***
Думаю, что никогда не буду в состоянии выразить, как изменилась моя жизнь после того, как я обнаружил, что мой друг жив. В течение нескольких месяцев я продал свою Кенсингтонскую практику, покинул дом и вернулся в свою комнату на Бейкер-стрит. Хотя Холмс остался таким же сдержанным, каким был и раньше, я подумал, что он был рад увидеть меня рядом с собой. Только спустя какое-то время я узнал о его вмешательстве в продажу практики. Было очень легко приспособить нынешнюю жизнь к нашим старым привычкам. В периоды отсутствия расследований Холмс предавался разным фантазиям, которые только можно было представить − от перебирания своих бумаг до чтения книг, написанных старинным английским готическим шрифтом. В отличие от предыдущих лет, в то время я был так счастлив, как только человек может быть − и даже немного больше, чем мог просить от своей новой жизни с моим другом, разделяя с ним приключения и наслаждаясь нашей дружбой. Я даже не рассматривал факт ещё одного бракосочетания: это означало бы, что придётся покинуть Бейкер-стрит, а об этом в настоящий момент не могло быть и речи. Когда возникала необходимость удовлетворить некоторые потребности тела, я, не желая справляться с ними самостоятельно, просто шёл в предназначенные для этого места и разбирался с ними там. Если Холмс и знал о моих похождениях − относительно чего я не сомневаюсь − он никогда этого не упоминал. Один или два раза я предавался мечтам пригласить его с собой. В глубине души я страстно желал воссоздать некоторые сценарии, о которых прочитал, и добавление моего друга в уравнение значительно увеличило бы остроту ощущений. Но я никогда не спрашивал. С одной стороны, наша дружба была такой, что не позволяла двум мужчинам посещать бордели вместе, а с другой − он всегда выглядел так, как будто его не волнуют такие вопросы, поэтому сам собой напрашивался вывод, что он просто не интересовался этим предметом вообще. Единственной вещью моего друга, которая отдалённо имела отношение к этой проблеме, была порнографическая книга, найденная мной на его ночном столике, поэтому идея, что он, возможно, приобрёл её в своё личное пользование, казалась всё более и более нелепой. Глядя на количество записей, сделанных мною за год после возвращения Холмса, можно было сделать вывод, что мы были очень заняты. Тем не менее, иногда я − несмотря на то, что всегда был в его распоряжении − из-за природы расследований оставался в квартире один. Подобное случилось однажды вечером, когда, проведя в одиночестве весь день и не видя никаких признаков возвращения моего друга, я решил лечь спать пораньше. Закончив омовения и переодевшись в ночную рубашку, я пошёл в свою спальню и открыл чемодан, в котором хранил свою скромную коллекцию эротики. В тот вечер я выбрал десятый том «Моей секретной жизни». Я остановился в начале главы VII, в которой герой книги рассказывал о своей встрече с содомитом, и там между мужчинами была многообещающая поза под названием «шестьдесят девять». Должен сказать, что, прочитав часть восьмого тома в спальне Холмса, я думал, что главный герой и рассказчик этой истории чередовал встречи с мужчинами и женщинами. К моему удивлению, тома, которые мне посчастливилось приобрести для себя, хотя и были написаны в той же манере, почти не включали встреч между рассказчиком и другим мужчиной. Это не означало, что я не наслаждался обычными приключениями героя с женщинами. Тем не менее, меня охватила неподдельная радость, когда я, приобретя десятый том, увидел, что на его страницах больше разнообразия. Я был уже готов лечь с книгой, когда сильный шум снизу напугал меня. С книгой − про которую забыл − в одной руке, и с халатом − в другой, я спустился по лестнице и вошёл в гостиную. Там был мой друг, а в его руках была сумка, из которой выглядывало то, что больше всего походило на коллекцию слесарных инструментов. Холмс уставился на меня, открыв рот, как будто поспешность, с которой я спустился вниз, отняла у него дар речи, но за секунду он пришёл в себя. − Какая пустяковая история и несущественная оплата у дела, которое я взял! − сказал он добродушно, налив себе из графина бренди и сев в своё кресло. − Я