Карнавал сомнений

      Небоскрёбы мегаполиса хороши уже тем, что, проживая в одном доме, ты не имеешь ни малейшего представления о соседях. Разве что ‎случилось нечто из ряда вон выходящее. Или ты постоянно сталкиваешься с одним и тем же человеком в лифте по утрам, и уже через ‎неделю по инерции начинаешь приветливо здороваться и улыбаться, хотя ничего ‎о нём толком не знаешь. В лучшем случае — на каком этаже он живёт и каким ‎одеколоном пользуется после бритья. ‎       О Ронане Сомонсоне у меня не было даже такой «ценной» информации. Мы не пересекались на ‎парковке, не сталкивались у лифта, не пытались ‎одновременно засунуть монетку в одну и ту же стиральную машину в прачечной ‎— ничего такого, что в фильмах предвещает знакомство. ‎       На первый Йоль без брата я вместе с семьёй уехала к ‎родне отца в Видарсхавн. Наверное, так всем было легче справиться с пустотой, образовавшейся после гибели Свена. Но Остару мама решила ‎справлять дома во Флёдстене, а я, только-только оправившись от встречи с Лукасом, не собиралась подставлять себя под новый удар. Не хотела ‎заново переживать и без того кровоточащий разрыв, поэтому уцепилась за ‎спасительное «так много работы, не вырваться», превратившееся с годами в мою палочку-‎выручалочку по умолчанию. И осталась в Торонборге.       О том, что Ронан существует, я узнала совершенно случайно, когда ‎собиралась на Весенний парад с коллегами из офиса, любезно пригласившими ‎присоединиться к их дружной компании.       ‎…От неожиданности Стеффани застывает у входной двери, одной рукой удерживая ‎вставленные в замок ключи, другой — прижимая к груди внушительных размеров ‎пакет с коробкой внутри.‎       Темноволосый высокий парень, ‎почему-то босиком и голый, если не считать болтавшееся на бёдрах ‎махровое полотенце, нервно дёргает ручку двери в квартиру ‎напротив. Судя по напрягшимся мышцам — с силой, но совершенно напрасно и явно не ‎замечая, что уже не один на лестничной площадке. ‎       Стеффани вежливо кашляет, ‎чтобы привлечь его внимание. Срабатывает — сосед оборачивается, но чересчур ‎резко, от чего полотенце, и так державшееся на честном слове, ползёт вбок и ‎через мгновение уже валяется на полу. ‎       Он ойкает, стыдливо пытаясь прикрыть ладонями место, которым при ‎других обстоятельствах мог бы гордиться. Стеффани запоздало отворачивается, ‎уставившись на металлические створки лифта. Ещё через мгновение осознаёт, ‎что прекрасно видит соседа в их отражении — как тот подхватывает упавшее ‎полотенце и суетливо пытается снова замотаться в него. Не сдержавшись, она хихикает, и оборачивается. ‎       Сосед смущённо смотрит в пол, шмыгая носом.       — Собрался побриться, но выбило пробки… Вышел, а дверь сквозняком захлопнуло… Проклятие! ‎Гадский замок… Сто лет собираюсь сменить, и вот… — он ‎растерянно пожимает плечами, на миг выпуская полотенце из пальцев, но сразу же хватает края ‎одной рукой, а второй беспомощно дёргает дверь.‎       — Надо позвать слеса… — Стеффани замолкает на полуслове, мысленно ругая себя. Нашлась Фру Очевидность! ‎       ‎— Да, конечно… Надо бы… Но мобильник остался в квартире, а спуститься вниз к ‎консьержу в таком виде я ещё не созрел. Пока ты не появилась, находился на ‎стадии отрицания. — Сосед виновато косится на неё. — Эх, был ‎бы волшебником, проблема решилась бы мгновенно. ‎       — Кем, прости?..‎       — Волшебником, — он бросает ещё один, но уже оценивающий взгляд. — Неужели не смотрела «Богов Асгарда»? ‎       — Смотрела, конечно. ‎       — И что? Не впечатлило? ‎       ‎— Не особо, — Стеффани пожимает плечами, ‎удивляясь, как вообще оказалась втянута в разговор о нашумевшем фильме по мотивам популярного коммикса с голым соседом на ‎лестничной площадке. — Если хочешь, можешь позвонить с моего ‎телефона. ‎       ‎— Да? — В синих и по-детски озорных глазах появляется робкий огонёк надежды. — Было бы супер! ‎       — Без проблем. Если подержишь яйца.       Симпатичное смуглое лицо изумлённо вытягивается.       ‎— Что подержать, прости?..       — Яйца.       — Свои? ‎       Стеффани суёт ему в руки пакет с коробкой, едва сдерживаясь, чтобы не добавить в конце «придурок»:       — Вот эти. ‎       — Там что, яйца? — недоверчиво интересуется сосед, но пакет забирает. ‎Осторожно, поддерживая одной рукой снизу, а второй продолжает цепляться за полотенце.       — Да.       — Чьи?       Стеффани невольно закатывает глаза.       — Шоколадные. С сюрпризом.       — А, пирожные такие, — расплывается в улыбке сосед. Запоздало представляется: — А я Ронан, кстати.       Насчёт последнего Стеффани сильно сомневается. Голый общительный сосед в её новой жизни вряд ли кстати...       Уверенно тыкаю указательным ‎пальцем в кривляющуюся физиономию-иконку на экране сотового. Торопливо набираю ‎сообщение:       «Ронан, надо поговорить. Срочно. Ты уже дома?» ‎       Не проходит и трёх секунд, как мобильный оповещает о полученном ответе:       «Я в ‎Мидбро. Буду минут через двадцать. Заходи и не забудь печеньки. Ты обещала».       И ‎ухмыляющийся смайлик в конце. ‎       Впервые за целый день искренне улыбаюсь. Печеньки так ‎печеньки. Чтобы получить его «да» в ответ на авантюру, которую собираюсь ‎предложить, я готова завалить печеньем с миндалём всю квартиру Ронана.       