Мозаика

- У тебя отлично получается! Но работать пока не будешь. Сам понимаешь, ты еще не обучен, совсем неопытен и слишком юн... Не расстраивайся, ты обязательно обзаведешься собственным рабочим местом. Но сначала учеба. Мы все через это прошли, так что никаких поблажек не жди. Занятия уже идут, но я уверен, что ты быстро изучишь пропущенный материал. Я знаю, что ты живешь один, так что если тебе что-то понадобится для учебы или будет непонятен материал, приходи, вместе разберемся. Учебники выносить из здания нельзя, так что внимательно слушай и все записывай. Я буду наблюдать за твоими успехами. У Аллена восторженно блестят глаза, и сердце вот-вот выпрыгнет из груди. О таком он и мечтать не смел. Были ветряные мысли о нудной работе фармацевтом, биологом, даже врачом. Но Аллен до трясучки боится игл, уколов и до тошноты – обгоревшей кожи. - Халат оставь себе, он тебе понадобится на практических занятиях. Постарайся особо не марать его. - Хорошо! Спасибо вам... Роб морщится с досадой и качает головой. - «Тебе», Аллен. Ты пока не мой сотрудник, а я не твой начальник, так что воздержись от формальностей. Я попрошу ребят проводить тебя. Или сам дойдешь? - Сам. Пора бы начать привыкать. Сапольски* довольно кивает и хлопает парнишку по плечу. - И то верно. Тогда увидимся, Аллен. Уолкер на секунду благодарно склоняет голову. Обводит лабораторию восторженным взглядом напоследок и забирает свое пальто из рук Роберта. Привратник что-то уныло воет ему вслед, часть звуков сносит ветром. Аллен прячет лицо от колких снежинок за воротником и натягивает шапку на уши. Вдали бушует настоящий буран, неспешно затягивает Лондон в белый плен вьюги. Уолкер спешит, почти бежит вниз по бесконечной лестнице, пока ступени не оказались занесены скользким снегом. Когда Аллен добирается до самого низа, заходящее солнце уже окончательно скрывается за крышами домов, и Уолкер изо всех сил бежит домой, надеясь, что успеет до того, как Лондон накроет эпицентр снежного бурана. Прохожих уже нет, забытые с отгремевшего почти месяц назад Рождества гирлянды на фонарях блестят разноцветными огнями под налипшим снегом. Снежинки забивают глаза, остаются на ресницах и коварно проскальзывают между воротником и шарфом, но Аллен почти не чувствует их ледяные прикосновения к шее. От холодного ветра плохо защищает старое пальто, он уже насквозь продрог. Уолкер захлопывает за собой дверь и облегченно вздыхает, стряхивает снег с шапки окоченевшими пальцами, прыгает на месте, чтобы уж точно снега на пальто не осталось. Со второй попытки подцепляет петельку на верхней пуговице и неосторожным движением окончательно отрывает хлипкий шнурок. - Черт возьми… Растирает непослушные пальцы, греет ладони дыханием. Постепенно к рукам возвращается чувствительность, и Аллен расстегивает и сбрасывает с себя пальто. Ткань местами намокла, потемнела от подтаявшего снега. Уолкер шмыгает отогретым носом и решает, что оторванной петелькой займется завтра. Кое-как сбрасывает сапоги и проходит в спальню, где отдает последнее тепло давно потухшая печка. Аллен бросает промокшее пальто на еще горячий каменный бок печки, подкидывает в тлеющее раскаленными углями нутро лучину и несколько дров. Сухое дерево загорается почти моментально, наполняет комнату уютным потрескиванием и бликами теплого огня. Аллен протягивает ладони к открытой дверце, греет руки жаром пламени. Сначала он боялся рыжего огня, он будил самые неприятные воспоминания, но сейчас Уолкер понимает, что пламя бывает разным. Сейчас то, что с потрескиванием ест поленья – ручное и почти ласковое, разве что близко к себе не подпустит и вольности не потерпит. Уолкер растирает согретые ладони и прикрывает дверцу печки, оставляет небольшую щель, чтобы яркое пламя играло бликами на стене и потолке. Разогревать воду сил нет, так что Аллен с наслаждением переодевается в легкие бриджи, мятую рубашку с прожженной на рукаве дыркой и залезает под одеяло. Надеется, что уснет сразу, но его будоражит осознание, что уже завтра утром он будет сидеть в читальном зале принадлежащей Ордену библиотеки и записывать слова лектора. Уолкер беспокойно ворочается, невольно вслушивается в вой метели и потрескивание огня. В их звуках выхватывает знакомый скрип входной двери и замирает под одеялом, прислушивается к постороннему шуму. Вот щелкнул замок, который Аллен забыл закрыть, слышится сосредоточенное сопение и звук упавшего на пол пальто. Уолкер узнает Неа по бряцанью пряжек на его верхней одежде, по глухому стуку небрежно снятых сапог. Тихо скрипят покрытые лучистыми трещинами половицы под детскими ножками. Неа крадется