предполагаю, что вы решили его, независимо от того, что это было. − О, да. И заключительная подсказка в этой сумке, хотите верьте, хотите нет... Ватсон, мой дорогой друг, знаю, вы не понимаете того, о чём я говорю, − одна сторона его губ дернулась в намёке на улыбку, − я не читаю ваши мысли, старина, это написано на вашем лице. Ну, учитывая, что я вытащил вас из кровати, давайте используем это со смыслом. Вы хотели бы испытать свои способности к наблюдению? − Он спросил это с нетерпеливой улыбкой, указав на сумку длинным тонким пальцем. Услышав это, я машинально положил свою книгу на стол и приготовился наблюдать и анализировать. Так как расследование этого дела привело моего друга в очень хорошее настроение, он терпеливо помогал мне делать правильные выводы, когда мы вместе исследовали содержание сумки. Дело и правда было тривиальным, но он поделился со мной его занимательными подробностями − однако это никак не связано с основной целью этого рассказа. Достаточно сказать, что мы потратили оставшуюся часть ночи на разговор, пока не удалились каждый в свою комнату, чтобы предаться отдыху. Следующим утром, когда я спускался в гостиную, чтобы позавтракать, меня удивил шум, доносящийся из спальни Холмса. Я стал озираться, чтобы удостовериться, не пострадала ли наша гостиная от нападения, но нашёл, что она точно выглядит так же, как накануне ночью. Даже сумка с инструментами была там, где мы её оставили. Когда наша домовладелица появилась возле нашей двери, я, пожав плечами, тихо спросил, не знает ли она, что происходит. Она поставила поднос с нашим завтраком на стол и заговорщицки ко мне приблизилась. − Мистер Холмс немного расстроен этим утром, − сказала она, понизив голос. − Похоже, что так и есть. Что произошло? − Он рано проснулся, и я принесла ему кофе и кусок того пирога, который ему очень нравится. Он так мало ест, доктор Ватсон!.. Он мирно сидел в этом кресле, а потом, внезапно отставив чашку, поднялся и, замерев на секунду, выбежал из гостиной. − О, Боже! Именно так? Вы вообще говорили ему что-нибудь? − Я просто сказала «Доброе утро, мистер Холмс, вот ваш кофе». − Звучит достаточно безобидно. Так что же, скажите на милость, он там делает? − Звуки такие, как будто он перестраивает свою спальню. Вы должны позавтракать, прежде чем всё остынет. − Сказав это, она покинула комнату. Хотя я и привык к странным прихотям моего друга, эта внезапная вспышка − ни с того, ни с сего(1) − вызвала у меня растерянность. После особенно сильного удара в стену, который заставил меня подавиться тостом, я, решив к нему заглянуть, постучал в дверь его комнаты. − Всё в порядке, Холмс? − Услышав меня, он порывисто открыл дверь. Холмс стоял передо мной, пристально вглядываясь в моё лицо. Выражение его лица было немного диким, как будто то, что он делал в комнате, было вопросом жизни и смерти. Его волосы были в беспорядке, и он всё ещё был в ночной рубашке под халатом. Он не произнёс ни слова, просто стоял там и в течение долгой минуты смотрел на меня с безумным выражением на лице. Потом он нахмурился, скривился и без слов захлопнул передо мной дверь. Если до этого я был смущён, то теперь совершенно сбит с толку. Что же, спрашивается, он делал и почему так на меня смотрел? Расстроенный, я вернулся в гостиную и остался там стоять, не зная, что делать, пока кое-что не привлекло моё внимание: на моём столе лежал десятый том «Моей секретной жизни». Меня захлестнуло волной подозрения. Он увидел книгу? С моей стороны было такой неосторожностью забыть её в гостиной на видном месте, но разве она имела какое-нибудь отношение к перемене настроения Холмса? Он мог быть так щепетилен после всех этих лет совместного проживания? Конечно, это была не та книга, которую я сознательно оставил бы, чтобы её могла обнаружить наша домовладелица, и она не могла бы быть темой для разговора с Холмсом. Но если бы книгу кто-нибудь случайно открыл, можно было без долгих размышлений легко и вежливо это проигнорировать. Конечно, это не было чем-то апокалиптичным. И у него был том того же самого романа, ради Бога! Эта последняя мысль взволновала меня ещё больше. Наверное он подумал, что это была его собственная