Я тебя вижу

В жизни каждого человека существует ряд воспоминаний, символизирующих ту или иную пору жизни. Хотелось бы, чтобы счастливых оказалось больше, ведь краски в них ярче. Как те, например, что заполнили тот августовский вторник. - М-м-м, вкуснота! - Ник оторвался от горлышка и облизал губы, жмурясь и причмокивая. - Черт, простое пиво, но бесчестность, с которой оно добыто, придаёт ему пикантности. - А в Библии сказано иначе. Что-то в духе сладкого послевкусия от честно проделанной работы, - Том растянул последнее слово в смачном зевке, потягиваясь, как сытый кот, на которого он и походил больше всего. Он сидел в пол-оборота, вытянув ноги вдоль металлической конструкции под разводным мостом. Его глаза были закрыты, и лучи закатного солнца мягко струились по красивому профилю мальчика. Они расцвечивали в красно-жёлтый хаотичные пятна, пляшущие на внутренней стороне век, так же, как и воды Темзы, в которых должны были утонуть и погаснуть через минуту-другую. Стоило ему чуть повернуть голову, и мимолетному взгляду открылся бы вид на скопление крупных грузовых кораблей, которые не поднимались вверх по течению выше Лондонского моста и оставались в доках. И силуэт моста тоже чернел в отдалении, красиво контрастируя с алым небосклоном. А справа, почти на самом берегу и непосредственно рядом с дорогой возвышался Тауэр. Три главных символа Лондона умещались в одном ленивом взгляде, брошенном из-под полуопущенных ресниц - вот что значит хорошо устроиться. - Ой, миссис Коул с её воскресными проповедями, - невнятно пробормотал Клаус. - У тебя покурить ещё осталось? Том вытащил новенькую пачку из нагрудного кармана и протянул её приятелю. Ник обхватил мундштук сигареты губами, немного пожевал её, нахмурив брови и скосив глаза на кончик, и через секунду - о, чудо! - красноватый огонёк заплясал на нем, впитался в бумагу и подпалил табак. Тёмные глаза завистливо блеснули при этом показушничестве - ему все никак не давался этот трюк. Маленький огонёк, зажжённый на пальце, всегда стремился перерасти в костёр, достойный Инквизиции, сколь бы Том ни бился над пресловутым контролем. Приходилось по-простому, подкуривать зажигалкой, подаренной Ником на день рождение с самым его невинным видом, будто нахальное отродье черта ни на что и не намекало. - Хотя, это как посмотреть... - сбивчивая реплика Нико прервала поток рассуждений Реддла. - Ты о чем? - Да насчёт сегодняшнего. Мы ведь шикуем за счёт старины Буна, благодаря его заслугам и хитрожопости, не нашим. Как-то это... - он заменил ускользнувшее прилагательное взмахом руки, а потом глубоко затянулся, приоткрыл губы, и синеватая дымка потянулась вверх витой спиралью, вырываясь изо рта, скручиваясь с двумя другими дорожками, пущенными через ноздри. "Дымит прямо как киношный пижон," - с ухмылкой подумал Том, а вслух сказал: - Бесчестно? А разве нет нашей заслуги в том, что мы додумались прижать этого лицемера к ногтю? Сейчас они чудесно пировали в живописном местечке после того как собрали "налог на ложь и за молчание" с одного знакомого попрошайки, который был тем ещё канальей. Почтённый джентльмен, выбивающий из прохожих деньжата с помощью лохмотий и виртуозно-остроумных подначек, имел жену и ребёнка, замечательный дом в частном секторе, добропорядочную репутацию среди соседей, а также всеобщую уверенность в том, что этими благами он обязан паю в одной из контор в Сити. Определённо, у мистера Буна имелся свой стиль. - И теперь пожинаем плоды усилий своих. Эй, послушай! - Реддл оживился и пихнул собеседника носком ботинка, увлечённый новой остротой и желавший максимального внимания к своей персоне. - Ну фто? - Клаус недовольно зажевал едва не выпавшую сигарету, в отместку отобрав у друга бутылку - собственная уже опустела и была сброшена в темнеющую с каждой секундой реку. - Сейчас как раз тот случай, когда можно совместить твои дифирамбы аферизму и праведные разглагольствования Дудочки о труде. Хм-м, как же это будет? - он в задумчивости провёл костяшками по губам, а потом щёлкнул пальцами: - Честный улов бесчестной беспринципности, оставляющий пикантно-сладкое послевкусие! - Таак, ну все. Этому столику больше