uno.dos.tres

Впервые за долгое время Бэкхён проснулся один в постели. В доме стояла тишина, такая, что даже звенело в ушах, или, может, это спросонья, но сомневаться не приходилось: дома никого не было. Стрелка часов медленно подходила к отметке «двенадцать», а значит, сегодня его заботливо оставили дома отсыпаться после бурной ночи, здраво рассудив, что на занятиях он все равно долго не просидит. С одной стороны это было замечательно, даже прекрасно — он, наконец, выспался, но было кое-что, что не давало вздохнуть с блаженным облегчением. Календарь, висящий на стене напротив, привлекал внимание красным кружком вокруг одной единственной даты. Сегодня двадцать седьмое ноября. День, когда на свет появились Чанёль и Сонёль. И, наверняка, стоило бы хоть как-нибудь подсуетиться, в конце концов, встать пораньше и приготовить завтрак, но Бэкхён проспал. От этого было немного стыдно, хоть он и помнил, что парни ничего не просили, да и в целом совершенно не обиделись, когда он забыл об их дне рождения в прошлом году, но тогда он ещё мог себя оправдать — они были не так уж долго знакомы, но вот сейчас… сейчас Бэкхён не мог так просто проигнорировать этот день. В мыслях билась единственная идея: если уж он так неосмотрительно проспал завтрак — ему стоит приготовить ужин. Вряд ли за столь короткий промежуток времени он придумает что-то более оригинальное и стоящее, да и главное ведь не столько подарок, сколько внимание, и мальчики любят его стряпню, так что все это вполне может прокатить. Стыд, разумеется, никуда не девается, и, перекатившись со спины на бок, юноша вздрогнул, пальцами ног натыкаясь на что-то твердое, но лёгкое, чуть съехавшее в сторону от прикосновения. Подрываясь на постели, он устремил сонный взгляд к изножью, удивлённо глядя на небольшую коробочку цвета молочного шоколада. Казалось бы, праздник вовсе не у него, так почему коробочки находит именно он? И все же любопытство взяло верх, заставляя руки нетерпеливо тянуться, и, переставив коробку себе на колени, он медленно потянул крышку вверх, снимая ее. Одного взгляда внутрь хватило, чтобы избавиться от всех скопившихся вопросов. Ему совершенно не стоит переживать по поводу подарка близнецам. Он сам и есть подарок, осталось только завернуть в подобающую обёртку.

***

Кожа покрывалась мурашками с непривычки, а кончики пальцев то и дело одергивали край белой рубашки. Рубашку он, здраво рассудив, позаимствовал у одного из братьев, не особо вникая, кому именно она принадлежала. Главное, что она была светлой и отлично подходила ситуации, крайне удачно гармонируя с белоснежными тонкими чулками, что второй кожей обтянули стройные ноги, кружевной резинкой обхватив сочные бедра. Это всё было таким непривычным, тем, что он уж никак не ожидал примерить в жизни, но близнецы более чем понятно намекнули, что хотят увидеть все это на нем, оставив утром на краю постели. Чулки крайне утонченно дополнял такой же ажурный поясок, что длинными тонкими лямками тянулся от резиночек к талии, обнимая собою стройный стан, плотно прилегая к бледной коже. Почти прозрачные белые кружева казались слишком широкими на взгляд Бэкхёна, но было смутное предположение, что так и должно быть, что так правильно, и было бы куда более правильно, будь он девушкой, но он не девушка. Именно поэтому остальные элементы комплекта казались ему лишними, один откровеннее другого. И он вновь одергивал край рубашки, стараясь удлиненным краем прикрыть полувозбужденный член, что совсем никак не скрывали белоснежные, такие же ажурные, как и все остальное на нем, трусики. Это подобие ткани неприятно сжимало слишком нежную кожу его возбуждения, толстые полосы кружева тянулись вдоль линии округлых ягодиц по соблазнительной складочке на стыке с ножкой, а на копчике красовался небольшой бантик от которого тонкими линиями к кружевному ободку спускались белоснежные полосы, сжимающие половинки. Между полосами не было и намека на ткань, даже прозрачной сеточки, что была спереди, на лобке, и это делало его слишком открытым, доступным, совершенно не прикрывая попку. Точно мишень, с широким аккуратным треугольником ровно