Мгновения

Все начинания людей так или иначе упираются в непреодолимые «невозможно», «так не бывает» и «это неосуществимо». Это что-то вроде повсеместной привычки: сдаваться, даже не начав, не приблизившись к цели даже совсем чуть-чуть. И Аяме ненавидит это в людях. Ненавидит эту бесхребетность, беспомощность, которые люди сами же и придумывают для себя, стараясь ограничить себя какими-то несуществующими рамками, где граница их упирается в привычное «невозможно». Это что-то вроде удобной зоны комфорта, где оправдание для неудачи известно заранее, также как и результат. А Саката Гинтоки посылает к чертям все эти «невозможно», «так не бывает» и «это неосуществимо». Он плюет, подтирается, сморкается, топчет – что он только не делает со всеми этими «невозможно», встречающимися у него на пути. Потому что Саката Гинтоки не ставит рамок. Потому что Саката Гинтоки сначала громко заявляет о том, что нет ничего невозможного для человека, а потом и делает это самое «невозможно». Оттого Сарутоби Аяме и влюбляется в эту «невозможность признать невозможное» в самом Гинтоки. Саката не идет вровень с общепринятыми правилами, ему плевать даже на то, что подчинено законам природы. Он просто знает, что должен делать и делает это, не ограничивая себя глупыми несуществующими рамками. Гинтоки может каждого спросить: «Неужели ты сдался? Сейчас? Уже?» и от этого только поднимет человека с колен, заставляя его верить в себя и в него самого. А Зензо другой – это Аяме знает с самого детства. Зензо сначала говорит, что это «невозможно», приводит тысячи доказательств этому, говорит, говорит, выставляя себя трусом и слабаком, а потом в одиночестве просто ломает это самое «невозможно». Зензо готов быть кем угодно для мира, лишь бы он мог продолжать жить в свое удовольствие, где для «невозможно» никогда не было и не будет места. Правда, Зензо она так не любит. Это что-то другое. Словно бы именно общие воспоминания с детства заставляют ее дежурно улыбаться и здороваться, встречая на улице. Словно это навязанное ей знакомство с еще одним человеком, плюющим на все «невозможно». Для Зензо у Аяме просто не хватило место, когда она, встретив Гинтоки, решила освободиться от рамок и вечно влезающих в ее жизнь «невозможно». Аяме не любит людей, у которых для своих неудач найдутся тысячи объяснений этому, но ни в одном не будет содержаться «я плохо постарался в этот раз» или «я слишком рано сдался». Она любит сильных людей, ломающих привычные стереотипы, сносящие на своем пути здравый смысл и это ненавистное для Аяме «невозможно». Но самый главный недостаток, который есть в Аяме это то, что она сама цепляется за это же ненавистное ей «невозможно». Потому что «невозможно», чтобы ее ненаглядный Гин-сан принимал шоколад от другой женщины, улыбался и звал ее на свидания. Потому что «невозможно», когда эта же женщина всю ночь проводит у него дома. Потому что «невозможно», чтобы эти пшеничные волосы на одежде Гин-сана принадлежали не Садахару или Шинпачи. Э т о в с е н е в о з м о ж н о. Т а к н е б ы в а е т. Но Гин-сан и вправду за талию обнимает другую женщину, не стесняясь показывать на улицах, кому она принадлежит, по-хозяйски прижимая к себе. Он совсем не стесняется коротких комментариев о бурных ночах с ней и только улыбается, когда она – вся красная – закрывает ладонью его болтливый рот. В Аяме умирает вера во что-то волшебное, но просыпается давно дремавшая – в «невозможно». Она считала, что Гинтоки окончательно отгонит от нее эту не_веру в себя, спасет ее из плена чертовых рамок, ограничивающих ее мир. Хочется плакать – ах, как все-таки много женского оказалось в ней, искусной ниндзя, которая может быть хладнокровной в любых ситуациях. Как жаль, что оказалось, что не в любых. Когда топчут твою веру в мир и вроде как подобие любви, сложно держать себя в руках – такой вывод делает Аяме Сарутоби. Только вместо «сложно» влезает «невозможно». Как ни странно ее спасителем становится Зензо, вытягивающий ее из безумного водоворота невозможно, раздвигая и ломая рамки ее мира. Зензо говорит: «Ты совсем раскисла, Сарутоби, после новости о Гинтоки и Тсукуе». Зензо говорит, что жизнь не заканчивается одним неудавшимся – хотя даже и не начавшимся – романом, у которого все равно не было бы будущего. Он вообще много чего говорит, но Аяме помнит только теплые руки, поддерживающие ее, чтобы она не упала, и ласковые поглаживания по спине. Помнит его подбородок на своей макушке и переместившиеся со спины на затылок шероховатые ладони. Но еще лучше она помнит воздушный - почти что нереальный – поцелуй в лоб и ласково скользнувшие по ее щеке пальцы. И это постоянное: «Я с тобой, Сарутоби, всегда буду с тобой». Невозможно найти кого-то, кто будет дорожить ей просто оттого, что она есть на этом свете. Удобно загнать себя в такие рамки, не правда ли? Зензо считает иначе.