не наливать, - знающе и авторитетно провозгласил Клаус, обращаясь к толпам несуществующих лакеев и официантов. - Почему?! - Томас возмутится с чисто пьяной готовностью отстаивать свои права на рюмашку-другую, убеждая всех вокруг криками "Я трезвый!". - Потому что это уже не столик, это коврик! - указал Николло с видом профессора, объясняющего соплякам "дважды два - четыре, стадо тупоголовых кретинов!". - Ой, да пошёл ты нахер, - добродушно усмехнулся Том, подгадав момент и снова пнув приятеля, когда тот прикладывался к бутылке. - Глазки твои, зелененькие да распутные, косят, а ещё туда же, поучать меня вздумал. - Чего это распутные, рано ведь им ещё? - профырчал Ник, утирая потоки пива с подбородка и шеи. - Безродная ты мразь, будет же теперь вонять от меня этим пойлом! Том захохотал, не думая обижаться. Пьяный, сытый и разомлевший, он готов был любить весь мир, но мир был далеко, да и дерьмовым он был, сказать по-правде. Зато рядом с ним Никклаус, и в нем дебилизма и мерзотной отвратительности поменьше будет. Его вполне можно любить, как родного брата, часок или два, пока не выветрятся алкогольные пары, заставляющее его, Тома, пускать сопли на ветру. - Ох ты ж бля! - выругался Нико, почувствовав, как железо под ними резко дернулось, и тут же их обдало повальной звуковой волной, исходившей от корабля, незаметно подплывшего к Тауэрскому мосту. - Мост разводят, - констатировал очевидное мальчишка. Он ухватился за опору и поднялся на ноги, свежий ветер обласкал его фигуру тёплыми порывами, забирающимися под ткань рубашки, щекочущими кожу. Их тянуло наверх, конструкция медленно но верно стремилась разойтись и уставиться в небо двумя расцепленными концами, будто чудище, разинувшее пасть в ожидании кормежки. - Как думаешь, Томми, водичка тепла и приятна этим чудесным вечером? - голос Клауса раздался совсем рядом с ним, и не успел он придумать остроумного ответа, повернуть головы или заехать локтем в ребра наглецу, как проворные пальцы отцепили его руку, другая пятерня сжала рубашку на спине в кулак, Ник навалился всем телом, и вот уже они летят, падают вниз, ветер отвешивает им оплеухи и рвёт из груди крики, разносит их вперёд и дальше. Водичка совсем не тепла, она окутывает мальчишек, принимает в свои опасные объятия, и оба барахтаются в пене из пузырьков мучительно долгие мгновения, прежде чем всплыть на поверхность и глотнуть родного воздуха. - Идиот! - завопил Том первое, что пришло на ум, а сам захлебывался кислородом, смехом и мальчишеским восторгом. Он ухватил хохочущего Ника за волосы и потянул, окуная товарища с головой, не на долго поднимаясь над водой по плечи и оборачиваясь посмотреть на судно, потревожившее его покой. Мальчишка вывернулся из его рук и лягнул в грудь, потом всплыл в двух ярдах. - Поплыли к берегу наперегонки, Реддл! Чур, кто последний - тот мудила! - Клаус радостно махнул рукой и снова рассмеялся. - Стой! Стой, падла! - Почему вы так долго, сэр Мудак? - вопросил зеленоглазый бес у вылезшего из реки товарища пятью минутами позже. Том без лишних слов показал ему средний палец. - Что означает сей жест, милорд? Этот палец мешал вашей Мудачьей светлости плыть быстрее? Да ладно тебе, ладно, Том! Я же по-пошутиииил! Тооооом, не надо, я только высушился!!! Остынь, брат! - Сейчас вместе остынем, брат! - Чего ты? Ник остановился напротив входа в подземку и смотрел на рондо, общеизвестную эмблему лондонского метрополитена со времён его постройки и запуска в эксплуатацию. - Давай к Джин съездим. Деньги есть. - Не рановато ли нам с тобой ей платить? - хохотнул Том. - Поехали, остряк. Она там пади померла уже. - Эта кошка драная? Чего ты, её колокольней не убьёшь - тот мужик наверняка так и пробовал. Она ещё нас с тобой переживёт, посмотришь. Не смотря на своё ворчание Реддл все же переходил дорогу вслед за решительно настроенным приятелем, запустив руку в карман и на ощупь пересчитывая деньги. - Люблю я нашу Трубу, - поведал Никлаус ступенькам, по которым спускался. - И синякам место есть, и всяким там элоям-морлокам, ныкающимся по заброшенным станциям-призракам, ну и таким ушастым да хвостатым, как мы с тобой. - Это зайчикам или