кошкой, на носочках, осторожно переносит свой небольшой вес с каждым шагом, но все равно выдает свое присутствие любым движением. Матрас прогибается под детскими коленками, и тогда Аллен не выдерживает, садится на кровати, готовый высказать мальчишке все, что о нем думает. Большие глаза Неа полны слез, блестят в полутьме комнаты. И недовольство подростка моментально улетучивается. - Что случилось? Неа опускает голову, и крупная слеза падает на отчаянно сжимающие ткань штанишек кулачки. А следом еще одна. И еще. Звонкий голос дрожит, Неа изо всех сил сдерживает рвущиеся рыдания. - Мана... Он не просыпается... Аллен ненавязчиво притягивает мальчишку к себе, прижимает к груди и поглаживает слегка вьющиеся темные волосы. Он терпеть не может детские слезы. Неа утыкается носом в его плечо и плачет тихо-тихо. Уолкер прижимается виском к макушке и невольно отмечает, что дети так плакать не должны. Дети плачут громко и надрывно, чтобы их крик услышал весь мир. Как плакал он, когда мама отвела его к одинокой могиле отца на отшибе кладбища. И так же прижимала его к груди, как Аллен Неа сейчас. Так же безмолвно слушала его рыдания... Неа же едва слышно всхлипывает, льнет к Аллену дрожащим котенком, утирает крупные горькие слезы его рубашкой. Уолкер слегка покачивается вперед-назад, крепко обнимает. …А когда не стало матери, успокаивать было уже некому. Из потерявших свет глаз беззвучно текли горькие слезы, но наружу не вырвалось ни звука. Кембелл утирает покрасневшие глаза и поднимает взгляд на Аллена, смотрит как-то по-особенному. По-взрослому. - Это все я виноват. Мы постоянно ссорились, я то и дело отталкивал Ману, обзывал слабаком и неудачником... И маме говорил, что это Мана безобразничает! Его наказывали из-за меня!.. А вчера утром мы подрались. Сильно подрались. Мама нас разняла, и я убежал... А когда вернулся, Мана уже спал. Мама сказала, что он заснул прямо у нее на руках! И она никак не может его разбудить... Аллен стирает покатившуюся по пухлой щеке слезу. Неа всхлипывает и утыкается лбом ему в грудь. - Я с ним всю ночь просидел. Звал, извинялся... Но он не слышит меня, Аллен! Не просыпается! - Но он ведь жив? Значит, еще не все потеряно, Неа. Тебе стоит вернуться домой, быть с братом и поддержать маму. Она наверняка с ума от беспокойства сходит, когда один из ее драгоценных сыновей спит, а второй постоянно пропадает из дома. Но Неа отрицательно мотает головой и, утерев красный нос рукавом, снова утыкается лбом в грудь Аллена, горько шепчет: - Маме все равно. - Это ты так думаешь. Вот увидишь, если она завтра заметит твое отсутствие, точно оставит без сладостей на месяц. Или выпорет. Неа фыркает и стирает остатки слез. Только глаза остались покрасневшими и припухшими, влажно блестящими. - Не заметит. Мама от постели Маны не отходит и ничего вокруг себя не замечает. Дедушка пытался уговорить ее поспать, но мама даже его не слушает. Уолкер тихо вздыхает и, подложив вторую подушку под спину, удобно устраивается на них. Крепкого безмятежного сна ему сегодня не видать. Неа маленьким котенком ложится рядом, между его рукой и телом, укладывает нечесаную голову на плечо. И смотрит своими большими глазами. Аллен готов поспорить, что видит в их глубине золотые искры... - А твоя мама тебя тоже наказывает? ...Нет, ему просто кажется, мерещится сонному сознанию. В светло-карих с примесью пепельной серости детских глазах нет ничего нечеловеческого. Аллен переводит взгляд в потолок, замечает клочья старой паутины в углу. Вот уж за что, а за такое мама бы его точно наказала. - Моя мама уже давно мертва. Сгорела. Аллен тянет короткие абсолютно белые прядки на виске и с презрением усмехается. - Я слышал ее крик, видел ее агонию. И стал таким... Прокаженным. Неа приподнимается, давит локтем на грудную клетку и тянется к волосам Аллена, гладит седой шелк. - А мне нравится. Они красивые. И мятежные искры в глазах вспыхивают огнем, окрашивают радужку в золотисто-янтарный. Уолкер жмурится на секунду, трет сомкнутые веки. Наваждение слишком яркое, слишком реальное. - Аллен? - Давай спать, Неа, пока мне еще что-нибудь не привиделось. Кембелл протяжно зевает и, сладко причмокнув губами, стирает выступившие слезы с по-девичьи длинных ресниц. Деловито натягивает одеяло на свое тощее плечо и в наглую использует Уолкера в качестве подушки. - Хочу сказку. Аллен моментально теряется, беспокойные мысли вылетают из головы со скоростью пробки из бутылки хорошенько взболтанного шампанского. В детстве сам Уолкер прекрасно засыпал без каких-либо сказок, разве что иногда мама рассказывала ему короткие истории из своего детства. Редко – легенды, когда Уолкера мучила бессонница, и он не мог заснуть. - Ну, слушай... Где-то далеко-далеко на севере, где зима почти круглый год, жил-был пес по кличке Лист. Он был довольно стар, но в то же время бесконечно юн. Больше жизни он любил своих хозяев, но его преданное сердце навечно принадлежало дикой волчице Талой. Игривой, нежной, покорной и очень пугливой. Ее глаза были зелены, как молодая трава, а шерсть пятниста, как тающий наст в весеннюю оттепель. Но был еще другой волк. Большой и злой. Шерсть у него была белая и колкая, глаза цвета арктического льда горды и холодны. У него не было имени, но люди звали его Снежным. Жил он в глубоко в тайге, где еще не ступала нога человека, правил своей стаей вместе с коварной сестрой-волчицей Вьюжной, яростным младшим братом Бураном и с совсем еще волчонком, слабым и робким Инеем… Неа тут же перебивает рассказ Уолкера: - А у Снежного были дети? Аллен переводит взгляд с потолка, где танцуют блики огня, на Неа. - У него было много детей, но они все уже выросли и покинули стаю. Мальчишка расстроенно куксится. - Плохо... Знаю! Наверное, поэтому он такой злой! Мама всегда говорила, что мы ее счастье. А если нет детей, то, получается, и счастья нет. Аллен не спорит, но не подколоть Кембелла не может. - То есть ты признаешь, что еще ребенок? Неа тут же подскакивает и бьет кулачком по плечу Аллена под его тихий смех. - А вот и нет! Я уже взрослый! Уолкер укладывает Неа обратно, ерошит и без того лохматые волосы и продолжает историю: - Талая была вольной, любила бегать по полям, когда солнечные лучи только-только начинали дарить тепло, и под ее лапами таял снег. Лист впервые увидел ее из окна, когда хозяев не было дома. Пес часто гулял один, любил сидеть под теряющими пестрое одеяние деревьями, пока его младший брат, Изморось, петлял серым пятном между вечнозелеными вековыми елями. Хозяева никогда не запирали дверь. Лист выбежал на поле, где танцевала Талая, и они вместе закружились в тающем снегу. Это была любовь с первого взгляда. Они встречались каждое утро и проводили время вдвоем, иногда вместе прячась от любопытного Измороси в буреломе. Но с приходом летней жары Талая уходила вглубь прохладной тайги, прочь от изнуряющего палящего солнца, и как только снег совсем сошел, их свидания с Листом прекратились. - Она встретилась со Снежным? - Да. Это была случайная, но роковая для Талой встреча. Снежный пожелал, чтобы волчица принадлежала ему. Завыла его злая стая, и тайгу вновь поглотил снегопад. Вой Бурана был так силен, Талая едва стояла на лапах. Ее шерсть была легкой, летней, и волчица чувствовала, что замерзает. Когда силы стали покидать занесенную снегом волчицу, вожак предложил ей выбрать: она становится одной из его стаи, или погибает, и тогда никогда на северные земли не вернется весна. Талая согласилась стать волчицей его стаи… - Ура! - Погоди, что?.. Тебе нравится Снежный? Неа активно кивает и переводит горящие восторгом глаза на Аллена. - Он свободный, никому не принадлежит. Он может убежать хоть на край света, и ни по кому не будет тосковать! А Лист он… Домашний. Если с его хозяевами что-то случится, он будет горевать, может даже умереть. Я хочу быть как Снежный и никому не принадлежать. Убежать туда, где будем только Мана и я... А что было дальше? Они с Талой поженились? - Талая попросила Снежного только об одном: не трогать Листа. Но земли те остались занесены снегом, лишь иногда там наступают оттепели. Это Талая сбегает от Снежного и тайно встречается с Листом. Но после их свиданий вновь наступает зима. Еще более суровая и морозная. Это наказание для двоих влюбленных. Говорят, в завывании Вьюжной можно услышать яростное рычание Снежного и тоскливый лай одинокого Листа. Неа тут же вскакивает с постели и подбегает к окну, чуть ухо к стеклу не прикладывает. - Что ты делаешь? - А вдруг прямо сейчас Снежный рычит? Я хочу услышать! Аллен фыркает, поднимается со скрипнувшей старыми пружинами кровати и подходит к окну, где бушует вьюга. - Неа, это всего лишь сказка. И Снежный сейчас далеко-далеко на севере, в тайге. Вместе со своей стаей. Неа отвлекается от воющего волком ветра за окном. И вновь глаза золотом горят. В звенящем голосе нотки надежды: - С Талой? Аллен оттаскивает Неа от окна и укладывает протестующе забарахтавшегося мальчишку в теплую кровать. - С Талой. А теперь спать. Уолкер залезает под одеяло следом и неожиданно для себя моментально засыпает, прижимая недовольно сопящего Неа к себе. Кембелл надувает губы, тычет пальцем в щеку вырубившегося Аллена. Сказать Уолкеру, что он слышит чей-то шепот в своих снах так и не решился.