Во славу Самаэля, конечно

Вечер тихим орлом опустился, Рассыпая рубины рекой. Я над Небом и адом глумился, Зубоскаля, как шут цирковой. Я смеялся всегда до упаду, До желудочных колик и слёз. Рукоплещет прогресс ретрограду Среди кротких осин и берёз. Я жонглировал сердцем, мозгами; Я играл свой стотысячный раз. Я не знал, что стрела пробивает Даже самый внимательный глаз. Я не знал, что бредя по вселенной, Одиночества вечный супруг, Я сумею найти человека, Что пройдёт со мной жизненный круг. Что воспримет меня, словно целость, И не станет делить по частям, Что подарит обильную жертву Моим гнойным и буйным страстям. Улыбнётся спокойно и тихо, Протерев чистой тряпкой стекло, Чтобы были гиены довольны, И в Геенне несильно пекло. Перережет трахею вражине, Имя Бога храня на устах. И на ужин в тот самый же вечер Мне подаст фаршированный страх. Страх и ужас свирепейших монстров — основное. Десертом — блины. Мягко треплет, ласкает в потёмках мне затылок ручонка жены. Хриплым тенором стонет, фальшивя, чью-то песню измученный глас. Смотрит нежно и с вызовом лёгким в мою сторону радостный глаз. Завтра снова спускаться под землю и в окраины Неба шагать, Словно вождь с молодым пионером, Жрец-священник, а с ним — благодать. Словно я — офицер горделивый, за спиною — худой адъютант, Что в глазницах бездонных, слезливых носит камни по десять карат. Лаборантка в халатике блядском, анимешный пустой персонаж, Жрица света, училка, философ — Бесконечный по кругу вояж. Ангел светлый, небесный посланник, лязг и скрежет кровавых зубов. Гончей адской на крылышках птичьих Рвётся раб из больничных оков. Из белёсого плена иголок, из цепей полумёртвого сна. Чтобы писк аппарата для жизни заменили рассвет и весна. Чтобы капельниц стройных отряды отползли, как удавы, во тьму; Разлепить бы засохшие губы, До предела напрячь тетиву. Чтобы лопнула с лязгом проводка, бомбой ядерной грохнул набат; Чтобы вновь в мои очи глядели Твои камни по десять карат.