посередине, чтобы можно было взять его, не снимая белья. Чувствовать на себе все это казалось таким возбуждающим и в то же время таким стыдным, но даже всё это не шло ни в какое сравнение с тем, что скрывал застегнутый верх его рубашки. То, что Бэкхён надевал, скрипя зубами и краснея всё сильнее от каждого нового прикосновения кружевной ткани к коже. Грудь опоясывало тонкое, совершенно прозрачное подобие бюстгальтера. Небольшие треугольнички, окантованные пышным кружевом, прикрывали напряжённые твердые соски, совершенно не скрывая их, казалось бы, делая более открытыми. Каждое движение отдавало странными томлением в теле, кружева будто призрачными касаниями ласкали кожу в самых интимных местах, и все это ужасно раздражало, и больше всего то, что его заводит собственная порочная откровенность и доступность. Бэкхён нервничал, переживал, чувствуя себя странно и немного неуверенно из-за одежды, не слишком ему подходящей, и апогей всего этого настал в одночасье со щелчком замка на входной двери. Юноша замер в гостиной, где бродил из угла в угол последние полчаса, ожидая, и вот теперь он понял, что совершенно не готов столкнуться лицом к лицу с близнецами. Те не заставили себя долго ждать, точно предвкушая свой «подарок». Встречая братьев растерянным, немного напуганным взглядом, старший лишь приоткрыл рот, теряясь на долю секунды и, наконец, выдыхая тихое: — С днем рождения? — прозвучало больше как вопрос, но только ради этих слов юноша нашел в себе силы выровняться и стать лицом к парням, все еще скромно придерживая край подскакивающей вверх рубашки, открывающей вид на ажурные резиночки чулков. Те казались очарованными, застывшими каменными изваяниями в двери, голодными глазами глядя на смущённого старшего. Ни один из них на деле не представлял, что именно они увидят, вернувшись домой, да и всегда оставалась вероятность, что Бэкхён просто пошлет их к черту с такими замашками, но нет. Их «мальчик» стоял посреди комнаты, прячась за совершенно ненужной ему рубашкой, и гипнотизировал острыми коленочками, обтянутыми белоснежной тканью. — Волшебный, — два голоса слились в один, звуча низко и так возбужденно, что чувствовалось даже на расстоянии. Щеки старшего неотвратимо алели, а стоило только подумать, что сейчас с него снимут и рубашку, все становилось совсем плохо. Он чувствовал, как ладошки становятся влажными от смущения и волнения, а дышать все тяжелее под столь обжигающими взглядами. Близнецы, не желая ждать, нога в ногу двинулись к центру комнаты, точно к Бэкхёну, надеясь как можно скорее избавить того от лишней тряпки, коснуться очаровательного, столь любимого тела, что юноша прячет, но оба замерли, не дойдя всего один единственный жалкий шаг, заставляя старшего теряться в ужасных догадках, что будет дальше. — Малыш, неужели ты нас не любишь? — Чанёль начал говорить неожиданно, стараясь звучать как можно более обиженно, но хитрая ухмылка выдавала его с потрохами, что казалось даже немного пугающим. — Что? — единственное слово отдало возбужденной хрипотцой, заставляя старшего неловко прочистить горло, стараясь не сводить взгляда с братьев. — Ты не хочешь, чтобы мы видели твоего тела? — Сонёль тут же подхватил брата, целиком и полностью разделяя его желание подразнить старшего, поиграть немного, вынудить сделать что-то стыдное и еще более смущающее. Как и всегда. — Нет… я… — Бэкхён запнулся, чувствуя, что краснеет только больше, нервно сминая край рубашки, цепляясь за него, как за единственную защиту, но понимая, что сейчас и с ней придется распрощаться. — Тогда зачем ты прячешься от нас? Все-таки не любишь, да? — говоря по очереди, точно издеваясь, они медленно сократили разделяющее их расстояние. Брюнет неспешно, точно хищник, встал за спиной старшего, так близко, чтобы без труда можно было ощутить его горячее дыхание, ласкающее растрепанные после душа волосы, в то время как младший из них остановился лицом к лицу, глядя хитро, даже с озорством. — Люблю… — Понимая, что мелкие пакостники ждут его ответа, он послушно выдохнул, совершенно искренне пытаясь отвести взгляд в сторону, потому что на самом деле так редко говорил им