Двадцать минут тянутся медленно. Слишком. Но всё же заканчиваются.       Для верности решаю выждать ещё пять, чтобы не обрушиваться на ‎друга прямо с порога. За это время успеваю ополоснуться в душе, трижды ‎переодеться, чтобы в итоге вернуться к первоначальному выбору: чёрной футболке и ‎голубым поношенным джинсам. Заплести косичку, сменить её на хвост, чтобы снова ‎распустить волосы. Придумать страшный «форс-мажор» на работе и вынужденно ‎пропустить свадьбу сестры. В разыгравшейся фантазии сначала угнать, а потом, для ‎верности, взорвать самолёт вместе с собой. И ещё устроить несколько природных ‎катаклизмов, из-за которых федеральные власти обязательно отменят даже поезда. ‎       ‎«Передумала? — вопрошает звуковое сообщение ехидным голосом Ронана, как раз когда я мысленно оцениваю шансы на возникновение цунами в водах озера ‎Онтарио. — ‎‎Или печеньки зажала?» ‎       С улыбкой подхватываю приготовленную упаковку и мчусь в квартиру ‎напротив.       Ронан, по обыкновению босиком, в серых брюках и розовой рубашке с ‎расстёгнутыми верхними пуговицами колдует на кухне над тремя бутылками вина с ‎двумя глубокими бокалами в руке. Расстояние не позволяет прочитать, что написано на ‎этикетках, но я ещё от двери успеваю заметить, что две из них, с красным и белым, ‎уже откупорены. ‎       ‎— Присоединишься к дегустации? — предлагает, не оборачиваясь, он. ‎       — Давай. — Кладу печенье на микроволновку. — Хуже не будет. ‎       — Белое? Красное? ‎       Выхватываю из рук Ронана оба бокала, залпом ‎опустошаю один за другим. Под изумлённым ‎взглядом опускаю их на стойку и выдвигаю ногой высокий белый ‎табурет. ‎       — Даже так? — Ронан забирается на такой же табурет напротив меня. Разливает по ‎бокалам белое вино, делает маленький глоток. С видом знатока смакует, ‎удовлетворённо причмокивая. Потом вопросительно смотрит на меня, видимо предлагая ‎начать разговор первой. ‎       Я уже придумала с десяток вариантов, как это сделать, пока дожидалась Ронана. То заходя издалека, ‎пускаясь в пространственные объяснения о своей семье, брате и Лукасе и о том, почему ‎мне так тяжело вернуться в родной город даже на выходные. То сокращая историю до необходимого ‎минимума. Но здесь и сейчас выдаю чистый экспромт, и сама удивляюсь тому, что слышу: ‎       — Ты бы согласился жениться, например, на такой, как я? ‎       — Я что?.. — он изумлённо таращится на меня. Затем хватает бокал и ‎залпом выпивает вино. ‎       Понимаю, что смягчить удар не выйдет. Остаётся только вперёд и напролом:       — Абстрактно и гипотетически. Ты мог бы жениться на мне? ‎       — В смысле… Что конкретно ты спрашиваешь, Стефф? Мог бы физически или… — осторожно, не сводя с меня пристального взгляда, спрашивает Ронан. ‎Пожалуй, ‎впервые за всю нашу шестилетнюю дружбу он не бросается в ответ своими вечными шуточками.‎       — Физически? Да нет же! — размахиваю руками и едва не роняю на пол ‎одну из бутылок. Ронан успевает её перехватить. — Прости. Я имею в виду, ты ‎бы мог притвориться, что собираешься на мне жениться? ‎       — Притвориться? — хмурится он. Сосредоточенно наливает себе чудом уцелевшее ‎красное вино. — Почему я должен притворяться? ‎       — Потому что на самом деле ты не хочешь. ‎       — Почему ты так решила? ‎       — А ты что… хочешь? ‎       — А ты предлагаешь? — Ронан внимательно на меня смотрит.       — Конечно нет! ‎       — Ясно. ‎Тогда зачем спрашиваешь? ‎       Он ловко соскакивает на пол и исчезает за моей спиной.       Задумчиво придвигаю к себе бокал. Неторопливо отпиваю, ‎чувствуя, как алкоголь приятной, успокаивающей теплотой окутывает внутренности. ‎Нет, так просто в лоб не объяснить. Придётся говорить с Ронаном на его языке. ‎       — Помнишь фильм «Жених напрокат»?       — Чего это ты вдруг о нём вспомнила? Тебе же он никогда не нравился. А зря, между прочим. Он неплох, — ‎Ронан влезает обратно на табурет с вазочкой фисташек. — Да и актёры такие милашки. Обожаю ‎эпизод, когда он целует её у машины в самом начале. У неё ещё такое офигевшее выражение и…‎       — Помнишь, почему она наняла себе жениха?       Мечтательная улыбка моментально исчезает с его лица. ‎       — Ты… это… тебе… — Ронан недоверчиво буравит меня глазами исподлобья. Тыкает ‎себя в грудь указательным пальцем. — Я? ‎       ‎Ужасно боюсь, что Ронан откажется, даже не дослушав, и стараюсь говорить как можно быстрее:       — Моя средняя сестра… она ‎выходит замуж. Церемония через пять дней. В это воскресение. В моём родном городе. И я прошу тебя поехать со мной в качестве моего ‎неофициального жениха. ‎       Ронан не спешит отвечать. Какое-то время задумчиво крутит бокал в руке, наблюдая, как вино лихо закручивается в маленькую воронку. ‎       — Что конкретно ты имеешь в виду, Стефф? ‎       — Что мы с тобой совсем недавно начали встречаться. Что ни о какой помолвке речи не ‎идёт, и вообще не факт, что мы поженимся… Чтобы потом я могла сказать, что мы ‎расстались. И всё. ‎       — То есть на «жили долго и счастливо» в нашем только что родившемся любовном ‎романе нет никаких шансов? — странно усмехаясь, спрашивает Ронан. ‎       — Не смешно.       