***
У нашего дома ещё прогуливаются несколько журналистов, но они послушно расступаются, пропуская машину и позволяя мне без проблем припарковаться практически напротив дома родителей. Никто не бросается ко мне с диктофоном, не слепит вспышкой фотоаппарата, как было семь лет назад. Может, потому что теперь убили не моего брата, а всего лишь бывшую подругу. Может, потому что теперь я — дочь действующего бургомистра, баллотирующегося на третий срок. Или потому что у входа дежурят двое полицейских. Они сдержанно кивают мне в ответ на вежливое приветствие. Для них я всё ещё главная подозреваемая. Или новая-старая подружка супруга жертвы. Или им просто плевать. Устали после бессонной ночи, а вместо удобного кресла приходится торчать под палящим солнцем. В гараже рядом с отцовским замечаю автомобиль матери. Значит, и она решила остаться сегодня дома. Наверняка, как и большинство, взяла выходной после свадьбы дочери. Кто ж знал, что вместо отдыха будет такое? Почти бесшумно вхожу в дом, но не спешу подниматься на второй этаж. Задерживаюсь в холле у зеркала. Я осознаю все свои бесконечные «если», но решение принято. Мой лимит исчерпан — я не имею права на ошибку. На миг кажется, что отражение кивает мне в знак поддержки. Ему я могу признаться: больше всего на свете хочу сейчас, чтобы за спиной хлопнула дверь и раздались тихие, знакомые шаги. Тогда я обернусь, перехвачу взгляд родных серых глаз, возьму Лукаса за руку. И будет не так страшно. Ведь если он сумел простить мою ложь, родители тоже смогут. Или нет? Что, если они никогда меня не простят? Я всё еще могу позвонить Лукасу и попросить приехать. Он тут же примчится, я ни капли не сомневаюсь. Но нет. Нельзя. В этой «битве» мне придётся сражаться одной. — Ты в порядке? Почему одна? — вместо приветствия набрасывается с вопросами мама, когда я сталкиваюсь с ней в коридоре. Она ни на шутку взволнована и, по-моему, всю ночь не сомкнула глаз. — Где Ронан? — У Лоренсена. — Почему он там, а ты — здесь? — Потому что он всё ещё спит, а я нет, — пытаюсь отшутиться. Получается плохо. — Стеффи, ты не должна разгуливать по городу без него! Особенно теперь. — Что? — не понимаю я. Ах, да. Родители ведь по-прежнему считают его моим женихом. Хотя нет, им же всё рассказала полиция. Тогда почему?.. Совсем некстати вспоминаю последнее напутствие Бекки в закусочной. Неприятное подозрение противно сосёт под ложечкой. Я ужасно боюсь спрашивать. Боюсь услышать правду. Боюсь, но должна. — Мам, что вас связывает с Ронаном? — Да расскажи ты ей уже, — слышу за спиной усталый голос отца. — Пока они действительно не поженились. Мама колеблется. Тогда вместо неё говорит папа: — Ронан — телохранитель. Мы наняли его, когда ты переехала в Торонборг. — Вы что?.. — Его слова доходят до меня не сразу. — А что ты хотела? — Мама как всегда защищается, нападая. — Мы потеряли Свена. Я не собиралась терять ещё и тебя. Нужно было, чтобы кто-нибудь за тобой присматривал. — Но как же?.. Его квартира, наше знакомство. — Я упрямо отказываюсь верить. Хватаюсь за «соломинку», но срываюсь и тону в океане лжи и сомнений. — Можешь злиться, сколько хочешь, — напоминает о своём присутствии мама. Она снова сидит в кресле рядом с отцом, сжимает в ладонях огромную коричневую чашку с кофе. Ещё одна, точно такая же, стоит около меня на журнальном столике. На обеих нарисованы заснеженные пики «Трёх сестёр» — давным-давно Свен привёз их родителям в подарок. Нам на память достались другие — разного цвета с изображением только одной вершины и размашистой подписью-названием: «Вера» для меня, «Милосердие» для Эрики и «Надежда» для Дениз. Брат как знал, что очень скоро нам понадобится всё это, чтобы пережить его гибель. Папа