лютой ненавистью к девчонке, что сбежала и искусно стащила одну пару из армейских сапог, которые выдавали под строгий расчёт. Но за беглянкой решили не бежать: разразившись проклятиями, они порешили, что в Зоне ей не протянуть и суток. — Хозяйка все сделает сама! — Оскорбленно осклабился бородатый мужчина, проснувшись. Аня перебиралась через овраги и заболоченные проплешины, вооружившись двумя  палками. Несмотря на то, что девушка очутилась лицом к лицу с опасностью, она почему-то пришла к заключению, что климат в Чернобыле не поменялся, разве что стал суровее и однообразнее, нежели раньше. Какой год, в каком мире находилась Антонова с маленькой, верно перепуганной сестрой, блондинка представляла смутно. Когда они с отцом корпели над этим прибором, он свято уверял ее, что устройство отправит их в прошлое, но никак не наоборот. «Это противоречит законам физики» — пояснял Сергей. «А я и не физик — с толикой разочарования твердила девушка. — Главное, чтоб был результат». Настроение Ани резко ухудшилось с наступлением полного вечера. До бункера она с горем пополам добрела, надеясь увидеть сестру здоровой и целой. Оставалась одна не разрешённая проблема, точнее их было две, но на повестке дня важнее была единственная — как раздобыть время. Антонова ускорила шаг едва заметила железную ограду перед бункером или гаража отца, так звучало лучше, роднее что ли. — Я знаю, как тебе помочь. — Хитрый, немного самоуверенный взор серых глаз вперился в Антонову. — Я могу дать тебе время. — Кто ты? — Как вы достали все с этим вопросом! — разгневалась Зона в обличии тучи и представилась. — Зона. Меня зовут Зона. — Что произошло с Припятью? — Задавать вопросы — моя привилегия. — Откуда ты? — Отсюда. Ты, Аня, в две тысячи четырнадцатом году и ты лишняя, но — Зона фыркнула, — с тобой интереснее. Оставайся!  Добро пожаловать. Она наградила удивленную Анну дополнительным временем, сроком на три дня, и бесшумно исчезла. Когда Антонова вошла в бункер, счётчик аннулировался — в мире без радиации в нем не было надобности. — Лена, ты здесь? Девушка просеменила на кухню, но там никого не оказалось. В груди возрастало волнение. Она перешагнула через порог ванной комнаты и застыла, приложив ладонь ко рту. Вырвался девичий крик. — Лена! Только не умирай, пожалуйста.