До ужаса дурацкая ситуация, но ничего другого мне в голову не пришло. Ронан — ‎единственный, к кому я могу обратиться с такой просьбой. Не нанимать же, в самом ‎деле, жениха напрокат. А даже если бы я наняла, ни у кого никогда не получится ‎притвориться так же естественно, как умеет Ронан. Харизматичный журналист, за ‎словом в карман не лезет и сборища сливок общества ему не впервой. Такой не ‎растеряется и сумеет импровизировать. К тому же, мы с ним знакомы целую вечность, за столько лет изучили все привычки друг ‎друга. И самое главное — ему я могу смело доверить свой тыл. ‎       — Да в общем-то ты права, не смешно… — бормочет Ронан. Ехидно добавляет: — ‎Ещё пять минут назад я, не задумываясь, ‎назвал бы тебя самым искренним и прямолинейным человеком из всех, кого знаю. ‎       Обидные по сути слова не звучат, как обвинение. Простая констатация факта. Но всё равно режут по ‎живому. ‎       — Это не совсем обман, Ронан. — О ‎да, конечно, не совсем обман. Всего лишь очередная ложь. Во спасение, а значит, ‎святая. ‎       Хватаюсь за вино и отвожу взгляд.       — Слушай… А свидетель на свадьбе — тоже твой бывший? Как в фильме? — вдруг спрашивает Ронан. ‎       — Угу.       Незачем нагружать друга ненужной ‎информацией. Какая разница, что шафером будет Лоренсен, а не Лукас. Для ‎Ронана все они, весь Флёдстен — маленькое приключение на выходные. ‎Уедет и забудет. А уж если с кем и придётся общаться, так только с моими родными, для ‎которых тема прошлого — табу. Даже для любопытной младшей сестры, вызвавшейся, по словам матери, ‎встречать меня в аэропорту добровольно и по собственной инициативе. ‎       Ронан снова вскакивает.       — Ты куда?       — Принесу комп. Надо заказать билеты. ‎       — То есть ты не против? Поедешь со мной на свадьбу?       — Считай, своё «Согласен взять в жёны» я уже произнёс, — нахально подмигивает мне он. ‎       — Ты — чудо! Не представляешь, что это значит… Ты! Я тебя обожаю! С меня ‎гора печенья! — Из груди вместе с облегчением вырывается бурная радость. — Подожди, ‎сбегаю за кредиткой. ‎       — Вот ещё! Причуды невесты буду оплачивать сам. — ‎Ронан останавливается, вполоборота глядя на меня. — Только предупреди семью, что мы ‎приедем вместе. Вряд ли они в курсе нашего романа, раз я узнаю о предстоящей ‎свадьбе меньше чем за неделю. А ведь ещё надо купить подарки. ‎       — Точно! — вспоминаю я. Хмурюсь. — Подарки…‎       Ронан насмешливо кривится: ‎       — Хочешь сказать, ещё ничего не купила? ‎       Мотаю головой. ‎       — Почему? Ты что, тоже узнала о свадьбе только сегодня? — удивляется он. ‎       — Конечно, нет, — снова вру.       Не объяснять же, что последние три ‎месяца с помолвки сестры я вполне успешно делала вид, будто свадьба — вовсе не ‎прямое продолжение обручения и не его логичное завершение. Что предпочла не ‎думать об этом, оставив проблему на потом. Что Эрика тянула с приглашением до последнего момента, ‎чтобы у меня не осталось шансов что-то выдумать и, как всегда, не приехать. Что с самого утра, ‎получив приглашение с уведомлением, я не нахожу себе места и схожу с ума. ‎Да и как такое объяснить? Придётся рассказывать всё.       — Просто не подумала о подарках. Не люблю свадьбы. ‎       — Супер. Ты — ненормальная, знаешь об этом? — выносит вердикт Ронан. Бросает на ‎ходу, исчезая в комнате: — Завтра после работы поедем по магазинам. ‎       ‎— Как скажешь, милый.       Прячу горькую усмешку за бокалом. ‎Почему-то вспоминаю последние слова Лукаса, когда он уходил от меня в ‎Эквике, и мысленно признаю, что бывший жених прав. Для человека, который ‎ненавидит ложь, я слишком много вру.

***

      Три дня пролетели незаметно и, как ни странно, относительно спокойно: без ‎истерик, без нервотрёпки, в работе и суете, связанной с предстоящей поездкой. ‎       Я изредка отстранённо ловила себя на мысли, что готовлюсь к отъезду так, ‎будто возвращаться в Торонборг не собираюсь или, во всяком случае, не скоро, а ведь уезжаю из ‎города всего лишь на выходные и уже во вторник вернусь. И тут же гнала ‎покалывающую тревогу прочь, снова погружаясь в работу с головой и ‎обрывая на корню любые попытки представить, что же ждёт меня во Флёдстене. Толку ‎фантазировать, проигрывая всевозможные варианты, если всё равно произойдёт что-‎то, о чём я даже не думала? Только зря трепать нервы и накручивать себя. У меня и без этого ‎больное воображение. ‎       Будет как будет. В конце концов это не моя свадьба — в центре внимания ‎окажутся Эрика и её жених. К тому же, я приеду не одна, а с Ронаном, и вокруг — толпа ‎дальних и близких родственников, давно не видевших друг друга. Всего-то четыре ‎неполных дня, которые рано или поздно закончатся, и здравствуй, Торонборг, с ‎привычными буднями. И масса времени на анализ: кто, что, ‎когда сказал и как посмотрел. ‎       На фирме проблем с неожиданным отпуском не возникло. Пожилой начальник с ‎доброжелательной улыбкой и, кажется, вполне искренне пожелал счастья молодым ‎и всей моей семье. А потом очень вежливо попросил закончить срочные дела, остальные ‎передать коллегам, чтобы не пришлось беспокоить меня, если в моё отсутствие возникнут какие-нибудь проблемы. И я из кожи вон ‎лезла, чтобы оставить всё в идеальном порядке. Даже успела «причесать» ‎электронную почту, тщательно разобрав по папкам архива все скопившиеся ‎документы и переписку с клиентами. ‎       После работы меня «развлекал» Ронан, сразу же вошедший в роль ‎потенциального зятя бургомистра Флёдстена. С завидным энтузиазмом два вечера ‎подряд он возил нас по городу в поисках подарков.       