***
Бактрийский князь, пытавшийся затеять восстание, сдался после нескольких дней осады его крепости. Александр гневался из-за того, что народ так долго оказывает ему сопротивление и готов был вырезать в отместку всех жителей города, но по чуткой просьбе Гефестиона, все же смилостивился. Тот зашел издалека, мастер дипломатии и ведения переговоров, он умело отговорил царя от этой затеи, но такое удавалось не всегда. Пыл Александра и его упрямство усмирить было трудно. Царь, действительно, мог быть жестоким и порой не считался ни с чьим мнением. Но, все же находясь с ним вдвоем, Гефестион имел на него некоторое влияние, откуда и ползли все эти мерзкие, злобные слухи, о том, что в первую очередь, его близкий друг нужен Александру, не более чем объект сексуальных утех, согревающий его постель. Гефестиона упрекали многие. Даже, когда Александр взял себе Багоя, а они стали видеться реже, и его военная карьера пошла вверх, большинство считало это заслугой многолетнего деления ложа с правителем, но он стойко продолжал сносить все обиняки в свой адрес. Потому что, разве были виноваты все те женщины и дети, находящиеся запертыми во взбунтовавшихся и осажденных крепостях? Чем они провинились перед властителем Азии? И если можно было спасти хоть чьи-то невинные жизни, просто отговорив царя, усмирив его гордыню и гнев, то Гефестион был готов терпеть усмешки в свой адрес. И в этот раз ему снова удалось. Александр даже не хотел казнить восставшего князя, но тот сам предпочел покончить жизнь самоубийством. Наведя в городе порядки, его немногочисленное войско двинулось в обратный путь к Балху. Как всегда в походном лагере у Александра было много дел. Удивительно, как он только все успевал? Ведь даже у этого Великого полководца в сутках было всего двадцать четыре часа. — Ты не собираешься ложиться? — заглянул к нему в шатер Гефестион, ставя на письменный стол блюдо с фруктами и кубок с вином. — Нет, — решительно мотнул головой Александр, даже не взглянув на друга и, нахмурив брови, продолжил писать. За последнее время скопилось очень много корреспонденции, с которой он желал покончить. — Хотя бы поешь, — настаивал тот, — а я взгляну, чем смогу помочь, ты не против? — Ты как всегда заботлив, — улыбнулся он, глубоко вздыхая и вставая из-за стола. Ноги и спина затекли от долго сидения в одной позе. Александр взял гроздь винограда с вином и стал не торопясь расхаживать из угла в угол, уступив место Гефестиону. Тот занялся сортировкой писем и документов, некоторые из них, действительно не ждали отлагательств. — Нам нужно урезать некоторые расходы, Александр, — произнес он, просматривая счета казны. — Урезать? Разве сокровища Персеполя, Суз и Вавилона не дают достаточно средств для снабжения нашей армии? Мне казалось, именно сейчас, казна полна как никогда, — негодующе произнес он. — Говоря об урезании расходов, я имел в виду траты на подарки подданным и военачальникам. Я знаю, ты щедро награждаешь ветеранов, но все же, Александр, казна — не бездонна, еще нужно финансирование на поход через горы. Переход через Гиндукуш займет не один месяц, мы должны быть готовы. — Да, все верно, посмотрим, что можно сделать, но мои воины заслужили хороших наград, за преданную и долгую службу, — ответил царь, осушая свой кубок. Гефестион пересчитывал накладные. Взглянув на объемистый ворох бумаг, он с легкой иронией вспомнил Арктиду. Вот, где бы сейчас пригодился ее живой ум и познания в арифметике. Конечно, можно было многое переложить на плечи секретарей, но Александр был особо досконален в некоторых вопросах и многое предпочитал делать сам, отчасти именно это и являлось причиной его успехов. Быть в курсе дел и вести все самостоятельно, никогда не требовать от других того, чего не можешь сделать сам, таковы были его принципы. Друг обратил внимание на толстую стопу писем от его матери. Царь не любил часто писать ей и отвечал крайне редко. — Ты собираешься ответить Олимпиаде? — вопросительно взглянул Гефестион, пока тот в усталости прилег на постель. — Думаю позже, — нехотя ответил Александр. — Ты сам знаешь, что в тех письмах нет ничего нового, одни наветы на Антипатра, мое ближайшее окружение и вечные мольбы о браке. Последние слова заставили Гефестиона неприятно передернуть плечами. И когда это только они начали так пугать его? Он быстро разложил все бумаги и поднялся, собираясь уходить, как вдруг царь поймал его за руку. — Побудь со мной еще немного, — Александр сосредоточенно взглянул в голубые глаза, целуя довольно холодную ладонь. Гефестион, скинул дорожную сумку, одетую через плечо и послушно опустился с ним рядом. — Ты совсем замерз, — тихо проговорил царь, укрывая друга шерстяным одеялом, — ночи здесь очень холодные. Помнишь как в юности, в Миезе? Ты тоже всегда мерз, особенно в зимние вечера. — А ты всегда заботливо подтыкал мне под бока меховой плащ, — улыбнулся Гефестион, ближе придвигаясь к нему. — Даа, — протянул Александр, — и мне было жаль отсылать тебя, когда мальчишки стали спать поодиночке. — Таковы были правила, — вспоминал тот. — Я тогда тайком поменял наши подушки, чтобы оставить себе хотя бы запах твоих волос, — ностальгически произнес он. — Об этом ты мне никогда не рассказывал, — чуть прищурившись, с легкой улыбкой, взглянул Александр, утыкаясь щекой в его плечо. — Как жаль, что не вернуть те беззаботные времена. И ничего даже не осталось, кроме воспоминаний, — не без сожаления вздохнул он. — Вообще-то кое-что