молчит. Терпеливо ждёт моей реакции. Он всегда так делает: сначала слушает, потом реагирует. Мягко, но чётко — по существу. Но почему-то сейчас очень хочется, чтобы «правила» изменились. Чтобы вместо гробового молчания слышать его бодрый, радостный голос, прижаться к груди, почувствовать, как в юности, папины ласковые пальцы на своей макушке. Не выйдет. Да и не поможет больше. Нас тревожат совсем не детские заботы. И я давно не бунтующий ранимый подросток. — Я не злюсь, мам, я… Я ошарашена, сбита с толку. Никак не могу разобраться в собственных чувствах и даже мыслях. Мне больно, обидно и что-то ещё. Что-то безумно важное, что никак не получается ухватить. Что-то, что действительно имеет значение. Я упрямо стараюсь понять, но ураган ощущений вперемешку с воспоминаниями не даёт ни малейшего шанса сосредоточиться и швыряет меня из крайности в крайность. Хочется то кричать, то разрыдаться, то истерично хохотать. И я, сцепив на коленях пальцы, молча буравлю глазами нарисованные на чашке горы. Наивная идиотка. Размышляла ведь, почему так легко родители отпустили меня из Флёдстена, почему не лезли с дотошными расспросами о моей новой жизни, почему не настаивали на возвращении. Но каждый раз приходила к выводу, что они смирились. Поняли, что я изменилась, повзрослела. Поверили в меня. Как бы не так. Отпустили, потому что нашли способ контролировать мою жизнь даже за тысячи километров. Сколько же тайн мы скрываем друг от друга? А сколько ещё осталось? Мы погрязли во лжи, запутались, дошли до точки. Мы все. Все без исключения. Грани стёрлись, остались оптические иллюзии — точь-в-точь, как на картинах, которыми мама обвешала комнату. Господи, когда всё это началось? Когда разбились Лоренсены? Когда Свен поклялся разобраться и найти виноватых? Или спустя девять лет, когда брат оказался на пустыре у дома Беков, где был убит? Кто из нас начал врать первым? Неужели я, скрыв от всех последние слова брата? Или Микаэла, когда ставила крест на нашей дружбе, целуя Лукаса на вечеринке вместо того, чтобы просто поговорить со мной? Или тот, кто подстроил аварию Роберта и Бенте? А может, гораздо раньше? Готова ли я узнать правду обо всём? Кто убил брата и Микаэлу, кто угробил Лоренсенов, что на самом деле произошло с Райнаром и Лиамом в ту страшную февральскую ночь? Я сейчас-то с трудом справляюсь с меньшим, а что будет, когда ответы станут очевидны? И станут ли? А если всё-таки да, сможем ли мы жить с ними дальше? Что, если ложь во спасение действительно святая, а в незнании заключается счастье? Десятки вопросов и ни малейшего понятия, что с ними делать. Кажется, что стою на перепутье, но ещё могу развернуться и найти дорогу обратно. Стоит сделать шаг — всего лишь один маленький шажок вперёд — как точка невозврата будет пройдена. Всё изменится, никогда не будет больше прежним. Или я сильно заблуждаюсь. Всё уже изменилось, а выбор сделан очень давно и вовсе не мной. Интересно, если бы мне рассказали, какой сюрприз приготовили родители в Торонборге, я бы всё равно уехала? Или осталась во Флёдстене? Можно лишь гадать, как сложилась бы моя жизнь и жизни остальных, не сбеги я подальше от сомнений и чувства вины. Но всё точно было бы сейчас иначе, останься Микаэла в живых. Не так остро, не так больно. Не так обречённо и безнадёжно. — Не спеши судить, Стеффи. Когда у тебя родятся дети, ты поймешь, почему мы так поступили. С тобой нельзя было по-другому, — говорит мама. Голос тихий, даже нежный — ни намёка на упрёк. — Тогда — нельзя было, — вторит ей отец. Вот оно! Вот! То, что ускользало, а сейчас неожиданно яснее ясного! Мне не нужны свои дети, чтобы понять. Я понимаю без них. И мне стыдно, ужасно стыдно. За всё. За то, что собственные