Во вторник мы ‎отправились по магазинам, а в среду, так ничего и ‎не выбрав накануне, пришлось прогуляться в торговый центр рядом с домом. В конце концов, подарки для молодожёнов и остального ‎семейства, включая отца жениха, купили в антикварной ювелирной лавке ‎‎недалеко от моего офиса, куда я предлагала отправиться с ‎самого начала. Но почему-то мысль, что бриллианты — лучшие друзья девушек, да и ‎парней тоже, пусть некоторым из них пошёл шестой десяток, приглянулась Ронану ‎далеко не сразу. Но, слава богу, он выдохся и в итоге согласился даже на то, ‎чтобы купить по одному подарку на двоих, а не от каждого из нас по отдельности. ‎       Главный плюс всех этих «хождений по мукам» заключался в том, что по ‎возвращении домой сил хватало только принять душ и упасть в постель, чтобы утром ‎воскреснуть от звонка назойливого будильника. Я засыпала мгновенно, ‎проваливаясь в темноту без каких-либо сновидений. Никаких тягостных мыслей, ‎никакой бессонницы. Даже чемодан пришлось паковать впопыхах поздно вечером, за несколько часов ‎до выезда в аэропорт и под брюзжание Ронана с кухни о том, что мы ‎опоздаем. ‎       Естественно, мы успели. Приехали вовремя, рейс не отменили, компактный самолётик не взорвался, не рухнул вниз и ‎благополучно приземлился точно по расписанию — в семь пятнадцать ‎утра. К Ронану, проспавшему весь полёт, вернулась привычная болтливость. Ко мне — ‎тревога с волнением.       Только сейчас, со смесью страха и радости скользя глазами по ‎знакомым видам главного аэропорта Скрелингланда за огромным — во всю стену, ‎панорамным окном, я по-настоящему осознаю реальность происходящего.       Что ж… Ещё каких-то полтора часа, и мы окажемся во Флёдстене. Можно сказать, Рубикон перейдён, пути назад нет. Или есть? ‎       ‎— А знаешь, я вспомнил ещё один фильм по нашей теме, — громко сообщает мне ‎Ронан, возвращаясь к разгрузочной ленте багажа с металлической, поскрипывающей ‎тележкой.‎       ‎— Нашей теме?..       ‎— Ненастоящих жениха и невесты, — охотно поясняет он, аккуратно ‎складывая пополам летнюю куртку. Несмотря на ранний час, за окном приветливо ‎светит солнышко, а электронное табло заверяет о вполне тёплой для местного лета ‎температуре — плюс семнадцать по Цельсию. — Новгородское «Предложение». Помнишь, там герои ещё отправились на Аляску к родным жениха, чтобы ‎заключить брак в его родном городе.‎       ‎— Не знаю, как ты, но я не планирую ‎выходить замуж в эти выходные.‎       ‎— Как? Нет?! — Ронан с наигранным ужасом хватается за сердце, чем сильно ‎пугает стоящую в метре от нас старушку. — Я ошеломлён и уничтожен новостью, ‎но вынужден с прискорбием сообщить, — уже тише и без пантомимы продолжает ‎он, — что это вовсе не то, о чём я думал, когда вспомнил про фильм. Не ‎догадываешься? ‎       Вопросительно поднимаю на него глаза:       ‎— Ну?       ‎— Им пришлось спать в его доме в одной постели, — заговорщически шепчет ‎Ронан, многозначительно подмигивая. — Между прочим, я храплю. И лягаюсь. ‎       ‎— А…       Хочется ответить, что нам это вряд ли грозит. ‎Наверняка меня поселят в моей бывшей комнате, а Ронану предоставят спальню для гостей, если вообще не отправят в местную гостиницу, арендованную для ‎многочисленной родни. И тут же осознаю, что понятия не имею, как выглядит теперь ‎родительский дом. Почему-то никогда об этом не спрашивала, а родители и сёстры никогда не ‎рассказывали, но ведь за семь лет многое могло измениться. Или даже должно. Тем ‎более папа не раз шутил, что ждёт не дождётся, когда же я выйду замуж и перееду в Лукасу, ‎чтобы превратить мою комнату в тренажёрный зал. ‎       ‎— Ты хотя бы предупредила, что прилетишь не одна? — по-своему расценив ‎моё замешательство, уточняет Ронан. ‎       ‎ С усмешкой киваю: ‎       ‎— Типа того.‎       Врать по телефону и рассказывать красивую, слаженную любовную историю не ‎хватило духу, и я предпочла поставить в известность коротким сообщение Дениз, ‎попросив обо всём позаботиться и сообщить родителям. Младшая сестра, конечно ‎же, мгновенно забросала вопросами. Пришлось пообещать отчитаться при встрече. ‎       ‎— Это на наречии Скрелингланда ‎означает «нет»? ‎       Бросаю выразительный взгляд на электронное табло над головой: ‎       ‎— Это означает, что нам уготовлен допрос с пристрастием, который начнётся минут через пять. ‎Как, где, когда, почему, — многообещающе усмехаюсь. Уж если кто и мог ‎переговорить Ронана, так это Дениз. — Готовься. Моя младшая сестра так просто не ‎отстанет. У неё хватка, как у бульдога, а ехать до дома долго. Ну, а там к ней ‎присоединится Эрика. Это средняя. Та, что выходит замуж.       ‎— Не сгущай краски, — хитро щурится друг. — Судя по фотографиям, твои ‎сёстры очаровательные, безобидные, милые девушки.       ‎— Одно другому не мешает, — пожимаю плечами.