книга? Он поверил, что я способен обыскивать его комнату и брать его вещи без его ведома или разрешения? Сама возможность меня огорчила. Озадаченный неясностью причины данной ситуации и не видя никакой возможности прямо сейчас разобраться с этим вопросом, а также не желая сделать всё ещё хуже, я решил выйти прогуляться и вернуться, когда всё успокоится. Я решил, что оставлю книгу там, где она и лежала, чтобы Холмс мог проверить и убедиться, что она − не его. Чтобы позволить ему понять, что она оставлена там нарочно, я поставил рядом с ней использованную чайную чашку. Меньше чем через десять минут я был на улице, не заглядывая по дороге к миссис Хадсон, чтобы попросить её подняться и забрать посуду. Наша хозяйка была очень благоразумной и совсем не была склонна совать нос в наши вещи, но, в данном конкретном случае, я не мог не быть осторожным. Я пошёл прямиком в свой клуб, чтобы провести время с коллегами и почитать газеты, но закончил тем, что там и пообедал, и выпил чай. Когда наступил вечер, я уже не видел причин оставаться в клубе и наконец-то решил вернуться домой. Признаюсь, я немного беспокоился о том, какое положение дел найду, когда доберусь до нашего жилья, но пытаться избежать неизбежного было просто глупо. Войдя в нашу гостиную, я увидел Холмса склонившимся над своим столом и работающим среди химикатов. Когда в ответ на мои слова приветствия он сделал то же самое, я подумал, что худшее уже позади и что самая разумная вещь будет состоять в том, чтобы провести оставшуюся часть вечера максимально спокойно. Боковым зрением я окинул свой стол, чтобы увидеть, лежит ли моя книга всё ещё там. Она лежала, но не так, как я утром её оставил. Поэтому я сделал вывод, что мой друг в какой-то момент брал её в руки. Я искоса посмотрел на него и увидел, что он за мной наблюдает. Холмс так поспешно повернул голову, что я забеспокоился, не потянул ли он мышцу; он вернулся к своим химикатам, не произнеся ни звука. Слова не шли с языка, но я пытался придумать что-то, чтобы разрядить атмосферу. Хотя мы и не ссорились, я чувствовал, как воздух в комнате загустел от напряжения. Закашлявшись от расстройства, я был готов отступить в свою комнату и закончить этот ужасный день, но, очевидно, звук удивил моего друга, и он бросил бюретку(2) на стол. − Чёрт! − Простите, я не хотел вас напугать. − Ничего, − сказал он, снисходительно махнув рукой. Он использовал паузу, чтобы быстро повернуться в мою сторону, и, скрестив на груди руки, пробежался глазами по моему телу. − Жене Томпсона лучше, я думаю. − Да, она чувствует себя всё лучше и лучше с каждой неделей, − я сделал паузу, − но как?.. Нет, подождите, − я направил свой взгляд на себя и исследовал руки, рукава, брюки и обувь. − Пепел! − торжествующе объявил я. − Браво, Ватсон! − Его серые глаза тепло заблестели от радости. − Вы совершенствуетесь. Очень быстро. Скоро я буду не в состоянии вас удивить. − Такого никогда не произойдёт, − уверил я его. Мой ответ, казалось, ему понравился, поскольку лёгкий румянец окрасил его щёки, и он отвёл глаза. − Посмотрим, − сказал он приглушённым голосом. Этими словами он закончил наш краткий разговор и вернулся к своему эксперименту. С огромным облегчением я устроился в своём кресле и начал приводить в порядок некоторые дела, которые планировал на утро. Оставшаяся часть вечера была сущим бальзамом для моей души. Время от времени я оборачивался, чтобы посмотреть на моего друга, и у меня вызывал прилив радостных эмоций тот простой факт, что он был здесь, в той же комнате, где и я. Один или два раза он замирал, как будто ощущал, что я на него смотрю. Этого не было, очевидно, среди его исключительных способностей восприятия, но, в тот момент я смаковал идею наличия между нами сверхъестественной связи. Когда вес дня начал на меня давить, я встал, взял свою книгу со стола и пошёл к двери. Я пожелал Холмсу доброй ночи, и он, мягко ответив, поймал мой взгляд на поверхности блестящей металлической ступки.***