страдания и горе я ставила на первое место. Что думала только о себе, не заботилась о сёстрах, не поддержала Микаэлу. Что врала Лоренсену, сомневалась в Лукасе. Что не хватило духу поговорить, рассказать им про брата. Мне стыдно, что я струсила и предпочла сбежать от проблем. Что сама превратилась в проблему, втянула в неё остальных, спряталась в непробиваемую скорлупу, закрылась от мира. От близких и друзей, от себя, от правды и сомнений — от всего и всех разом. Мне стыдно за слабость и глупость. За то, что рыдала на груди у Ронана, делилась с ним своими бедами и радостями, считая близким, но всё же «посторонним» другом. Тем единственным, кто, как я думала, не имел к моему прошлому никакого отношения. Он знал обо мне всё с самого начала. И тогда, когда я цеплялась за него на подземной парковке, как утопающий за соломинку, в годовщину убийства брата. И гораздо позже, когда неделю тому назад предложила ему выдать себя за моего жениха. Теперь мне стыдно за каждый миг, когда я сваливала на него свои несчастья, притворялась, использовала. Даже за вчерашний вечер, когда Ронан появился на пороге с моим чемоданом. Что он там кричал? «Ты хоть понимаешь, каким идиотом я выгляжу в глазах твоей семьи и друзей?!». О да, теперь понимаю. И какой идиоткой выгляжу — тоже. Я недоговаривала. Значит — врала. Ронан притворялся. Значит, тоже врал. Вся наша дружба — ложь. Или даже хуже — вся моя жизнь. Последние семь лет — абсолютно точно. Мама что-то добавляет. Я не слушаю. Сгораю от стыда, обречённо перебирая в памяти фальшивое прошлое. Однажды, той же весной почти сразу после нашего знакомства, Ронан уговорил меня сходить на какой-то боевик. В конце фильма, когда мы выходили из зала, в шутку бросил, что настоящий мужчина должен уметь стрелять. А он — не умеет. И я тут же потащила его в тир. Долго, терпеливо объясняла, как целиться. Рассказывала про виды оружия, пристрелку, какой калибр лучше использовать для тренировок. Важно повторяла слова Роберта Лоренсена, обучавшего нас в юности управляться с винтовкой: «Оружие — ваша последняя линия обороны. Крайняя мера. Всегда помните от этом». Радовалась, как дурная, когда у Ронана начало получаться и он не палил мимо мишени. Мне и в голову не пришло, что он уже умел стрелять. Ведь телохранитель, как минимум, обязан владеть огнестрельным оружием в совершенстве. Что всё это — не больше, чем хорошо разыгранный спектакль. Зачем? Наверное, чтобы проверить мои навыки. Чтобы заставить меня тренироваться, думая, что я — учитель, а не ученик. За тем же, за чем Ронан записал нас на двухнедельные курсы самообороны, якобы на спор — как развлечение. Пошла бы я туда, скажи он мне — так надо, Свен убит, а твоей жизни угрожает опасность? Ни за что. Знай я, что его роль — охранять меня от неприятностей, я бы не подпустила Ронана к себе за километр. Но я не знала и потому позволила ему войти в мою жизнь, сделала его её частью. Важной и необходимой. Считала лучшим другом. Считаю до сих пор. Или больше нет? Что именно входило в его обязанности? Как много поведали Ронану обо мне родители? Выдали с потрохами или всего лишь попросили позаботиться о безопасности? Как много подробностей получали о моей жизни все эти годы? Кто ещё был в курсе? Лоренсен? Потому узнал про галлийский отпуск и послал цветы заранее? Потому приехал нас встречать и так легко сошёлся с Ронаном? Потому потащил его с собой на мальчишник? Потому Ронан вернулся домой с Лукасом? Что, если Лукас тоже знал? Лоренсен вполне мог поделиться секретом, раз уж рассказал ему про Сиатль. Тогда что это было ночью в подвале между Ронаном и Лукасом? Я ведь была там, видела, слышала. Их беседа никак не смахивала на подделку. Лукас никогда не умел притворяться. А