это. Но они и так все прекрасно знали. — Тогда сними рубашку, малыш… — тихий урчащий выдох на ушко из-за спины, и красноречиво изогнутая бровь младшего. Бэкхён не может спорить, только не с ними и не в таком положении. Его пальцы дрожат от возбуждения, и маленькие пуговицы то и дело выскальзывают, но ни один из братьев не спешит помогать, наоборот. Они с нетерпением наблюдают за каждым движением, впиваются взглядами в открывающиеся участки кожи, позволяя старшему справиться с этим самостоятельно, пока, вцепившись в края рубашки, он не спускает ее с плеч, позволяя опасть на пол бесформенной белой лужей. Теперь его тело ничто не прячет, раскрывая жарким взглядам все свое великолепие; юноша чувствует стыд. Это ведь так нелепо — парню стоять в женской одежде, но напряженные вздохи, в унисон прозвучавшие с двух сторон, говорят об обратном. Он инстинктивно сводит бедра вместе, почти скрещивает ноги, но даже это не помогает справиться со смущением и… возбуждением. Его собственный член налился кровью, совершенно неловко выглядывая из-под полупрозрачного белья, что мягкой резиночкой сдавило слишком нежную уздечку. Должно быть, это выглядит очаровательно, по крайней мере, именно это написано в глазах Сонёля, и нет и капли сомнения, что глаза старшего близнеца вторят ему. От этого уверенности в себе становится немного больше, самую малость, но уже достаточно, чтобы немного выровняться в спине, чуть приосаниться, невольно выпячивая мягкую, совершенно не скрытую бельем попку. Чанёль тихо смеется за его спиной, наверняка заметив этот очаровательный маневр, и теплая широкая ладонь касается открытой кожи, оглаживая половинку, стянутую несколькими полосами от трусиков. — Тебе так идет эта одежда, — совершенно упоенно шепчет брюнет, наконец позволяя себе прижаться ближе к почти обнаженному изнемогающему телу. — Мы хотим видеть тебя чаще в ней… — завершает мысль брат, так же сокращая оставшееся между ними расстояние. Их руки мягко касаются его кожи, кончики пальцев пробираются под края рюшей, легко оглаживают тело поверх почти прозрачной ткани, пока, наконец, не поднимаются к стянутой все тем же материалом груди. Для них такое, если честно, тоже впервые, и им нравится то, что они видят, и то, что чувствуют. Нравится видеть, как смелеет старший, как раскрывается все больше, томно выдыхая и позволяя изучать себя в новом образе, касаться больше и больше. — Такой порочный… — Мягкая улыбка в голосе, но Бэкхён уже не может разобрать, кому именно он принадлежит, все его внимание поглотили кончики чужих пальцев, что коснулись напряженных, твердых сосков через жесткую ткань в мелкую сеточку, такую прозрачную, легкую, что можно ощутить тепло чужих пальцев. Один сжимает до мягкой приятной боли, второй же бережно очерчивает по кругу, легко прихватывая тугую бусинку. Такие разные во всем, совершенно не похожие внутри, но одинаковые снаружи. Они все еще вызывают в старшем диссонанс, несут его каждым своим прикосновением: легким касанием губ к одному плечу и нежным укусом ко второму. — Наш мальчик… — они что-то шепчут ему на ушки, дразнят легкими поцелуями, сжимают нежную кожу зубами, в то время, как чувствительные, особенно сейчас, соски твердеют всё больше от настойчивых прикосновений. Бэкхён позволяет себе проронить тихий стон, чуть откидывая голову назад, макушкой прижимаясь к плечу Чанёля, что тут же пленит его губы настойчивым, но нежным поцелуем. Сонёль же, как и всегда, теряет терпение первым. Он склоняется ниже, ведя кончиком носа дорожку вдоль шеи старшего, к груди, зарываясь в жесткий, но все равно приятный ажур по контуру прозрачных треугольничков, и накрывает влажным прикосновением губ заалевший напряженный сосок. Тонкое подобие ткани намокает от слюны, неприятно липнет к коже, холодит чувствительный ореол, заставляя старшего тихо сопеть от возбуждения, а после и полноценно стонать в чужие губы, когда нежный бугорок аккуратно сжимают зубы. Сонёль томительно терзает одни из самых нежных частей его тела, самых восприимчивых к ласкам, пока тонкая сетка не намокает окончательно, начиная откровенно мешать. Она выглядит потрясающее — влажная, ставшая