В последующие дни ситуация вернулась к почти нормальной. На новое расследование Холмса не звали, поэтому он довольствовался своими экспериментами и экскурсиями в лабораторию госпиталя Св. Варфоломея. Я же оставался главным образом дома, за исключением нескольких посещений клуба и одного задания, которое мне было поручено выполнить. Между нами всё было в основном прекрасно. Мы вместе проводили время дома или выходили на прогулки. В такие моменты Холмс был самим собой − очаровательным, а не нелюдимым, поэтому было так чудесно видеть его энергичным, остроумным и настолько ко мне внимательным. Он знал очень хорошо, как заставить кого-то полюбить быть центром его внимания. Несколько раз я ловил его взгляд, когда он задумчиво на меня смотрел, но я делал вид, что не заметил этого или мне всё равно. Один раз наши взгляды столкнулись, и я не отвёл глаза. Я полагаю, что на моём лице был написан знак вопроса. Он несколько раз моргнул, на его лице появилось странное выражение, и, отведя глаза, он тронул пальцами волосы, чтобы убрать со лба прядь. Однако большую часть времени я старался не думать слишком много о странном поведении моего друга, хотя и не мог избавиться от ощущения некоторой озадаченности. Однажды, примерно через неделю после описанного события, я, вернувшись домой поздним вечером, нашёл, что Холмс уже удалился в свою спальню. Это показалось немного странным. Посмотрев на часы, я увидел, что на них без четверти девять. Решив провести тихий вечер перед камином, я подошёл к своему столу, чтобы взять один из приключенческих романов, и обнаружил на краю стола незнакомую книгу. Я взял её и увидел, что она не моя. На самом деле это было красивое издание «Мемуаров женщины для утех»(3) − романа, упоминания о котором я часто читал, но не мог найти. Был только один человек в мире, который мог оставить эту книгу на моём столе. Это даже я мог сообразить. Что касается того, почему это было сделано, для меня понять было немного сложнее. Я думал над этим вопросом в течение нескольких минут, а затем, без дальнейших церемоний, сел в своё кресло у камина с книгой в руках и начал читать. Книга была о жизни некоей Фанни: воспоминания, написанные от первого лица, в виде двух длинных писем к таинственной «мадам», с рассказами о том, как её впервые познакомили с сексом, а потом она была вынуждена зарабатывать на жизнь в борделе высшего класса. Текст, по моему скромному мнению, обладал определёнными литературными достоинствами. Язык был детально проработан, а стиль и фигуры речи были значительно лучше, чем те, к которым я привык в данном жанре. Благодаря всему этому, после нескольких часов непрерывного чтения, я начал ощущать последствия повествования. Хотя Клэланд использовал значительно меньше прямоты в своих описаниях, чем наши современные авторы, сама природа актов, о которых он рассказывал, вызвала огонь в моей крови. Меня даже стало немного лихорадить, поэтому я встал, чтобы налить себе стакан воды, которую счёл приятно прохладной. Я понял, что подошло время, чтобы удалиться в свою комнату. Но я хотел взять книгу с собой, по крайней мере из-за того, что там было якобы возмутительное описание мужской содомии. Я хотел об этом прочитать главным образом потому, чтобы увидеть, было ли это на самом деле настолько возмутительно, по сравнению с естественным интересом и любопытством, которое у меня было к остальной части приключений нашей героини. Единственное, что я не понимал − оставил ли Холмс книгу как проявление непостижимой для меня цели, или подразумевалось, что я имею право её взять. Раздумывая над этим, я решил сходить в спальню и принести моё недавнее приобретение − оригинальное издание на французском языке «Жюстины» Маркиза де Сада. Покупка этой книги казалась ненужной тратой, ведь я не мог без головной боли прочитать даже предложение на французском языке. Зная, что Холмс был искусным читателем на этом языке, я решил ясно и намеренно оставить эту книгу в обмен за Клэланда. Я знал, что она включает в себя сцену между двумя мужчинами, но, учитывая содержание книги, которую нашёл в его комнате, предположил, что для него это не будет слишком неудобно. В предвкушении уединённого развлечения, которое может предоставить такая книга, я наконец зашёл в свою комнату и закрыл за собой дверь. Я, честное слово, не могу вспомнить, думал ли о Холмсе в следующий час.