вот Ронан — вполне. После всего, что я знаю теперь, у меня ни малейших сомнений. Только зачем? Догадка ослепляет. Вскакиваю, едва не задев чашку и не расплескав кофе. Ну конечно же! Я ведь призналась ему во всём, рассказала про Лукаса и про настоящую причину отъезда в Торонборг. Я доверяла Ронану, я выдала ему почти все свои тайны. А он обязательно доложил моим родителям. Ещё один верный пёс фру Тёгерсен. Кажется, я зря пришла. Гениальная идея Эрики нанять отца адвокатом утратила актуальность. Они не просто догадываются. Они уже всё знают в подробностях. Родители с тревогой следят за мной. Наверняка ждут шквал вопросов. А я молчу, потому что не вижу смысла расспрашивать. Я всё равно им не поверю. Я вообще не понимаю, кому могу теперь верить. Вряд ли даже себе. Хочу злиться. Хочу сорваться, выплеснуть все свои страхи в отчаянный крик. Лишь бы не анализировать, потому что от бесконечных размышлений схожу с ума. Не получается. Я не могу никого винить, родителей — тем более. Я заварила эту кашу, я тоже виновата. Может быть, только я. — Куколка, — папа заискивающе улыбается. — Не молчи. Поговори с нами. Поговорить? Что ж, он прав. Нам давно надо поговорить. — Лукас не виновен. — Я сажусь обратно в кресло. Перевожу взгляд с отца на маму и обратно. Жду их реакцию, особенно мамину, но она угрюмо молчит. Нервничает, потому сцепила пальцы в замок, опустила глаза — точь-в-точь я сама несколько минут назад. — Что бы вы себе сейчас ни думали, он не убивал Свена. И Микаэлу тоже не убивал. — Мы ничего такого не думаем! — Папа волнуется, пытается не подать вида, но безуспешно. Или это я во всём теперь вижу подвох. — И никого не обвиняем. — Хорошо, — соглашаюсь я, хотя не уверена, что это на самом деле так. Ронану сто процентов пришлось объяснять им, зачем он приехал со мной из Торонборга и притворяется моим женихом. Вчера или гораздо раньше. Может, он позвонил моим родителям на следующий день или даже в тот самый вечер, когда в моей голове появилась бредовая идея сделать его своим тылом и пригласить на свадьбу Эрики. Ронан вряд ли соврал или придумал какую-нибудь небылицу, а их устраивало, что я доверяю ему полностью. Вот почему он так разозлился, когда я исчезла после допроса. Вот почему заявился к Лоренсену с чемоданами в придачу. Если это вообще была его идея, а не требование моей матери. Как там она заявила мне? Я не должна никуда ходить без Ронана. Но почему тогда он отпустил меня утром? Почему не напросился вместе с нами? Проспал? Или был уверен, что поеду сразу к отцу? Почему же не позвонил, когда в берлогу вернулась Дениз и поставила всех на уши? Почему не увязался за Лукасом и Эрикой? Неужели спит до сих пор или догадывается, где я и с кем, поэтому выжидает, чтобы не вызвать подозрений? Наверняка. Откуда ж ему знать, что я встречу Бекку и она проболтается, а родители не станут скрывать правду. Вернее, отец не станет. Мамина бы воля, она ни за что бы не призналась. Знает прекрасно, как я могу отреагировать. Интересно, если бы не Бекка, как долго я находилась ещё в неведении? Всю жизнь? Ронан вообще собирался мне когда-нибудь рассказать? Вряд ли. Он, как и мама, отлично представляет, с кем имеет дело и чем это может обернуться для него. И что дальше? Как долго мой верный дружок собирался за мной следить? Не до самой же смерти. Нет, так я окончательно свихнусь! С ним я разберусь потом. Сейчас он — вовсе не главная моя проблема. — Вы помирились? — нарушает молчание мама. — Я имею в виду с Лукасом. По голосу не определить, насколько возможность нашего примирения ей не нравится. Нет ни злости, ни раздражения, ни недовольства. Впрочем, восторга и радости тоже не заметно. Не то чтобы я удивлена. Выразительно закатываю