совсем прозрачной, прилипшая к возбужденным набухшим соскам, но уже лишняя, и блондин мягко сдвигает имитацию одежды в сторону, прижимаясь губами к телу и вновь продолжая свое безжалостное возбуждающее действие. Втягивая то один то другой бугорок в рот, настойчиво прижимая кончиком языка самую серединку налитой горошинки. Старшего, если честно, уже ведет от происходящего, от приятной возбуждающей боли в груди и выбивающего последний воздух из легких поцелуя, но все равно он лишь распаляется больше, чувствуя пальцы старшего из братьев, что любопытно изучают обтянувшие бедра кружевные трусики. Этот элемент гардероба совершенно не предназначен ему: головка изнывающего члена выглядывает из-под белья, глядя аккурат на двенадцать часов, а резинка неприятно елозит вдоль уздечки, добавляя остроты происходящему. Чанёль мягко очерчивает чуть щекочущие кружева, гладит кожу через плотную мелкую сеточку, растянувшуюся в области лобка, теперь же обтянувшую второй кожей ствол члена, и следует дальше. Просовывает кончики пальцев под края, словно вот-вот потянет их вниз, но лишь коротко гладит кожу без дразнящей преграды, и не думая избавлять от подобия одежды, наконец переходя к округлой попке, которой явно требовалось внимание. Чанёль беспощадно дразнил изнывающее тело прикосновениями, пока губы терзали чужие, влажные, налитые желанием, чуть покрасневшие. Он пробирался пальцами под тугие резиночки, тянущиеся через мягкие половинки, сжимающие нежную кожу и совершенно ничего не скрывающие, оттягивал их и отпускал, позволяя вернуться на место с тихим, еле слышным, но таким возбуждающим, шлепком. Бэкхён выгибался слишком просяще, языком своего тела, очень хорошо изученным близнецами, он умолял сделать хоть что-нибудь, прекратить его мучить, но те лишь улыбались: один сильнее терзал вишнево-алые, такие чувствительные торчащие сейчас соски; второй же медлительно оглаживал мягкую попку, перебирая тянущиеся от копчика полосы ткани, наконец проскальзывая пальцами в ложбинку. Гибкость его тела сводила парней с ума: как грудь подается вперед, приникая ближе к терзающим ее губам, а попка тянется назад, стараясь почувствовать длинные узловатые пальцы в себе скорее. Чанёлю и самому не терпится, и он поддается, оглаживает чувствительную кожу в столь интимном месте, очерчивая по кругу напряженное колечко мышц, что тут же отзывается на ласкающие прикосновения, расслабляясь. Он всё еще был чуть растянутым с ночи, жаждущим, отвечающим на каждое легкое касание, поглаживания нежной кожи вокруг пульсирующей дырочки, но брюнету этого не хватало. Он убрал руку под тихий недовольный стон, обжигающий его же губы и, разорвав поцелуй, коснулся подушечками пальцев опухших, столь сладко покрасневших губ. Бэкхён даже не раздумывал — вобрал пальцы до самого их основания, словно намекая, как именно он хочет, как глубоко и настойчиво. Так, как любят они все. Но у Чанёля были явно свои собственные планы на всё. Вынимая влажные пальцы из чужого рта, губами мягко касаясь хрупкого плеча, вычерчивая дорожку мокрых поцелуев вдоль шейки, он вновь опустил руку к попке старшего. Бэкхёна била дрожь возбуждения, нетерпения, желания скорее приступить к самому приятному, но его лишь мучили и дразнили. Влажные пальцы нырнули в ложбинку, коснулись жаждущей дырочки, что так податливо раскрывалась перед прикосновениями, но не проникали внутрь. Очерчивали нежные складочки по контуру, гладили так настойчиво, словно вот-вот, как обычно резко и неожиданно, окунутся в самое его нутро, но нет, ничего не происходило. Он аккуратно растягивал податливый сейчас сфинктер, позволял себе войти в тело старшего лишь на одну фалангу, даже не сразу добавляя второй палец. Бэкхёну это было не нужно, он был готов принять одного из них и так, они все это прекрасно знали, но Чанёль не прекращал дразнить, растягивать на манер ножниц тугое колечко мышц, так приятно касаться бархатных стеночек внутри, не проникая достаточно глубоко. Они с младшим братом вновь, словно поймали одну волну на двоих, в унисон издеваясь над дрожащим любимым телом юноши. Каждое движение пальцев, дразнящее сфинктер, так сладостно