‎       ‎— Волнуешься? — вдруг спрашивает Ронан. ‎       ‎— Есть немного, — признаюсь я, пряча взгляд. Показываю рукой на ‎движущуюся у ног ленту с чемоданами. — Кажется, наши. ‎       Я никогда не рассказывала Ронану в деталях, что произошло и почему я решила ‎уехать из Флёдстена. Тем более, почему не хочу туда возвращаться. Мне казалось, что за годы нашей дружбы ‎ему хватало того, что он знал обо мне с первых дней знакомства — моего брата-близнеца зарезали на пустыре, убийцу не ‎нашли. Наша мать одержала победу на выборах и стала бургомистром, отец взял на себя ‎управление семейной адвокатской компанией, Эрика поступила в университет, Дениз отправили к тёте, а ‎мне стало тесно в родном городе. Лишь однажды, двенадцатого мая, в первую годовщину со дня ‎смерти брата, когда Ронан застал меня в слезах у машины, я рассказала чуть ‎больше — о часах Свена и кольце Лукаса, которые хранила. Без имён и ‎подробностей.       …С самого утра весь мир вспоминал прошлогоднее землетрясение где-то в Китае. В новостях говорили о погибших, рассуждали о природных катаклизмах, выдвигали теории и сетовали, что как бы далеко ни шагнула техника, прогнозировать подземные толчки человечество до сих пор не научилось. И впереди — сотни тысяч потенциальных жертв.       А для Стеффани, как и год назад, всё свелось к одной личной трагедии — убийству брата. Серый майский вечер, изменивший её жизнь навсегда. Печальное число — двенадцать, как день их со Свеном рождения, который никогда больше не станет поводом для шумного веселья.       Говорят, время лечит. Ничего подобного! Время лишь притупляет боль, учит с ней жить. Хотя вряд ли Стеффани преуспела и в этой «науке». Если бы не тимолептики, вряд ли у неё нашлись силы вылезать по утрам из кровати. Психотерапевт самовлюблённо твердил о заметном прогрессе, даже уменьшил количество сеансов до одного раза в неделю. А Стеффани не спешила его разочаровывать и сообщать правду. Зачем? Раз уж психотерапевтические сессии всё равно не приносят ощутимой пользы, проще появляться в клинике только по понедельникам. Они всё равно теперь прокляты.       Если Стеффани чему-то и научилась за несколько месяцев терапии, так это отлично и естественно имитировать благополучие. Она больше не плачет днём, снова общительная и милая, с удовольствием ходит на работу, спокойно беседует с родными и коллегами, не срывается на истерику, обзавелась новыми знакомыми, приветливо улыбается, шутит, смеётся и даже решилась на парочку свиданий. Только всё это было и остаётся показухой на людях — красивой шуршащей обёрткой конфеты, внутри которой давно сгнила начинка. Стоит входной двери захлопнуться вечером за её спиной, стоит ей остаться наедине с собой, как маска слетает и наружу лезут уродливые черви сомнения. И никакие лекарства не спасают от себя.       Свен снится ей почти каждую ночь, и она привыкла. Не просыпается больше, беспомощно давясь рыданиями. Даже получает от сновидений какое-то болезненное удовольствие, ведь теперь это единственный доступный ей способ делить жизнь с братом-близнецом. Пусть в вымышленной реальности, пусть всего лишь галлюцинаторное исполнение желаний подсознания, как утверждал Фрейд. Не важно, ведь она видит Свена живым, говорит с ним и может прикоснуться. Как раньше.       А по утрам к обрывкам сна добавляются воспоминания вперемешку с сожалениями, страхами и сомнениями. Каждый новый день запоминается каким-то событием, совершенным впервые без Свена, не говоря уже о праздниках, давно превратившихся в пытку. Она снова плачет, уткнувшись в подушку, снова глотает слёзы и таблетки, снова надевает маску счастья, которая так нравится окружающим, снова прячет под ней свои горе и боль. И Колесо делает новый оборот.       Повторять всё это сегодня гораздо сложнее. Обычно в такие дни люди отправляются на кладбище, а потом встречаются с родными и друзьями, чтобы устроить ещё один День памяти тому, кого с ними больше нет. Делятся приятными воспоминаниями, рассказывают о нём смешные и добрые истории, говорят, каким прекрасным человеком он был, какую жизнь успел прожить, как много значил для каждого, поддерживают друг друга в одном на всех горе утраты. И всем легче.       Их семья и друзья Свена — не исключение. Но от одной только мысли вернуться во Флёдстен и увидеть Лукаса Стеффани охватывает паника. Ни за что! Она не хочет, да и не в состоянии это сделать.       Тогда зачем ехать? Зачем торчать там, где воспоминания не просто причиняют боль, а буквально оживают перед глазами? Родной дом, где Свен больше не живёт. Улица, где его никогда не встретить. Там нет даже могилы, а прах брата давно осел на берегах Атабаски.       Стеффани собиралась устроить сегодня собственный День памяти брату — взять выходной, остаться дома, пить вино, забравшись на диван с ногами и завернувшись в тёплый плед, в который раз смотреть видеозаписи и фотографии со Свеном. А потом испугалась, что не справится. Что вместо антидепрессантов захочет проглотить снотворное, чтобы уснуть, чтобы остаться с братом «где-то там» и никогда больше не разлучаться.       Поэтому она пришла в офис, целый день отвлекала себя делами и разговорами, специально напросилась на «горящий» контракт, получив вескую причину задержаться допоздна и не спешить домой. В душном шумном зале для совещаний, среди чужих людей, которым нет никакого дела до её жизни, даже дышалось легче.       