глаза: — Вообще-то мы с Лукасом не ссорились. — Хорошо, милая. Вы не ссорились. Давай, мы сейчас тоже не будем ссориться, — мама миролюбиво поднимает руки. — Просто поговорим и всё выясним. Спокойно, без криков и взаимных обвинений. Мы ведь очень тебя любим и переживаем. — Как удобно. Да, мам? — вырывается у меня. Слишком резко, но мне уже наплевать. — Может, позвонишь Ронану, попросишь его присоединиться к нашим милым семейным посиделкам, а? Устроим очную ставку. Расставим наконец-то все точки. У него наверняка всё записано для вас по часам, где я была, что делала, что говорила! — Прибережём его записи на крайний случай, — с добродушной иронией торопится вмешаться отец. Опускает ладонь на колено мамы, вынуждая её промолчать. — Давайте попробуем без него. Спокойно и конструктивно всё обсудим. Как и должны решаться проблемы в нормальной семье. Шумно выдыхаю. Вряд ли мы нормальная. Но папа прав. Скатиться во взаимные обвинения — худшее, что мы с мамой сейчас можем сделать. И я честно хочу этого избежать, хотя почти не верю, что сумею. — Я пришла не ссориться. Я… — передёргиваю плечами, пытаясь подыскать правильные слова. — Я пришла извиниться. Всё объяснить. Пусть это уже не важно. Мне всё равно очень жаль, что я ничего не сказала. Я не хочу ничего от вас скрывать. Не хочу больше никаких тайн. И тогда не хотела. — Мы тем более, куколка. — Конечно, не хотим, милая, — поддерживает его мама. — Но войди в наше положение. Вы с Лукасом отменили свадьбу, расстались. Ты уехала, ничего не объясняла и просила не расспрашивать. Мы так и поступали все эти годы. Уважали твоё решение. А теперь ты приезжаешь и вдруг обнимаешься с Лукасом на глазах у всех. Потом вас вдвоём находят рядом с убитой Микаэлой, увозят в участок. Затем ты исчезаешь, прячешься у Бьёрна, не отвечаешь, не звонишь, ничего нам не рассказываешь. А сейчас заявляешь с порога, что Лукас не виноват в убийствах. Как будто мы с отцом хоть раз обвиняли его в чём-то подобном. Часть про Ронана мама благоразумно опускает, но меня бесит её тон оскорблённой добродетели, и я не могу сдержать горькой усмешки: — Ты — да! — Неправда. — Неужели, мам? Тебе напомнить, как ты запрещала мне с ним встречаться после аварии Лоренсенов? — Это другое, Стеффи. — Разве? — Конечно! Вам едва исполнилось семнадцать. Ты чудом осталась жива, а на меня столько всего свалилось. Я переживала за тебя, хотела уберечь. — От Лукаса уберечь? — От всех! — Но не разрешала встречаться только с ним. Очень логично, мам! — Меньше всего меня заботила тогда логика, Стеффи. Мне нужно было время смириться. Пойми, погибли люди. Близкие мне люди. Мои лучшие друзья. Ты тоже могла погибнуть. — О, да! — Я злюсь всё сильнее, выпуская на свет старые обиды. — Поэтому ты требовала перепроверить всё по сто раз, сомневалась, просила разобраться с Лукасом. — Не с Лукасом, а с ситуацией! — сердито обрывает мама. — То, что произошло с вами на мосту, было… подозрительно. Как будто Лукас специально привёз тебя туда, а ты выскочила из машины в самый неподходящий момент. — Ничего себе! Нет, правда, ни-че-го се-бе! Нет, я понимаю. Это же твоя профессия — заставлять людей чувствовать себя виноватыми, но всё равно — охренеть! — Я с наигранным восторгом аплодирую. — Полагаю, нам крупно повезло, что тебе предложили должность прокурора гораздо позже. В противном случае Лукас бы закончил в какой-нибудь колонии для несовершеннолетних. Да, мам? — Стеффи, я не… Я всегда уважала и любила Лукаса. Но я старалась разобраться, что произошло на самом деле. И сейчас делаю то же самое. — Надо же какое совпадение! — всплёскиваю руками я. Конструктивный настрой улетучивается со скоростью света. — Представь себе, я тоже. Например, почему вдруг