Мгновения

Тама – настоящая, почти живая, но без сердца – наклоняет голову, осматривает непонятного гостя у Отосе внимательно, тщательно. Она прошла через огонь, через испытание верности, через проверку на свою человечность и способность жертвовать самой собой ради дорогих людей. И кто бы подумал, что робот – бездушная машина – способен на такое самопожертвование. А гость Тамы не просто думал бы о таком, он знал об этой самоотверженности, непомерной величины чувства благодарности и обязательства перед людьми, к которым она привязана. Такая уж она, Тама. Пальцы у Тама металлические и невероятно холодные, и когда она прикасается ими к щекам Ямазаки, то он это не чувствует, а просто знает, потому что помнит. Он помнит, что у нее всегда были холодные руки и немного жесткие волосы. Он помнит это и ни на секунду не забывал, как вкус ненавистного анпана или неприятное чувство после очередной изнуряющей слежки на протяжении нескольких месяцев. Ямазаки пытается улыбнуться – выдать на лице хоть что-то, похожее на улыбку, – но лицевые мышцы – если это так можно назвать – у него совсем не развиты и на лице остается все та же застывшая маска, с которым он был создан, возрожден после своей несвоевременной кончины. Кожа у него теперь навсегда мертвенно-бледная, словно меловая, неизменяемо неживая, а глаза – застывшие темные льдинки без эмоций – он теперь скрывает ото всех, кроме Тамы. Перед ней он решается снять шлем, освобождая тусклые жесткие волосы, открывая лицо полностью и надеясь, что она узнает его. – Вы словно не тот человек, Ямазаки-сан? – говорит Тама, ощупывая его лицо, твердое, металлическое. – Тот человек умер, Тама-сан. – И голос у Сагару другой, чужой, металлическо-резкий, раздражающе-машинный. Ямазаки Сагару умирает на войне, принесенной аманто, закрутившей в потоке чуть ли не половину Вселенной в водовороте безумных событий. Ямазаки Сагару тридцать с лишним лет, когда его сердце останавливается. Ямазаки Сагару возрождается в металлическом теле, становится почти что идеальной машиной-полицейским, фактически не способным на чувства, стремящимся только к справедливости. Этому Ямазаки Сагару несколько месяцев от роду. Он уже не помнит, какова на вкус выпивка и лучшие закуски в барах и кабарэ, не помнит, каково это, ощущать на своей коже солнце, греться в его лучах. Не сохранилось воспоминаний и о том, что такое держать в руках ракетку, выкладываться на корте на все сто процентов и знать, что будешь лучшим благодаря бесчисленным тренировкам, способствующим развитию тела. А здесь – в этой хладной тюрьме, в которой заключено то, что он когда-то называл «душой» – он не нуждается в тренировках. Его тело изменится лишь тогда, когда его создатель решит, что пришла пора. – Тама тоже умерла, – говорит она. – Но она жива. И Ямазаки-сан тоже, ведь он стоит перед ней. Ямазаки помнит ту жизнь, в которой цеплялся за свои чувства, слабости, сильные стороны, ощущения. Почти все он растерял, позабыл, как оно будет по-настоящему, а не просто отблеском воспоминания о том, что такое было, что он мог чувствовать. В этом теле он избавился от всего, что его сдерживало, делало глупым и бесполезным. Теперь он мегакрутой, суперсолдат, идеальный компаньон-полицейский без слабостей и чувств. Хотя, наверное, кое-что осталось. Ямазаки Сагару нескольких месяцев от роду все также помнит, что когда-то любил ее, прекрасную в своей неопытности, открытости, прямолинейности, наивности и прочем Таму. С прошлой жизни – уже такой далекой, несуществующей – вместо воспоминаний о физических ощущениях ему достается сборник эпитетов, сравнений, метафор, которые рождались в голове глупого романтика Ямазаки Сагару тридцати с лишним лет. Разница лишь в том, что Ямазаки тридцати с лишним лет из-за чувства стыда не мог поделиться с Тамой этим. Новый, улучшенный Ямазаки не испытвает чувств, но помнит, что безумно, горячо, отчасти по-детски наивно и безответно влюблен в Таму, такую же холодную и созданную из металла. Новый Ямазаки ловит пальцы Тамы, прижимается щекой к ее рукам, пытается сделать этот жест как можно более нежным, но лицо его остается беспристрастным, бесчувственным. Он просто надеется, что Тама понимает, что он пытается выразить. – Мы теперь почти не отличаемся, – говорит Ямазаки-робот, Ямазаки-солдат, Ямазаки с умершим и возродившимся сердцем из металла. – Ямазаки-сан теперь может больше, чем я, – отвечает Тама. – Технически он оснащен лучше, чем… – Но я все еще не могу улыбаться и… – Но вероятно, помните, как могли чувствовать? У Тамы этого нет. – Я помню только, что когда-то был влюблен. Ямазаки Сагару больше не чувствует боли или стыда. Ямазаки Сагару больше ничего не помнит из чувств, а воспоминания не заставляют трепетать то, что остается от его «души». Но Тама, смотрящая на него такими сочувствующими – совсем, как живыми – глазами, остается последней, что связывает его с прошлой жизнью, чувствами, воспоминаниями. У нового Ямазаки Сагару сердце из железа – и оно твердое, рассудительное, здравомыслящее, подчиненное системе, – но воспоминания достаются от старого – глупого, влюбленного, наивного. И потому этот Ямазаки все так же тянется к Таме. – Это хорошее чувство, – после некоторой паузы произносит Тама. – Не потеряйте его.