Лишь сейчас, сидя в машине на парковке у дома, Стеффани отваживается зайти с телефона на профиль брата в университетской социальной сети, который они с сёстрами решили не удалять, поклявшись не забывать и всегда оставлять там записи на важные даты. Стеффани хочет поддержать иллюзию смирившейся с утратой сестры и написать, что помнит, любит и ужасно скучает, но натыкается на новые сообщения на стене от друзей, коллег, родных — всех, кто помнит и чтит память Свена. Начинает читать. А потом видит запись Лукаса.       Всё её напускное безмятежное счастье с безразличием идёт трещинами. Старые сомнения возвращаются, тащат с собой новые. Стеффани снова сходит с ума.       Разве смеет человек, виновный в гибели Свена, писать такое? Все те слова, которые она могла и хотела написать сама? Разве имеет право зваться его лучшим другом? Разве должен обнажать свои раны, открыто признаваясь в сети, что у него не получается смириться, что он теряет рассудок от горя, что не умеет и не знает, как жить дальше? Разве требовал бы от полиции найти убийцу?       Почему Лукас это написал? Зачем? Сожалеет ли он только о Свене или о них тоже? Врёт ли всем в очередной раз, притворяясь безутешным другом? Или врал только ей?       У Стеффани нет ответов. Правильных, настоящих, после которых ставят жирную точку, а не вопросительные знаки и многоточия.       Она всё ещё хочет верить Лукасу. И всё ещё не может.       Стеффани не помнит, как выбирается из машины. Её душат слёзы и больно дышать. Из непослушных пальцев выпадают ключи — брелок-сердечко ударяется и раскалывается, а Стеффани подхватывают сильные руки, не позволяя ей рухнуть на асфальт.       — Что случилось? — обеспокоенно спрашивает знакомый мужской голос.       — Ронан… Я…       — Держись за меня. Вот так. Пойдём. Тихо-тихо… — Сосед, видимо, понимает, что Стеффани вряд ли сумеет сейчас связно ответить, и просто ведёт к лестнице, крепко обхватив за плечи. — Здесь ступенька, осторожно.       А чуть позже они вдвоём сидят в холле у лифта на скамейке. Ронан не задаёт вопросов и терпеливо ждёт, когда Стеффани успокоится. А она изо всех сил старается сделать это быстрее.       — В этот день… в прошлом году… убили моего брата, — продолжая всхлипывать, бормочет в надежде, что так сможет объяснить если не всё, то многое, и Ронан тактично удержится от дальнейших расспросов. А потом уйдёт.       — Вы были близки?       — Мы родились в один день, близнецы. Были.       — Он много для тебя значил? Вторая половинка и всё такое, да?       Стеффани с удивлением поднимает на Ронана глаза. Он не рассыпается перед ней неискренними словами сочувствия, как всегда делают остальные, будто им есть дело до чужого горя, не пытается подбодрить или успокоить. Не говорит обычной чуши, что всё обязательно наладится, что со временем станет проще. Он просто задаёт вопросы, которые, кажется, и правда его интересуют. И на которые уютно и неожиданно легко отвечать. Совсем не хочется, чтобы Ронан ушёл и оставил её одну.       — Брат не был смыслом моей жизни, если ты об этом. Но без него… Без него смысла не стало совсем. Всё сломалось. Мне пришлось уехать, а это, — Стеффани загибает рукав куртки, демонстрируя часы Свена на своём запястье, — ношу теперь, как память.       — Это тоже его, да? — Ронан кивком указывает на болтающееся на её груди помолвочное кольцо Лукаса. — На память?       Стеффани решает не обманывать.       — Нет, оно принадлежит другому человеку. Тоже очень важному для меня. И его тоже больше со мной нет.       — Знаешь, я обязательно должен что-нибудь тебе подарить. Чтобы… ну… на память, — Ронан щурится. — Мало ли. Жизнь — непредсказуемая штука.       — Вообще-то у меня есть твоё полотенце с флагом.       — Лучше не напоминай!       Стеффани замечает, как по щекам Ронана ползёт багрянец смущения.       — Слушай, а можно как-то стереть эту часть нашего знакомства? Сколько мне это будет стоить?       Она невольно расплывается в улыбке.       — А если так? Я забуду, что видела тебя голым, если ты пообещаешь забыть, что видел меня в слезах. Согласен?       — А то? Конечно! Теперь в «Тобис»? Я слышал, малиновый мафин с горячим шоколадом — прекрасное средство от грустных воспоминаний…       Даже сейчас, когда по собственной инициативе я тяну друга на ‎мучительную встречу с собственным прошлым, говорить об этом с ним сложно. Отчаянно хочу ‎надеяться, что мне не придётся рассказывать Ронану больше, чем ему известно. ‎       ‎— Ты сильно его любила? — Вопрос больше смахивает на утверждение. ‎       ‎— Ты о ком? — зачем-то уточняю, хотя и так догадываюсь, кого имеет ‎в виду Ронан. Машинально протягиваю руку к кольцу, но отдёргиваю, вспоминая, что ‎предусмотрительно оставила дома в шкатулке с украшениями. Лукасу незачем видеть его на моей груди.       Ронан с ухмылкой наклоняется, подхватывает сначала мой чёрный с ‎жёлтыми полосками по бокам чемодан, а следом свой — тёмно-синий с привязанной ‎к ручке красной шёлковой ленточкой. Опускает их на тележку, выпрямляется. Бросает на меня хитрый взгляд: ‎       ‎— Имей в виду, пару раз нам придётся показательно целоваться на людях.