расследование передали федералам. Ты случайно не в курсе, а, мам? Никаких догадок? — При чём здесь?.. — При том, мама. Хочешь поговорить со мной откровенно? Во всём разобраться? — Я не позволяю ей вставить ни слова. — Тогда прекрати мне врать! Прекрати вести себя, как зашуганная домохозяйка, чей мир начинается и заканчивается на прилавках супермаркета! Ты — бургомистр Флёдстена! Ты знаешь об этом городе больше всех. Ты им управляешь! — Я не… — Ты — да. Это для меня убийство Микаэлы — личная трагедия. Для нас всех. Но только не для тебя. Ты даже мыслишь иначе. Не как мать, не как жена. Ты вообще давно вращаешься совсем на другой орбите. Связи, приоритеты, планы, амбиции, светские вечеринки! На твоём Олимпе смерть Микаэлы — фиаско. Твоё личное фиаско, мам! Получается, ты не только не сумела найти убийцу родного сына, но и допустила новое убийство. Не где-нибудь, а на свадьбе дочери! А вишенка на торте — в списке подозреваемых другая дочь и её бывший, которые однажды уже отправили на тот свет мэра с женой! И так некстати, ведь скоро выборы. Отец молчит и не вмешивается. Значит, согласен, и я права. Эта мысль только подстёгивает меня. Я поднимаю голову и натыкаюсь на изумлённые лица Патрика и Ирэн в проёме за спинами моих родителей. Как давно они там стоят? Что они вообще здесь забыли? Да какая уже разница?! Пусть тоже знают. Пусть все знают! Хватит с нас тайн и лжи. — Я люблю Лукаса, мама. А Лукас — меня. Тебе нужен козёл отпущения? Отлично. Давай для разнообразия ты обвинишь меня, а не Лукаса. Ведь я виновата. И тогда и сейчас. Это я устроила истерику на вечеринке. Раз, — начинаю загибать пальцы. — Два — это я орала в машине на Лукаса и вынудила его остановиться. Три — это я выскочила на дорогу под колёса Лоренсенов. Из-за меня Свен занялся расследованием аварии, из-за меня ссорился с Лукасом и врал Лоренсену. Это я решила, что он обвиняет Лукаса, я никому не сказала, я сбежала в Торонборг. Я втянула во всё Ронана. Из-за меня и моих ошибок Лукас женился на Микаэле, из-за меня она пришла в беседку вчера, из-за меня погибла. Всё это случилось из-за меня! Только из-за меня! Тебе нужны виноватые? Я виновата! Ну и что ты теперь будешь с этим делать? Вы все?! — Ты ни в чём виновата, родная моя. — Папа успел пересесть ближе и теперь заботливо обнимает меня за плечи, прижимая к себе. Оказывается, я плачу, потому что он ласково вытирает слёзы на моих щеках. И продолжает утешать: — Ты ни в чём виновата, куколка. Всё это ужасное совпадение. Так тоже бывает. Жизнь жестока. Нужно быть сильной. Некоторые вещи надо просто пережить. Рано или поздно всё выяснится. Всё наладится. А пока надо держаться всем вместе. Изо всех сил, родная моя. Я не хочу больше держаться. Не хочу быть сильной. Я устала, измотана и напугана. У меня больше нет сил. Но и выбора тоже нет. Я даже убраться из Флёдстена не могу. — Мы-ы на-аш… шли бу… ма… ги Све… ва, — громко всхлипываю я. Судорожно вздыхаю, стараясь не плакать, но не выходит. — Лукас и Ли… ам… счи… та… ют, что ава… аварию Лорен… се... нов… кто-то по… подстрои… ли… Там бы… были до… куме… менты про Райнара… тоже… Чувствую, как замирает отец. — Какие документы? — очень тихо спрашивает он. — Се… сейчас… пока… жу, — достаю из кармана сотовый, собираясь переслать ему на электронную почту папку со снимками, что успела сделать. — При… неси… компьютер. Снизу доносятся возгласы, один из них точно принадлежит Лиаму, второй напоминает рык обезумевшего в заточении зверя. Прежде, чем осознаю, что происходит, вижу, как в коридоре появляется Лукас, стремительно разворачивает к себе Патрика, хватает его за грудки и вместе с ним вваливается в комнату. С силой швыряет спиной на стену, задевая и роняя одну из