Copper

В его комнате кто-то есть. Дик понял это уже на второй день после своего возвращения в Готэм-Сити и триумфального возрождения героя по имени Найтвинг спустя долгое время ухищрений, уловок и пряток, которые он так ненавидел и которые вынужден был принимать, чтобы не подвергнуть опасности и так находящуюся в вечном подвешенном состоянии бэт-семейку. Тем не менее, он честно выждал положенное ему время, чётко следовал указаниям Бэтмена, поработал агентом в суперсекретной организации, поцеловался со своей коллегой, переспал с горячей блондиночкой, чьё имя он так и не запомнил и чей номер телефона забыл в шкафу бывшей когда-то его комнаты в Спирали, влюбил в себя обаятельного супергероя-гея и выслушал сто-пятьсот раз любимую фразочку «Дик Грейсон, ты идиот» его вездесущего и сверхсерьёзного напарника Тайгера, или Агента 1, — как кому удобно. — Как устроились, мастер Ричард? — поинтересовался как всегда одетый с иголочки и умиротворенный, несмотря на доносившиеся с первого этажа крики, — привык, видимо, — Альфред, входя в комнату с большим подносом всяких вкусностей, начиная от обыкновенной каши, которую Дик так ненавидел, но которую сейчас готов был уплетать сутками напролёт (вот уж, действительно, дом, милый дом) и заканчивая жареной индейкой (на ум сразу приходят воспоминания, связанные с семейным празднованием Дня Благодарения — всегда шумные, разумеется) и любимым печеньем с кусочками шоколада. Печенья, правда, было всего-ничего, должно быть, по пути сюда Альфред благополучно встретился с вредными плодожорками, которые, похоже, сейчас спорили и отбирали друг у друга его печенье. Хамы! Хоть бы пожалели старшего брата, которого так давно не видели. «И который много месяцев притворялся мертвым, забыв уведомить об этом их», ехидно добавило надоедливое подсознание, и Дик почувствовал, как на плечи, освобождённые тяжким грузом собственных секретов, от которых зависела безопасность его близких, упало ещё более неподъёмное чувство вины. Ладно уж, прочь меланхолию! Он дома, Брюс рядом, братья рядом, даже Альфред, который с годами, кажется, совсем не меняется, в отличие от остальных — Дик сразу заметил, что на лице Брюса появилось больше морщин, поимущественно на лбу как последствия изнурительной работы (обеих работ), черты лица Джейсона ещё больше огрубели, а Тим и Дэмиен заметно возмужали и выросли, несмотря на такой короткий срок его отсутствия (ну, не годами же пропадал, в самом деле). — Все прекрасно, Альфред, спасибо. — он улыбнулся и сразу схватился за печенье, которое с превеликим удовольствием засунул себе в рот, ощущая приятный вкус кусочков молочного шоколада. Блаженство, не иначе. Но в его комнате кто-то есть, и это Дик знал точно. Не то, чтобы тут летали сами собой мебель, одежда, всякие мелочи и прочие вещицы, валяющиеся у него в комнате в самых разных и неожиданных местах — Дик никогда не был чистюлей. Присутствие определялось легко и не имело никакого значения в принципе, хотя и немного пугало. Кто-то попросту рисовал на его картинах. Он не любил рисовать и никогда особо не увлекался этим, но иногда Дику нравилось отвлечься от всего, выводя на шершавой чистой бумаге неровные линии грифелем карандаша, приятно звучащим в абсолютной тишине и радующим слух, и линии постепенно превращались в изображения: в животных, в людей, в широколиственные деревья, курчавые облака, бушующие волны, крутые скалы и многие другие образы, неведомо как возникавшие в его голове. В семье никто не умел рисовать, кроме него, да и они все не особо интересовались этим искусством, разве что Брюс закупал за миллионы долларов знаменитые картины, которые часто встретишь на стенах огромного особняка. Джейсона и Дэмиена больше привлекала классическая музыка в исполнении Баха, Бетховена, Вивальди и других композиторов, о чем они, к слову, упорно отмалчивались, переключая рок на плеере на самый громкий режим. Тим страсти к музыке не скрывал. Возвышенные души, черт подери. А Дик не раз замечал тени, бегающие по стенам и полу, осторожные, тихие, почти незаметные, они пробирались во мраке и следовали какому-то витиеватому, только им известному пути, наивно полагая, что он не видит их ухищрений. В таком городе, как Готэм, внушающая благоговейный ужас поначалу тьма становится неотъемлемой частью тебя, и ты уже невольно замечаешь, когда хоть одна малейшая крупица твоих демонов (?) отколется от тебя. И Дик легко примечал эти грациозные движения тени (или теней, кто его знает), но идей, кто бы это мог быть, как назло, не имелось, также как и у Джейсона не имелось и грамма совести — наглец за завтраком отнял у него