Трофей

Ральф подходил к дому и думал, что, может быть, стоило бы купить машину. До сих пор ему это в голову не приходило. Если торопился, он просто вызывал такси. Во всех же иных случаях, для него не составляло труда попросту выйти пораньше. Он любил ходить пешком, но прямо сейчас мечтал поскорее добраться. От дома родителей путь занимал около полутора часов, и Ральф использовал, почти крал это время у привычных обязанностей, чтобы немного прийти в себя после встречи с семьей. Это ведь не было прогулкой? Он добирался до дома. Его не за что было винить! Но сегодня хотелось другого. Хотелось поскорее вернуться, сбросить форму, а потом долго, куда дольше, чем обычно, удерживать Карстена в своих руках. Карстен был теплым и сильным. Карстен не спрашивал, отчего он так плохо старался, что вернулся домой, как и уходил, лейтенантом. Карстен не смотрел холодно и обвиняюще, даже если и злился на Ральфа. Карстен вообще на него не смотрел, и сейчас это казалось таким нужным, почти необходимым. Сегодня было сказано много слов. Куда больше, чем бывает обычно. Ральф заигрался. Ральф не должен был уделять столько внимания собственным наградам. Их выдали ему не для того, чтобы он расслабился, а для того, чтобы он лучше выполнял свои обязанности. Ральф должен уже сосредоточиться и сделать что-то. А, если нет, отец сделает это за него. Заберет игрушки. Сегодня Ральф впервые открыто возразил человеку, который вырастил его и воспитал. Это было открытым протестом, и совсем не было похоже на привычные слабые попытки оправдаться. Страх потери был так силен, что даже привычная фантомная боль, возникающая во всем теле разом, стоило хотя бы подумать перечить отцу, тень испытанной когда-то реальной, его не остановила. Он не отдаст Карстена. Это его игрушка. Ему разрешили. И отец не может это оспаривать. Да. Именно так. Командованию виднее. Он уходил в полном молчании, тяжком и ледяном, под двумя откровенно презрительными взглядами родителей, и чувствовал себя в силах сотворить едва ли ни что угодно. Сдвинуть горы, если понадобится. Но гор поблизости не оказалось, и чувство это ушло, будто и не было, оставив за собой только усталость, обволакивающую, лишающую последних сил, а еще испуг. Что он наделал?! Так ведь нельзя! И что теперь будет? До дома он добирался, едва переставляя ноги. Вот только Карстена там не оказалось. Винить в этом было некого, он ведь сам сказал, что до вечера раб ему не понадобится. Но до заката было еще так далеко, что это почти злило. Почему бы солнцу не двигаться побыстрее? Почему бы времени не поторопиться, чтобы вернуть ему Карстена? Джойс, удивленная его ранним появлением и явно рассмотревшая его состояние, поскорее бросилась на кухню. Ральф хотел было ее остановить, сказать, что есть ему совершенно не хочется, но усталость сделала его медленным. Он будто забыл, какие усилия необходимо приложить, чтобы встать из кресла в гостиной. Что надо сделать, чтобы заговорить. А, когда вспомнил, с кухни уже доносились оглушающе приятные запахи. Ральфа замутило от них, но встав, он отчего-то направился вовсе не в ванную. Он пошел туда, где о нем собирались заботиться. Это было лишним. Забота делала его слабее, он знал это с детства, но сейчас он и без того был уже слаб. Хуже стать не должно было. Он уселся за стол, с ошарашенной жадностью запоминая, забирая себе улыбку этой женщины. Такую сочувственную, теплую. Джойс наверняка ведь не знала, что с ним случилось, но готова была попытаться помочь. Просто так. Потому что у нее были на это силы. Потому что он, Ральф, оказался в поле ее внимания. Так ведь не бывает! Она поставила перед ним тарелку. Много овощей, горячих, пахучих, наверняка вкусных. Что-то рассыпчатое, вроде сухой каши. А еще запеченная рыбина. Все, как нравилось Ральфу. И как было необходимо сейчас. Джойс всегда кормила его как можно вкуснее по воскресеньям, когда он возвращался от родителей. Он понятия не имел, почему, но всегда это было до крайности кстати. Ральф посмотрел на рабыню и почувствовал, что улыбается. Наверняка криво и жалко, и стоило бы прекратить, но сейчас ему было совсем все равно, как это выглядит. Джойс кивнула в ответ и легко усмехнулась. В ее глазах отчетливо виднелся давным-давно позабытый Ральфом свет. - Поешь, сынок, - сказала она и отвернулась, чтобы поставить чайник. Ральфа этими словами едва не сбросило со стула. Он замер, почти задыхаясь. Это была катастрофа. Внутри бушевало все, больно и яростно. Его никогда никто так не называл. Ему хотелось бы услышать это снова. Он знал, что пожилые женщины часто обращаются так к совершенно незнакомым людям, но все равно ему до судорог, до боли хотелось принять ее обращение на свой счет. Как будто он самый обычный. Как будто просто приятный незнакомец, сделавший для нее что-то хорошее. Но это было не так. Ральф пытался забыть, сделать вид, что он не заметил, отмахнуться от нарушения правил. Ну, сказала и сказала. Ошиблась. Ничего ведь страшного. Вот Карстен бы не обратил внимания. Может быть, поэтому Карстен был рабом, а он, Ральф, хозяином. Эта мысль имела отчетливые