козлам? - фыркнул Том. - Зависит от того, с чьей точки зрения смотреть. - Я гляжу, ты определился с жизненным кредо? Как там говорил, складное что-то такое... А, вспомнил! "Не наебешь - не проживешь". - Это точно, - протянул Ник, расплываясь в многозначительной улыбке. - Вперед, вперёд, вперёд! Сохо ждёт! Или наоборот, не ждёт? Все проститутки на Риджен Стрит! Как все дороги, которые в Рим. - Я думал, купание протрезвило тебя... Малолетние гуляки сошли на улице под названием Лонг Арка. Им повезло, что Джин снимала комнату в одном из обезличенных и до кирпичика напоминающих все прочие доме прямо на Лонг Арке, под которой была и станция метро. Не приходилось каждый раз пилить лишние кварталы, когда хотелось увидеться с ней. Джин. Тридцатидвухлетняя, кареглазая, с темно-русыми волосами. Она была не особенно красива, но природа наделила черты её лица приятной мягкостью, которую можно было заметить лишь в "домашних условиях", когда женщина не была на работе, под слоем штукатурного макияжа, придающего ей вызывающую выразительность. А сейчас она как раз была на больничном - последствия времяпрепровождения с клиентом, в чей спектр вкусов затесались садистские замашки. Но вопреки трещинам в рёбрах, сломанному носу и отбитым почкам Джин утверждала, что работа проститутки не так уж плоха - главное найти хорошего сутенера, да обладать крепким нравом и нервишками. Мальчишки приносили ей еду в период её технического отпуска, "договорились" с владельцем дома о безвозмездном проживании(не иначе, как чудо произошло). Познакомились они с Джин незапланированно - им вообще ещё рановато было заводить такие знакомства. Произошло нечто обыденное, не запоминающееся, отрывок из каждодневной рутины. Вроде бы она заметила одного из них шныряющим поблизости и отправила за покупками, ибо самой лень. Или нет? Но, кажется, Ник был первым знакомцем, а потом он и Тома подтянул, и они иногда ночевали у Джин, если знали, что в приюте их ждёт особенно тёплая встреча от Билли и Ко. И когда такое случалось, она пела друзьям, уступая их настойчивым просьбам. Незатейливые песенки, популярные в то время, или старые, передающиеся от матерей. Дело было вовсе не в ритме или словах, но в её глубоком грудном голосе, в бархатных звуках, срывающихся с губ. Между строчками скрывалось ненавязчивое участие и нежность, чувствовалось что-то трепетное и неуловимое, как лёгкий приятный запах, летающий в воздухе. И стойкое ощущение, будто в эти мгновения все трое могли быть кем-то другим, более счастливым и удачливым. Том затихал и отворачивался в редкие минуты, будто опасался, что кто-нибудь может застигнуть его в момент слабости, подсмотреть на его лице эмоции, которым не должно было быть места в его сердце. По крайней мере, это Реддл пытался внушить всему миру, сколько себя помнил. Как иронично и парадоксально, что лишь его злейший друг знал, что сердце Тома - сердце обыкновенного мальчишки, а душа все ещё цела и способна чувствовать и переживать все, что отмерено на долю человека. За это Ник особенно ценил время, которое им удавалось провести с Джин. Когда она заканчивала, Том всегда принимался ворчать, что она могла бы стать актрисой, ну или петь на хорах в крайнем случае. Джин только смеялась, говоря, что вряд ли её жизнь тогда отличалась бы чем-нибудь от мышиного существования. Из её слов и поведения как бы само собой разумелось, что ей вовсе не претит её ремесло и что она не видит ничего ужасного в этом. Она, безусловно, была одним из самых незаурядных людей, которых знал Гарри Клаус. Хотя тут можно было добавить, что до сих он не знал ни одной проститутки, чтобы судить. Вначале их знакомства ему даже пришло на ум сравнить её с Луной Лавгуд, чьи представления о мире тоже были отдалены от всеобщих стандартов. Но в Джин определённо было куда больше житейской мудрости, чем мечтательности. Просто они обе были странными, но в хорошем смысле. Она была неисправимой оптимисткой, и жестоким побоям на пару со всеми неудачными выкрутасами судьбы, определившей её профессию, не удалось выбить из неё этой необъяснимой, беспричинной радости каждому новому дню, в который она чувствовала себя живой. Иногда, после