есть, — задумавшись, произнес Гефестион, запуская руку в сумку и нащупывая там свиток. Достав папирус, он протянул его Александру. — Что это? — недоумевая, взглянул царь на потрепанную бумагу. — Разверни, — усмехнулся друг. Александр развернул свиток, бегло просматривая текст и не раз меняясь в лице, читая свои юношеские дифирамбы. — И ты все это время хранил его? — удивился он, вглядываясь в размытые, вероятно от воды, буквы. — Сколько мне тогда было пятнадцать или шестнадцать? — ухмыляясь, Александр вертел папирус в руках. — Мой царь писал мне эти строки, когда ему было четырнадцать, — Гефестион внимательно посмотрел в его глаза, он вспоминал того юношу, так страстно любившего Гомера и его «Илиаду». — Сочинение — не лучшее из моих умений, — чуть поморщившись, ответил тот. — Позволю себе абсолютно не согласиться с тобой, — ответил друг, забирая папирус из его рук. Александр улыбнулся ему, крепко обнимая. Гефестион видел некое беспокойство в его глазах, но спросить не решался. А царь был крайне расстроен непокорным народом Бактрии, толкавшим его к принятию одного очень серьезного и не для всех радостного решения. Ночь, как в детстве, они провели вместе, тесно прижимаясь друг другу и согревая от холода. Проснувшись очень рано, Гефестион до последнего не вставал с постели, чтобы не потревожить сон Александра. Царь заснул на его плече и казался таким безмятежным в эти короткие минуты покоя, что тому не хотелось разрушать эту прекрасную иллюзию умиротворенности.***
В Балх они вернулись как триумфаторы. Бывший царь Бактрии — Оксиарт с большими почестями встречал Александра и его отряд, народ в радостном ликовании выстроился вдоль центральной улицы. После их возвращения Арктида так и не видела Гефестиона, вероятно государственные дела, ждали его в совершенно ином месте. Как-то вечером, снова прогуливаясь по саду, даарийка не застала того юношу, который по обыкновению выходил на поздней заре на балкон и подолгу вглядывался вдаль. Зато, оглядевшись, она заметила Гефестиона. Такой задумчивый меланхоличный взгляд и напряженные плечи. Арктида сразу вспомнила, как на улицах судачили после того пира. Она поспешила подняться наверх, чтобы, наконец, извиниться. Ясим как раз готовил еду и, забрав у него поднос с яствами, даарийка, постучавшись, вошла в покои македонца. Казалось, тот не обратил на нее никакого внимания, уж очень был поглощён своими мыслями. — Я хотела бы извиниться за инцидент, произошедший на вечере, — неуверенно начала Арктида, пытаясь подобрать слова. Гефестион чуть нахмурился, оборачиваясь в ее сторону. Даарийка замерла, вероятно, непристойные слухи дошли и до его ушей, и сейчас разразится скандал…. Но нет, македонец лишь выгнул бровь другой, и неожиданно повеселев, вдруг произнес: — Это ты о том, как разбила амфору с вином о голову Схенея или о том, как явилась зачинщиком драки? Или, быть может, хочешь извиниться за дерзкое общение с царем? Арктида смутилась, чуть покраснев. — За все это вместе, я полагаю, — пробурчала она. — Но, кувшин с вином о голову картографа я разбила не специально, меня толкнули, — попыталась оправдаться она. — Признаюсь, Схеней никогда мне не нравился, так что поделом ему, — улыбнулся Гефестион, наливая себе вина. — Царь наверно дал тебе жуткий нагоняй из-за меня, — произнесла Арктида, стыдливо пряча глаза в пол. — Мне, правда, очень жаль, что так вышло. — Нет, Александр даже не вспоминал больше об этом, — поспешил успокоить ее Гефестион. И это было правдой, за всю следующую неделю пока они находились в походе, тот и словом не обмолвился о новой служанке друга, гораздо более серьезные дела занимали его голову, нежели выходки невоспитанной девицы. — Но в следующий раз царь не простит подобной дерзости, — строго предостерег он Арктиду. Гефестион снова взглянул на улицу и балкон, что был напротив. Закат алым сполохом разливался по сумеречному небу, через мгновенье Солнце должно было зайти за горизонт и уступить время ночи с ее сверкающим покрывалом звезд. — Расскажи мне об Александре, — вдруг осмелев, произнесла Арктида. Он обернулся, пристально смерив ее взглядом, затем внимательно посмотрел в глаза и ответил: — Налей себе вина, это будет рассказ не из коротких. И Гефестион поведал историю жизни царя с самых детских лет. Арктида благоговейно внимала ему, и в ее сознании вырисовывался образ яркого, исключительного, необыкновенного и порой, действительно, божественного человека. Перед даарийкой представал не только полководец и захватчик, каким его привыкли видеть воины и прочие военачальники, Гефестион раскрывал сущность Александра совершенно с другой стороны. Для него царь был романтиком и мечтателем, рискнувшим отправиться на поиски приключений и любви в столь далекие страны, а Арктида еще раз поняла для себя, что Александр именно тот, о ком говорила ее мать. В глазах снова вспыхнул огонь, таинственное пламя невероятных идей. Конечно, из огромного рассказа Гефестион не упомянул об истории их взаимоотношений с царем. Да, даарийке это было и не нужно, по его повествованию она понимала, насколько особенное место занимает Александр в сердце этого человека, и как он безраздельно предан ему. Такая непоколебимая верность вызывала у Арктиды чувство глубокого уважения. Любить так сильно и самоотверженно, на это способны, лишь сильная душа и великое сердце, и Гефестион обладал ими в равной мере, а вот испытывал ли такие же чувства сам царь? Это для нее пока оставалось загадкой.