отцовские интонации. Она была правильной. А через несколько секунд сообразила это и Джойс. Повернулась к нему, испуганно зажав рот ладонью, и посмотрела на Ральфа, будто на ядовитую змею. Опасливо и почти брезгливо. От этого взгляда ему стало горько. Он не хотел, чтобы его считали змеей. Он хотел, так хотел, чтобы она снова ошиблась. Ральф стиснул кулаки, воюя сам с собой. Он почти не мог дышать и смотрел на Джойс едва ли не более испуганно, чем она сама. Он знал, что надо делать, но не мог. Просто не мог себя заставить. До сих пор он ни разу не наказывал Джойс. - Тише, хозяин, - в голосе женщины прозвучала тревога, и Ральфу стало еще страшнее. Почему она не злится? Почему волнуется за него? Карстен всегда злился, когда его наказывали. Почему она – нет? – Все нормально. Я помню, как надо правильно к тебе обращаться. Я ошиблась. Не переживай, я виновата. Ральфу казалось, она не верит в то, что говорит. Не верит, что и правда виновата. Ему казалось, она его утешает, забалтывает его смятение. И снова улыбается. Ей страшно, но она улыбается. Впрочем, могло статься, что слегка расфокусировавшийся взгляд его подводил. Да не бывает ведь так! - Хозяин, - позвала женщина снова, даже подошла ближе, склонилась, чтобы рассмотреть что-то в его лице, - не нужно! Не волнуйся так. Сделай, как надо. Она не просила пощадить себя и отменить наказание. Она просила его не волноваться. Это было дико и странно, почти страшно. Ральф посмотрел на нее непонимающе, но потом все же кивнул. Он выставил самый слабый режим наказания, и время сразу же заложил автоматически. Такое маленькое, как только было возможно. Он не полагался на свои реакции, предоставив все сделать программе. Так будет быстрее. Так будет меньше вреда. Едва ли не впервые в жизни, он думал, что справедливое наказание может навредить. Но все равно отдал команду. Джойс вскрикнула и схватилась за спинку стула, а потом удивленно помотала головой. - Спасибо, хозяин, - едва слышно проговорила она, и Ральфу снова показалось, что благодарит его она вполне искренне. Вот только снова за что-то другое. - Джойс, - позвал он, с удивлением слыша, что голос его звучит сдавленно и низко. – Джойс, ты в порядке? - Да, хозяин, - женщина кивнула ему, а потом, Ральф не поверил своим глазам, снова улыбнулась. Точно так, как улыбалась минуты назад. Сочувственно и насмешливо одновременно. - Все хорошо. Ты все же поешь. Остывает. Сейчас я… Она замолчала и вновь обернулась к чайнику. Ральф отправил в рот кусок рыбины и почувствовал, что ему хочется плакать. Только вот он этого не умел. Зато мог доесть все, что ему подали. Совершенно иррационально ему показалось, что Джойс это порадует. А Карстен пришел домой ровно вовремя. Еще бы пара минут, и наказывать пришлось бы и его. Но он успел, и Ральф чуть успокоился. Сегодня от раба пахло вроде бы непривычно. Прежде, чем явиться к хозяину, он принял душ, но от волос все равно Ральфу чудился тонкий, пошло-сладковатый запах женских духов, и это заставляло слегка расслабиться. Ральф представлял себе, что, может быть, совсем недавно, не больше часа назад, Карстен веселился с какой-нибудь случайной незнакомкой, или даже новой подругой. Не зря же он так много времени проводил вне дома! От этой мысли на душе теплело, а еще там появлялось нечто, не испытанное с детства. Затаенное, заговорщицкое веселье. Как будто ему рассказали секрет. Не смущало даже, что секрет этот от него самого. Он гладил спину раба и гадал, почему же сейчас Карстен не выглядит счастливым. Неужели та девушка сделала ему больно? Но ведь с женщинами не должно быть больно? Отец говорил, это правильно – заниматься сексом именно с женщинами. А правильное не должно быть болезненным. Где-то здесь в его логике чувствовался прокол, и больше всего Ральфу хотелось спросить, отчего сейчас Карстен грустит. Но тогда их секрет перестал бы быть секретом, и слишком очевидным бы стало, что ему никто ничего не рассказывал. Ральф сам подсмотрел. А подсматривать нехорошо. В конце концов, он просто улегся, как обычно, на дальний край кровати, чтобы не вздрагивать, когда раб зашевелится слишком близко, и разрешил ему уйти. Времени прошло чуть меньше обычного, но недостаточно, чтобы Карстен заметил. Или, по крайней мере, никак этого не проявил. Ральф же сходил в душ и забрался в постель, но пролежал без сна непозволительно долго. Ему то вспоминалась Джойс, звучало в ушах это ее «сынок», то чудилось, что сладкий запах остался на его подушке. Этого не могло быть, он и на Карстене-то был едва уловим, но казалось, он преследует Ральфа повсюду. Он чувствовал себя потерянным и взбудораженным. Ему до странного хотелось вернуться к отцу и долго просить прощения. А потом, понеся отмеренное наказание, слушать, что отец найдет нужным ему сказать. Так было бы просто и правильно. У отца всегда находились для него нужные слова. С ним всегда становилось спокойно и понятно. Становилось ясно, что и как надо делать. Но на дворе была ночь, за стенками комнаты спали люди, за которых не отец, а он, Ральф, отвечал, и только он сам мог сейчас во всем разобраться.