особенно деятельных рабочих смен Джин в шутку переживала, что если забеременеет, может родится какой-нибудь уродец, "навроде того усача с врожденным перегаром", а потом говорила, что все равно не пропадёт, даже и с малышом, ведь у него будет такой крестный отец... Тут она предлагала мальчишкам выбрать, кто из них больше подходит на эту роль, и Нико с Томом принимались полоскать друг другу косточки, выбалтывая обо всех минувших косяках и делишках, чем немало веселили Джин. Такие вечера всегда оставляли приятные воспоминания, тёплые, как местечко у разожженного камина. Знакомый коридор, освещённый тускловатым светом мигавших ламп, дверь под номером 51, выкрашенная бледно-зеленой краской, сверкающая улыбка женщины и её бодрый приветственный оклик: "Явились, бастардики вы мои!". Она звала их бастардами и всякими прочими вариациями на тему безотцовщины, а они её - проститутки кусок, и дальше, как язык ляжет. "Это не оскорбление, а факт. Ведь мир не забудет о том, кто мы с вами такие. Вот и нам следует помнить, а то прочие только ждут-не дождутся, чтобы макнуть забывчивых и замечтавшихся в дерьмовую реальность," - говаривала Джин, гремя сковородкой на плите. Было у неё и своё мнение по поводу разницы между шлюхой и проституткой: "Шлюха без разбору даёт всяким просто потому, что... Да шлюха она, вот и все. Нету у неё ни вкуса ни принципов. А проституция - это целая профессия. И опасна, и сложна, и стара, как мир. Все эти надушенные дамочки да святоши с пеной у рта обвиняют нас, равняют со всякой швалью, но им-то легко говорить. Где им понять, что и мозгов надо, чтобы какому извращенцу-потрошителю не попасться, или к особо редкостному сутенеру в лапы не угодить, и удачи с благословением Божьим, чтобы ночь пережить и встретить утро в своей постельке, а не в канаве да по частям. Нет, щенки, вы это не смешивайте, совсем разные вещи". - Как раз вовремя, чувствовали, что ли? - женщина взъерошила Нику волосы, который всегда с радостью принимал подобные жесты в отличие от Тома, ненавидящего ходить лохматым. - Вовремя к чему? - Банкету по случаю моего полного выздоровления и возвращения в рабочие ряды. Метнитесь по-быстрому в магазинчик, купите по бутылке. А я тут с ужином разберусь, вы ведь голодные? - затараторила Джин, сама же и отвечая на свой вопрос. - Конечно голодные, саранча. Вам в Ист-Энде положено быть голодными, тощими и проворными. - Так точно, мэм! - хором откликнулись друзья, лихо козырнув. - Кутить так кутить, м? - И не говори. Веселье продолжается! - Эх, а я только-только вытрезвил тебя... - с притворной сокрушенностью вздохнул Ник, качая головой. - Замолкни, зануда! Не видишь, у меня душа поёт. - Если вы сейчас же не исчезнете, я заставлю вас петь "Боже, храни королеву"! И они пели нестройно и весело, сидя за столом и уплетая горячую еду за обе щеки, и пили в два горла, перебрасывались грубыми шуточками, орали, скакали на кровати вокруг хохочущей женщины и не думали ни о чем. Тот вторник двадцатого августа был днём-мечтой, от начала и до конца. Он был замечательным, и Никлаусу очень хотелось, чтобы он подольше не кончался. Том и Джин уже спали, изредка ворочаясь и пихаясь в борьбе за одеяло, а Ник сидел на подоконнике и глядел на кусочек звездного неба, проглядывающего из тисков крыш, но даже в своих оковах спокойного, глубокого и прекрасного, как все далёкое, к чему никогда не прикоснется рука человека, и не сможет испортить его. Колдун смотрел наверх, и мысли его вились тяжёлым переплетом, выше и выше, к будущему, которое постучится в двери уже завтра. Он таращил слипающиеся глаза, отчаянно не желая вступать в это завтра. Ведь там его встретит Альбус Дамблдор с письмом о зачислении в школу; и Хогвартс с темными коридорами интриг и забившимися по углам и трещинам в древних стенах предрассудками; и все то, что ожидало десять лет перед тем, как снова обрушиться и похоронить его в завале из неумолимых и требующих ответа вопросов. На самом деле он любил Хогвартс, и Дамблдора, и даже неприятности в какой-то степени, ведь без них скучно. Просто... Прямо сейчас Нику хотелось подольше побыть в счастливом сегодня, отвернувшись от туманного завтра.