‎       ‎— Целоваться?.. ‎       ‎— Иначе нам никто не поверит, — Ронан деловито хмыкает, разворачивая ‎тележку в сторону выхода. — Так что не вздумай заехать мне по физиономии, если не ‎хочешь, чтобы они догадались. ‎       ‎— Они?..       Зачем я постоянно ‎переспрашиваю, как идиотка?! ‎       ‎— Улыбайся, любимая, — слишком проницательный Ронан обнимает меня за талию, притягивая к ‎себе. Второй рукой решительно толкает тележку с водружёнными на неё ‎чемоданами. — Да здравствуют четыре дня притворства! ‎Вперёд!       ‎— Вперёд, — выдыхаю я.       Послушно иду рядом, тревожно считая ‎собственные шаги, как будто меня ведут на казнь.       ‎Шестнадцать до стойки таможни, за которой зевает сонный ацтек в униформе ‎аэропорта.       Восемь до стеклянных дверей в зал, бесшумно распахнувшихся перед ‎нами.       Ещё три, чтобы переступить невидимый порог, за которым гудит шумная ‎толпа встречающих.       Два, чтобы нервно покрутить головой по сторонам в поисках ‎сестры.       Один, чтобы почувствовать на глазах тёплые мужские ладони. Вздрогнуть от ‎неожиданности, упереться затылком в чей-то подбородок и вдохнуть знакомый аромат ‎бергамота, розмарина и кедра с едва уловимой примесью яблока. ‎       ‎— Лоренсен! — хватаю его за пальцы. ‎       ‎— Узнала, зараза! — довольно посмеиваясь, подтверждает он. Убирает руки, ‎чтобы в следующую секунду заграбастать меня в крепкие объятия, приподнять в воздухе, ‎как ребёнка, покружить и снова прижать к себе.       Мы так и застываем. Лоренсен не ‎спешит отпускать, я — вырываться. ‎       ‎— Ронан Сомонсон, — доносится сбоку. В голосе сквозит ‎неприкрытое изумление. ‎       ‎Лоренсен ослабляет хватку, отпуская меня. Разворачивается к ‎Ронану. С широкой, дружелюбной улыбкой протягивает руку:       — Бьёрн Лоренсен. С ‎тобой без обнимашек, лады? ‎       Ронан с вялой улыбкой отвечает на рукопожатие: ‎       ‎— Жаль. А я-то уже размечтался…‎       Несколько секунд они с интересом разглядывают друг друга, а я — их. ‎Вместе и по отдельности. На фоне статного Ронана в ‎элегантной, дорогой светлой рубашке, чёрных брюках и начищенных тёмных ‎ботинках коренастый, широкоплечий Лоренсен, почти на полголовы ниже его, в серой толстовке с короткими рукавами, в ‎голубых, видавших виды джинсах и таких же кроссовках выглядит милым медвежонком. ‎       ‎— Ты изменился, — невольно озвучиваю мысли, тщетно пытаясь понять, что ‎именно стало другим. Всё та же привычная двухдневная щетина на загорелой коже, ‎короткие, торчащие в разные стороны тёмно-русые волосы, озорные голубые глаза. И ‎всё же не такой, каким я запомнила друга в последнюю встречу. Будто он помолодел ‎лет на пять. ‎       ‎— Ты — нет, — Лоренсен оборачивается, оценивающе смотрит на меня с ног до головы и ‎расплывается в счастливой улыбке. — Такая же любимая зараза, — и снова притягивает к ‎себе, крепко обнимая правой рукой за плечи. ‎       ‎— Вы же не виделись лет семь, — то ли спрашивая, то ли утверждая, нарушает ‎молчание Ронан.‎       ‎— Лет?! Скорее, месяцев, — ржёт Лоренсен. — Шифруешься, что ли? — он ‎многозначительно подмигивает мне. Продолжает, обращаясь к Ронану: — Вообще-то, ‎мы каждый январь ездим кататься на лыжах. Это как минимум…       ‎— Каждый год? — уточняет Ронан, и я готова поклясться, что его ‎вопрос звучит так, как если бы он действительно приходился мне женихом. ‎Причём довольно ревнивым. — Вдвоём? ‎       ‎— Когда как, — Лоренсен если и замечает нотки ревности в голосе, то вида не подаёт. — В этот раз пришлось ‎брать заразу с довеском, — он кивает на меня. — Сразу двух сестёр и нашего ‎драгоценного жениха. Ладно, так и будем тут стоять, как идиоты? — он смеётся, ‎хватаясь за тележку. — Пойдём уже. В машине наговоримся. ‎       ‎— А где Дениз? — вспоминаю я. Останавливаюсь, кручу головой по сторонам, с удивлением отмечая, что мы чуть ли не в полном одиночестве стоим в зале — ‎остальные успели разойтись. ‎       ‎— Я вместо неё, — коротко бросает на ходу Лоренсен. Едва заметно ‎передёргивает плечами, перехватывая мой взгляд. Как будто бы смущается, но ‎лишь на мгновение. В следующую секунду на лице друга сияет привычная, озорная ‎улыбка. — Ну, ты же понимаешь, что я не мог пропустить твоё явление народу, да ещё ‎в сопровождении жениха, — он лукаво подмигивает и как ни в чём не бывало толкает ‎тележку к выходу. ‎       ‎— Понимаю. Просто удивлена, что Дениз согласилась уступить тебе или хотя бы не увязалась вместе с тобой, — усмехаюсь. — Боюсь ‎представить, что тебе пришлось пообещать ей взамен. ‎       ‎— Да, я такой, — не оборачиваясь, с коротким смешком отвечает Лоренсен.‎       ‎— Вот это меня и пугает, — чувствуя на себе пристальный взгляд, ‎оборачиваюсь к Ронану.       «Жених» одаривает меня недовольной ухмылкой. Слава богу, молчаливой. И ‎всё же кое-что объяснить придётся. Кажется, лучше прямо сейчас. ‎       ‎— Бьёрн — близкий друг семьи, — подхватывая Ронана под ручку, как и ‎положено влюблённой, я медленно бреду за Лоренсеном. — Мы ‎выросли вместе, учились в одном классе. Наши родители много лет дружили, а потом, когда ‎его погибли в аварии, — чуть тише добавляю я, — мама взяла над ним ‎шефство. Бьёрн был лучшим другом Свена. ‎       ‎— Поэтому любовно зовёт тебя заразой? ‎       ‎— Это моё детское прозвище.