сочеталось с касанием губ блондина к его груди и соскам, что отдавали сладкой, безумно желанной болью. Бэкхён словно умирал в их руках, таял в наслаждении и тихо скулил. Собственное возбуждение болезненно скручивалось внизу живота, а упругая резиночка белья казалась наибольшим мучением. Больше всего он хотел кончить, но понимал, что еще рано, они даже не начали, и это будет не очень… правильно. — Пожалуйста… — И все равно не просить их было невозможно, слова сами вырывались наружу из легких с тихим жалобным стоном. Сонёль еле слышно засмеялся, наконец переставая терзать поцелуями грудь и медленно опускаясь ниже, кончиком языка лаская напряженный животик. Они, кажется, только этого и ждали — что он начнет умолять. И Бэкхён начал. Он был на грани, чувствуя все до необычного остро. Вероятно, в этом была вина его наряда — сама мысль о том, как порочно и неправильно он выглядит, заводила его самого. Кружева настойчиво натирали кожу, щекотали в самых неожиданных местах, тонкие лямки трусиков впивались в нежную кожу ягодиц, а резинка сдавливала пульсирующий в возбуждении член. — Не сдерживай себя, малыш… — Они словно насмехались над ним, получали удовольствие от беспомощного старшего в их руках. Чанёль мягко развел два пальца в чужом теле, введенные лишь по первую фалангу, заставляя проход раскрыться, и мягко прокрутил, оглаживая каждую маленькую складочку сфинктера, заставляя дыхание юноши участиться, а тело — дрожать лишь больше. В то же время кончик языка блондина ласково скользнул во впадинку пупка, щекотно очерчивая маленькое углубление, а подушечки его пальцев впервые коснулись влажной от текущей из уретры смазки плоти. Одного только этого легкого касания к стволу через жесткую прозрачную ткань хватило, чтобы старший с жалобным стоном кончил. Сперма густыми каплями стекала вниз, впитывалась в кружево белья, оставляя мокрые белесые пятна на ткани, очерчивая весь напряженный ствол до небольших поджавшихся яичек. Его слегка повело, веки на несколько секунд сомкнулись, и старший почти потерял равновесие, задыхаясь в томительном стоне. Его ноги слишком дрожали, чтобы уверенно стоять, и братья чувствовали это, прижимаясь к пошатывающемуся телу ближе, дабы не «уронить». Бэкхён же обессиленно качнулся вперед, повисая безвольной тушкой на плечах младшего из братьев, обжигая шею того тяжелым дыханием. Уже сейчас он невольно представлял, как именно ему придется отрабатывать свою оплошность, но ведь близнецы сами довели его до этого. Поглощенный все еще растекающимся в теле удовольствием и сумбурными мыслями в голове, он даже не обратил внимания, что Чанёль, так и стоящей позади, отступил на пол шага назад. Его пальцы все еще были внутри, на какие-то жалкие несколько сантиметров сжатые пульсирующими после оргазма мышцами. Но даже это не помешало ему покинуть жаркое тело старшего лишь ради того, чтобы провести подушечками вдоль расслабляющегося члена, заставляя его невольно дернуться навстречу прикосновениям, а Бэкхёна — напрячься вновь. Собирая еще не успевшие впитаться в ткань капли, Чанёль вернулся к своему изначальному положению. Липкие от спермы пальцы совершенно легко проникали во вновь ставшую тугой дырочку, а юноша скулил, крепче цепляясь за плечи блондина. Теперь они поменялись местами, и его исцелованную ранее шею покрывал влажными касаниями младший. Его ладони очень удобно легли на пышные половинки старшего, сжимая и разводя в стороны — открывая больше доступа для брата и в то же время обнимая ослабевшее тело, не позволяя сменить положения. Они действовали так слаженно, не говоря ни слова помогали друг другу, чтобы Бэкхён испытал все по максимуму. Теперь же пальцы внутри него действовали смелее, настойчивее. Проникали все глубже, словно в первый раз, гладили совершенно нежные стеночки прохода, пока, наконец, не коснулись самого чувствительного, разнося в теле новую волну желания. — Прекрати… я же только что… — попытка возмущения утонула в стоне. Очередное настойчивое движение вдоль набухшего от возбуждения комочка выбило из головы все мысли. Его плоть встревоженно реагировала на подобные прикосновения, подрагивала, возвращая