Мгновения

Каждые несколько минут Таэ бросает в дрожь от того, какие ужасные раны наносят аманто человечеству. Каждые несколько минут Таэ, превозмогая приступы паники, слез и – чего ради скрывать? – рвотные позывы, спешит на помощь очередному покалеченному с бинтами, нитками, иголками и медикаментами, чтобы подлатать и снова отправить в бой. Сильные мира сего решили, что слабые женщины должны оставаться в тылу, чтобы при необходимости они могли быстро обеспечивать первую медицинскую помощь – остановить кровотечение, перевязать рану – и меньше путались под ногами. А Таэ оставили здесь не потому что она слаба. Таэ здесь для того, чтобы при необходимости защитить этих слабых женщин и помочь им перевязывать и ухаживать за ранеными, если раны будут настолько ужасны, что не хватит сил подняться на ноги. Это, так сказать, «официальная» версия. Это так сказать то, чем хотели утешить Таэ. На самом же деле истинная причина кроется в сердцах людей, которым Таэ не безразлична. И в другое время, в другом месте она бы ценила это, улыбалась и искренне радовалась тому, что стала настолько важна для такого количества людей. Но не сейчас, когда каждый житель Эдо на счету, когда аманто наступают на пятки. И только в такие моменты Таэ может заметить проявление заботы, о котором даже не подозревала. И чувства у людей, у которых не подозревала. Такое разное проявление волнения у каждого члена их группы защитников заставляет Таэ думать о том, что общая боль и беда все-таки сближают, как бы неприятно это ни было признавать. Таэ спешит с бинтами и медикаментами к очередному пострадавшему – у Онивабана тоже бывают неприятности. У мужчины в руке застряли осколки стекла, и Таэ с ужасом понимает, что глубокую зияющую рану, которая находится чуть ниже, нужно будет зашивать. Она попутно вспоминает слова Гинтоки, когда спрашивала, почему она в тылу, а, например, Тсукуе находится на переднем фланге. Такого простого и – главное – честного ответа Таэ не ожидала. Она готовилась к потоку отговорок, насыщенных неприкрытой ложью, но слов «Потому что я не хочу терять ее из виду» Таэ не ждала никак. Пытаясь отвлечься вот такими вот глупыми мыслями о прощальных «Не умри, китайка» и «Не раньше тебя, садист», Таэ надеется не думать о том, что пока еще ни разу не перевязывала Шин-чана. В порядке ли он? Все ли с ним хорошо? Ну да… Точно, он ведь с Гин-саном, а Гин-сан так просто не даст ему погибнуть – это не то, во что Таэ верила. Это было тем, что она знала. Очередному ее «пациенту» приходится перевязывать голову. Этот парень из Шинсенгуми находится в полуобморочном состоянии, и Таэ даже не решается спросить его о Нем, потому что не хочет, чтобы парень перенапрягался. Его голова не выглядит утешительно даже после перевязки. Он рвано дышит, его бессознательный взгляд бегает из стороны в сторону и какой-то неразборчивый лепет слетает с его практически неподвижных губ. Таэ осторожно сжимает его руку, надеясь придать ему сил, надежды. Она ощущает несильное ответное пожатие, бессмысленную попытку показать, что он чувствует ее поддержку… А потом его слабые пальцы разжимаются, а голова безвольно падает на грудь. Таэ вновь изо всех сил пытается сдержать слезы – сейчас нет времени плакать, нужно перевязать другого, с пробитой ногой. Зензо Хаттори перед наступлением говорит Сарутоби Аяме что-то вроде: «Если умрешь, Сарутоби, я тебе никогда не прощу». Сарутоби Аяме перед наступлением говорит Зензо Хаттори что-то вроде: «Если умрешь, Зензо, я убью тебя». Все друг другу говорили что-то, но не прощались. Никто не прощался. Все знали – ждали, надеялись, – что они увидятся еще раз. Правда, кто-то будет стоять, утирая слезы, а кто-то лежать на земле – неподвижный, хладный и пустой. Таэ тоже не прощалась. Говорила: «До встречи», говорила: «Вечером присядем вместе у костра и поболтаем». Она говорила о будущем, о каких-то глупых разговорах, способных на секунду отвлечь от ужаса, творящегося вокруг – что стало с ее любимым Эдо? – повторяла что-то про близящееся хорошее будущее – «Стоит только постараться, и у нас все получится». И как-то забывала обо всем сказанном, когда те самые люди, которым она обещала счастливое будущее, лежали перед ней с пробитыми головами, переломанными костями, оторванными руками или ногами и с – если еще дышали – ироничным взглядом, словно бы спрашивающим: «Далеко до твоего светлого будущего, Таэ?» Не плачь, Таэ. Времени для слез в конце этой войны будет предостаточно, список оплакиваемых вырастет, будь уверена. Сердце щемит оттого, что она совершенно не знает, где сейчас Шинсенгуми. Точнее, их главнокомандующий. Все поступающие к ним или не знают, или давно видели Исао Кондо. Таэ пытается отогнать пугающие мысли, но ничего не может с собой поделать. Где вы, Кондо-сан? Полиция возвращается в город тогда, когда становится совсем худо. Кондо Исао возвращается в город, когда Таэ Шимура почти начинает скучать. Сердце как ошалелое скачет в груди, когда прибывает все больше людей, но среди них нет Кондо. Таэ не знает, кого просить о помощи, что сделать, чтобы было не так страшно – не за себя, а за него. – Покалечьте себя, Кондо-сан, – тихо шепчет Таэ себе под нос, накладывая швы очередному пострадавшему. – Пораньтесь, сделайте что угодно, но пускай вам потребуется перевязка. Таэ реалистка. И она понимает, что без ран из этой бойни выйти будет невозможно, оттого и не просит Кондо оставаться целым и невредимым. Пускай он будет ранен, пускай, пускай, пускай… Но уж лучше так, чем просто принесут его тело, которому и перевязка уже не нужна. Мертвецам ничем не поможешь. Их можно только оплакать. А еще обнять и прошептать то самое нужное, что не смог сказать живому, дышащему. Слова в пустоту, слова в бездну. Ответа не будет. Опоздала, задержалась. Прочь грустные мысли, Таэ! Прочь, прочь, прочь! Пост главнокомандующего Шинсенгуми не присуждается просто так. Исао Кондо не умрет так легко, ему есть – Таэ надеется, что он помнит об этом – куда и к кому вернуться. А пока она просто хочет надеяться, что когда они встретятся в следующий раз, Кондо все-таки понадобится перевязать раны. Мертвецам перевязки без толку, а вот живым дает шанс на продолжение пути.