‎       ‎— Сгораю от любопытства узнать, каким образом ты его заслужила, — ‎хмыкает в ответ Ронан.‎       ‎— Я расскажу… — Крепче сжимаю его руку. Поднимаю на него глаза, встречаясь взглядом. — Потом. Ладно? ‎       ‎— Хорошо, — он ласково улыбается. — Устала? ‎       ‎— Нет. Просто хочется побыстрее оказаться дома. ‎       ‎— У родителей? — уточняет Ронан, придерживая перед нами тяжёлую дверь на ‎выходе. ‎       ‎— Вообще-то, в Торонборге, — из груди вырывается нервный смешок. Я ‎отворачиваюсь, делая вид, что любуюсь голубым небом. — Здесь уже давно не мой ‎дом. ‎       На парковке выясняется, что Лоренсен не только где-то раздобыл эликсир ‎молодости, но и сменил старенький серый кроссовер на новый семиместный ‎внедорожник. Чёрный, сверкающий в лучах солнца он ‎определённо выделяется и, конечно, привлекает внимание.       Падкий на красивые ‎игрушки Ронан моментально забывает обо всём. Сначала, как маленький мальчишка, которого впервые привезли в парк аттракционов, он в немом восхищении ‎таращится на машину, чем безусловно заслуживает расположение Лоренсена. Затем они вдвоём кружат вокруг внедорожника. Лоренсен сыплет ‎техническими характеристиками с таким видом, будто как минимум половина из ‎них — его личная заслуга. Ронан нелепо разевает рот и громко мычит.       Невольно представляю, как ‎реагировал на покупку Лукас. Как похлопывая Лоренсена по спине, уговаривал друга ‎пустить его за руль. Как светились от удовольствия глаза, как ‎изгибались в искренней улыбке тонкие губы, обнажая ровные зубы, а на переносице ‎причудливым изгибом ложились две морщинки. И противненький, саднящий в горле ‎комок величиной с горошину, с которым удавалось справляться всё это время, пока ‎мы шли к машине, неожиданно вырастает в размерах. ‎       Торопливо залезаю на заднее сиденье, захлопываю дверь. И сдаюсь под натиском нахлынувших воспоминаний.       …Они устроились вокруг низкого стеклянного круглого столика в гостиной, ‎прямо на полу, набросав на ковёр мягкие ‎диванные подушки. Вечеринка давно ‎закончилась, последние гости разошлись, даже Свен и Лоренсен ушли, уведя с собой ‎изрядно набравшуюся подружку. Родители Лукаса вместе с его младшими братьями ещё рано ‎утром уехали на Лосиное озеро и вернутся только послезавтра. Огромный дом в их ‎распоряжении на все выходные, причин стесняться и ‎сдерживать желания больше нет.‎       Стеффани, любуясь, наблюдает, как Лукас настраивает гитару, как уверенно ‎берёт первые аккорды, как прислушивается к мелодичному звучанию струн, ‎потревоженных умелыми тонкими пальцами. Выпитый алкоголь явно действует ‎на него благотворно. Из глаз исчезает смущение, взгляд добреет, становится мягче и ‎нежнее. Движения, жесты — плавными.‎       ‎— Я люблю эту, — Майк выпрямляется, поудобнее перехватывает гриф, ‎чуть наклоняется вперёд.       Она не раз слышала, как он поёт, но сейчас его голос кажется ‎ещё более тягучим, завораживающим и возбуждающим одновременно.       «Если тебе ‎нужен возлюбленный — я сделаю для тебя всё. А если тебе нужна любовь иного ‎сорта — я приму для тебя другое обличье. Если тебе нужен спутник — возьми меня ‎за руку, а если ты в гневе хочешь хорошенько врезать мне — вот он я! Я — твой ‎мужчина‎».       Стеффани хочется сидеть так вечно, рядом, сходя с ума ‎от волнительной близости, прикасаться друг к другу, слушать, как Лукас поёт, ‎таять под его влюблённым взглядом и тонуть в красивых глазах. Обычно светло-серые, в полумраке они кажутся темнее — почти синими, как ледниковая вода в озере.       Песня заканчивается, и Лукас бережно откладывает гитару в сторону.       Наверное, целую минуту, если не больше, они молча пожирают друг друга ‎взглядами.‎       Стеффани тянется ‎навстречу его губам. Он отвечает на поцелуй, нежно притягивает к себе. ‎Через мгновение подхватывает на руки, несёт из гостиной наверх в спальню, но в ‎коридоре ‎останавливается. Опускает меня на пол. Прижимает к стене, целуя. Шепчет на ухо, слегка прикусывая мочку: ‎       ‎— Это наша последняя возможность не наделать глупостей. — Лукас отстраняется, смотрит в глаза. — Или продолжим?       Стеффани с улыбкой обнимает его за шею. ‎       — По-моему, самой большой нашей глупостью будет остановиться.       Какие-то несчастные несколько шагов до его комнаты ‎кажутся бесконечными. Лукас опускает Стеффани на кровать, торопливо стягивает с себя ‎толстовку, следом на пол летят её водолазка и ‎джинсы.       — Я никогда… — ‎прерывисто дыша, шепчет он.‎       — Я тоже.       Страха нет. То, что они оба чувствуют, не может причинить им боль.       Поздний зимний вечер наполняется волшебством. За окном бесшумно падает снег. Рваные белые хлопья кружатся, плавно ‎опускаясь в тусклом свете уличного фонаря.       ‎— Я люблю тебя, Стеффани Тёгерсен.       — Я тоже люблю тебя, Лукас Бек…       Вот! Начинается. То, чего я боялась больше ‎всего. То, почему не хотела сюда возвращаться. Воспоминания, которые приносят боль. Боль, с которой я научилась жить в Торонборге. Моя личная бездна, в которую не страшно заглядывать. Но здесь и сейчас она словно отражение в мутном, потрескавшемся зеркале смотрит на меня ‎глазами Лукаса. Коварно улыбается его беззаботной улыбкой и выпускает на свет страшные тени прошлого.