его хлопья с молоком! Если бы таинственный сосед, заявившийся в его комнате, пришёл сюда с целью убить его, то, наверное, давно бы сделал это, ведь прошло уже несколько дней как-никак. Но тень никаких попыток не предпринимала. Не предпринимала она ничего и на следующий день, и на последующий. Дик тоже ничего не делал, предпочитая справляться с проблемами самому, не опираясь на помощь Брюса и братьев и не загружая и так утомленных постоянными ночными патрулями членов семьи. Дику даже казалось, что все в порядке вещей, что тот загадочный субъект, неведомо каким образом просочившийся в его комнату, уже часть её, и все, абсолютно все, в порядке вещей — как тот же заполненный грязной одеждой гардероб в стене, который часто убирает Альфред и в который не рискнёт сунуться никто, кроме него — вещи придавят и с концами, а для тех, кому по силам было одолеть и чокнутых клоунов, и ядовитых рыжих и ратующих за спасение матушки природы девиц, и чудных чуваков с подозрительными мешками на голове и запасом ядовитого токсина за пазухой; умереть под грудой грейсоновских шмоток — участь не только позорная, но и мучительная. А тень все рисовала. Дик не понимал это нездоровое влечение к его рисункам, которое так необычно проявлял таинственный субъект в его святейшем жилище, куда ни один другой не сунется — здравомыслие не позволяет; у Грейсона в комнате хлама больше, чем было во всем Метрополисе после того, как сердечно любящая своего дражайшего кузена Кара Зол-Эл врезала ему при первой встрече и спровоцировала недолгую, но разрушительную драку с печальными последствиями для всей восточной окраины города. Рисовало оно, как правило, по ночам, когда он спал или спасал в очередной раз Готэм от Фриза/Джокера/джокеранутой сумасшедшей подружки/рыжей подружки джокеранутой сумасшедшей подружки, которая по-тихому старается отбить её у Джокера. В общем, жизнь у него была насыщенная. Но Дик не думал, что настолько. — Привет, — поздоровалась тень, подавая ему вполне осязаемую маленькую ручонку и улыбаясь особенно дружелюбной улыбкой, которая у него никак не сочеталась с кровожадным монстром, пришедшим по его душу. Надо же, как попал. — Гм, ну привет. — он прочистил горло и ответил на рукопожатие, продолжая в открытую рассматривать загадочную незнакомку, любительницу прятаться днём и дорисовывать его рисунки ночью (творческая душа!). Конечно, вполне разумная мысль посетила голову, и состояла она главным образом из его надутого самомнения, которое открыто кричало о том, что на его задницу теперь попадается каждая рыжая девчонка в округе, но Дик предпочёл засунуть эту мысль куда подальше. Или ему засунули. Та самая рыжая покусительница на его задницу, когда услышала это из его невнятного бормотания. — Ты красиво рисуешь, но это предел твоих талантов, дорогуша. — она обвела его недоверчиво-скептичным взглядом и забавно сморщила мелкий веснушчатый нос. — Ты просто плохо меня знаешь, — тоном оскорбленной чести девушки выдал Грейсон, вызывая смех со стороны собеседницы. Нет, ну точно, насыщенная жизнь — в Англии он бы такого не встретил. Барбара была мета. И, как и у всех мета, у неё за хрупкими маленькими плечиками — трудная, полная испытаний, жизнь, невыносимое детство и волны насмешек со стороны ровесников. Мета в обществе — изгой, мета в Готэме — мишень. В этом гнилом городке у тебя за считанные часы отнимут любимые тебе розовые очки и с наслаждением раздавят ногой об асфальт у тебя на глазах, удовлетворяясь твоим душевным состоянием — потерянностью и неверием в происходящее. Ведь не может быть все так плохо, не может быть, не может… Конечно, может. Барбара умела перевоплощаться в тень и скрываться, но это, к сожалению, единственное её умение, что, несомненно, является весьма полезным с её образом жизни (после потери родителей пристанище на улице казалось чем-то похуже Ада из «Божественной комедии», но в эти нелёгкие дни Барбара даже была благодарна своему дару). Барбара — чертова реалистка, в этом убеждала она себя, но почему-то, стоило ей увидеть странно одетого, но невероятно обаятельного супергероя, она почувствовала, что сможет… пригодится? помочь? перестать быть такой бесполезной маленькой девчонкой, заботащейся только о себе, и тоже попробовать спасать других? а может, он просто ей понравился? Бабс, как окрестил её Дик, не знала ответа. Но Бабс не сопротивлялась, когда он проводил руками по её плечам и утыкался носом в ключицу — у неё все это вызывало непонятную дрожь в теле и неведомо отчего зарождающийся смех, раскатывающийся по телу звонкими маленькими колокольчиками. Барбара была нужной, и ей это нравилось.