себе напряжение и упругость, даже несмотря на неприятную холодную влагу от мокрых трусиков. Никто так и не собирался снимать их или снимать что-либо еще, наоборот, лишь получая удовольствия от непривычного кружева на желанном теле. Сонёль же решил немного помочь бедняге и вовсе не избавиться от надоевшего белья, лишь согреть. Отпуская одну из очаровательных половинок, что так замечательно ложилась в широкую ладонь, он накрыл мокрый, вновь твердеющий член. Сжимая упругую кожу сквозь липкую сеточку, он медленно двигал ладонью. Удовольствие от теплых прикосновений смешивалось с болезненными касаниями ткани и заставляли скулить, но все равно подаваться то вперед, толкаясь в чужую ладонь, то назад, насаживаясь на пальцы, что так бесстыдно растягивали его, раскрывали все больше и больше. Старший даже не сразу заметил, что количество пальцев увеличилось, настолько растянутый, он спокойно принимал в себя уже четыре. Указательный и средний — по два с каждой руки Чанёля, что расходились в стороны и размыкались, словно ножницы, раскрывая попку до ее допустимого сейчас предела. Брюнет любовался. Созерцал нежнейшие светло-розовые стеночки, как они сладко сокращаются, пытаясь сомкнуться, но не позволял, лишь менял «ракурс», проворачивая пальцы по кругу, растягивая сфинктер еще больше. Сонёль не мог этого видеть, но определенно чувствовал восторг брата, чувствовал дрожь юноши и его крепкий, вновь истекающий смазкой член, что, казалось, вновь был на грани. Блондин не мог оставаться в стороне, отпуская и вторую половинку лишь ради того, чтобы коснуться двумя пальцами нутра, скользнуть глубоко внутрь, на удивление даже не соприкасаясь с самим колечком сфинктера — до того он был раскрыт. Провести подушечками пальцев вдоль налитого бугорка простаты, щекоча так настойчиво, в такт движению на члене. Бэкхёна трусило. Он как никогда чувствовал себя растянутым настолько, что без сомнений смог бы принять в себя их двоих вместе, без капли боли, хотя и давно не делал этого. Колечко мышц было напряжено, натянуто чужими пальцами, а внутри медленно, но очень требовательно двигались другие, пальцы младшего, и Бэкхён впивался ногтями в его плечи, уже не стараясь сдерживать стоны, потому что это было слишком. Подступил очередной оргазм, по силе сравнившись с лавиной. Закрывая с головой и утягивая на самое дно, под километры порочного, грязного удовольствия. Он знал, что это предел, и больше он не сможет. Слишком истощенный, что даже сейчас кружево белья оросило лишь небольшое, почти прозрачное количество жидкости. В глазах потемнело, и лишь белые мушки вились, словно вокруг него самого. Дыша с трудом, тихо скуля с каждым выдохом, он не понимал, чего ждут братья, почему не возьмут его, вместо этого лишь доводят до крайней точки. Похоже, в этом и был смысл происходящего — просто довести его до изнеможения. — Пожалуйста, — и он снова просил, надеясь, что его перестанут мучить. Мысленно уже согласный на все, что угодно, потому что знал, еще раз для него — это слишком, он не справится. — Наш малыш хочет еще? — прозвучало с откровенно насмешкой из-за спины, и Бэкхён понял, что надеяться смысла нет. Мучить уже не перестанут. — Мы дадим тебе еще… — поддержал слова брата блондин, и старший тихо жалобно захныкал, потому что пальцы внутри него вновь двинулись, теперь уже покидая тело. Хотелось верить, что его пожалеют хоть чуть-чуть, самую малость, ведь тело ломило от передозировки удовольствия, но нет… и Чанёль опустился на колени позади него. Старший понимал, что будет дальше, просил неразборчивым шепотом не делать этого, но разве же его станут слушать, если сами безумно хотят? И они не слушали. Широкие ладони развели половинки в стороны, сжимая крепко, а влажный язык очертил ложбинку, задерживаясь на раскрытом колечке, заставляя его сильнее сжаться от щекотного прикосновения. Но это совершенно не мешало влажной юркой плоти, очертив напряженный сфинктер, надавить на него, проникая внутрь. И вновь стоны градом сыпались с уст старшего. Как бы он не противился, все это сводило с ума, заставляло возбуждение болезненно пульсировать, напрягаться, скапливаясь тянущей болью в мошонке. Это был его предел, и все равно тело отзывалось. Словно один оголенный нерв, он реагировал совершенно на всё и где-то глубоко внутри был чертовски благодарен Сонёлю, что тот не продолжил измываться над вновь напряженным членом. На самом деле братья и сами уже давно были на пределе, лишь из последних сил сдерживая себя. Им так хотелось вновь увидеть настолько обессиленного, податливого, согласного совершенно на все Бэкхёна, что болезненно сводящее с ума напряжение в собственных штанах уходило на второй план. Особый вид мазохизма — доставлять удовольствие их любимому мальчику, изводить его, пытать наслаждением и видеть, как в глазах застывают слезы блаженства, а ноги подкашиваются без сил стоять. Старший хотел бы что-то сказать, вероятно, послать к черту братьев вместе с их замашками, но язык заплетался, а мысли не могли собрать даже пару слов в предложение. Чужой язык внутри его тела сводил с ума, двигаясь умело и настойчиво. Все это чувствовалось слишком пошло и мокро, в сопровождении соответствующих звуков, и становилось тошно от подкатывающего оргазма. Каждая новая волна удовольствия отдавала тянущей болью внизу живота. Ему было просто… нечем. Но раздразненное тело содрогалось, пульсировало. Мышцы сокращались, и ничего не происходило, только слабая тупая боль вперемешку с удовольствием, от чего перед глазами звезды срывались с неба. — Я не могу… не могу… — Собственный голос слышался словно через толщу воды, уши заложило, и только собственные стоны звоном отдавали в голове. Казалось, он вот-вот умрет. — Сейчас, малыш, сейчас все закончится… Он не знает, кто именно это сказал, но язык, терзающий его тело, кажется, исчез. Его буквально скручивало от возбуждения, и этому, казалось, не было конца. В этот момент ощущение горячего твердого члена, проникающего внутрь, было запредельным, несуществующим, божьим благословением. Бэкхён до последнего сомневался, в самом ли деле он чувствует именно то, что чувствует, не обманывает ли его собственный мозг, выдавая желаемое за действительное, но нет. Тяжелые яички со шлепком коснулись его попки, и старший застонал, наконец получая то, чего хотел с самого начала. Чего хотели они все. Терпение Сонёля тоже кончилось, возможно, даже раньше, чем его старшего брата, но он старался быть послушным до конца, теперь позволяя себе сорваться — убирая руки юноши со своей шеи и, крепко придерживая за плечи, заставил наклониться. Сейчас держать равновесие казалось просто невыполнимой задачей, но, крепче вцепившись слабыми руками в чужие бедра, Бэкхён раскрыл рот, как можно глубже вбирая освобожденный ранее самим близнецом член от одежды. Им хватило всего пары движений во влажной тесноте, чтобы в тишине комнаты прозвучало сплетение низких рычащих стонов. Бэкхён чувствовал, как его наполняют со всех сторон, но находился словно вне собственного тела, послушно проглатывая льющуюся на язык сперму. Тело прошибло удовольствием, дополненным чувством приятной влаги, разлившейся глубоко в его теле вместе с оргазмом брюнета, и последний удушающий спазм сковал мышцы. Его пронзило сводящей с ума болью, выворачивающей наизнанку, и все равно, почему-то, очень приятной. Желанной болью. Перед глазами вновь потемнело, но теперь как-то совершенно не похоже на всё предыдущие разы. В очередной раз он раскрыл глаза уже в их общей комнате, вновь лежа в постели, и можно было бы вполне счесть произошедшее сном, но кружевные одежды, все еще сковывающие тело, болящие до одури соски, боль в мышцах, и сковавшие объятия сильных рук говорили совершенно о другом. Близнецы умиротворенно сопели по обе стороны от старшего, сладко дышали, уткнувшись носами в его плечи, и довольно улыбались, приподняв уголки губ во сне. Очень хотелось толкнуть их, как минимум с локтя, возмутиться: «Какого, драть вас за ноги, черта», но… было так лень. Спящие они были слишком очаровательны, чтобы злиться на них. Демоны в сознании превращались в ангелов во сне, что так трепетно и бережно прижимали к себе его измученное тело. Все равно он еще отыграется… он заставит их извиниться за сотворенное безобразие, и особенно за блядские кружева.