картин, яростно цедит сквозь зубы: — Мразь! — И наотмашь бьёт кулаком в лицо. Патрик жалобно охает, оседает. — Лукас! — пронзительно кричит Ирэн, бросается к ним. Мама, как и я, вскакивает с кресла, папа несётся к дерущимся. Но Лиам успевает первым. Виснет на плечах брата, отбрасывает от отчима, одновременно втискиваясь между ними. — Прекрати! Это не выход! — орёт он, закрывая Патрика собой. — Так ты ничего не добьёшься! — Плевать! — рычит Лукас и пытается отпихнуть младшего брата. Ему почти удаётся, когда папа подскакивает к ним. Крепко держит Лукаса за запястья, заламывает ему руки за спину, вынуждая прогнуться и отступить. Но не замолчать: — Блядский урод! Это ведь был твой ребёнок, да? Подонок! — Какой ещё ребёнок? О чём ты? — бормочет Патрик, вытирая ладонью кровь из разбитой губы. — Ребёнок Микаэлы! Ты использовал её и бросил, да?! — Не говори ерунды! Микаэла — дочь моего лучшего друга! Я знаю её с пелёнок, — Патрик выпрямляется, гордо вскидывает голову. — Псих! Я всегда тебе говорил, — он зло смотрит на оторопевшую и смертельно бледную Ирэн. — Твой сын — сумасшедший! Его место — за решёткой! Или в психушке! Весь в отца! — Мерзавец! — продолжает орать Лукас. Нелестное упоминание Райнара вряд ли успокоит его. Я уверена, оно злит и папу. И, конечно же, бесит Лиама, но, слава богам, младший Бек не торопится бить морду отчиму. Вместе они способны отправить того в больницу надолго. — Не думай, что это сойдёт тебе с рук! — осмелевший Патрик оборачивается к Лукасу, со злорадством наблюдая, как он безуспешно пытается вырваться из цепких объятий Лиама и моего отца. — Вот увидишь! Засужу за нападение и клевету! Клевету? Неужели?! Как же меня бесит всё это вранье! Как надоело! — Рискни! — Подлетаю к Патрику, отталкивая говорящую по телефону маму. — Вас вместе видел Лиам, а мне рассказала Микаэла! Вчера в беседке! Она собиралась рассказать больше, но её убили. Как, думаешь, такие шикарные подробности отразятся на твоей карьере? Всё ещё хочешь стать бургомистром? Теперь, когда Эрика и Макс женаты, случившееся чревато новым витком скандала и коснётся всех. Слово Патрика против моего. Пусть я ничего не докажу, пусть не исправлю и не верну Микаэлу, но хотя бы заставлю этого труса рассказать правду про их роман. И одним грязным секретом в этом городе станет меньше. Кажется, пришла пора выбирать сторону. Прости, сестрёнка. Мне тоже уже плевать. — Нет, вы только посмотрите на неё! Скатилась до мелкого шантажа? — злобно таращится на меня Патрик. — А кто тут так красиво распинался и брал на себя все грехи? Не ты ли только что призналась, что виновата в гибели брата и Микаэлы? Не думая, с размаху ударяю его в челюсть. Вряд ли так же сильно, как Лукас, но костяшки пальцев противно саднит. — Сучка! — шипит Патрик, сплёвывая кровь. Папа с проклятьем кидается на него, отпуская Лукаса. Вдавливает в стену: — Не зарывайся, Кнудсен! Ни слова больше! Лукас рвётся за ним, а у Лиама не хватает сил удержать брата. — Прекратите! — голос Ирэн срывается на визг. — Прекратите сейчас же! Все! В комнату вбегают какие-то люди. Кажется, те самые полицейские снизу и ещё несколько в штатском. Что-то говорят, оттаскивают в сторону моего отца, выводят в коридор Лукаса. Один из них подхватывает меня под руку, настойчиво ведёт за собой к лестнице и вниз по ступенькам. За моей спиной мама требует у кого-то срочно принести ей лёд.***
Улица практически опустела, если не считать глазеющих на нас журналистов и голубоватых вспышек от их камер несмотря на яркое полуденное солнце. Удивительно, но они даже не раздражают. В голове — сумбур, на душе — тревога. По ощущениям — я сиганула в пропасть и лечу на скалы, мысленно готовясь разбиться. Лукаса только что увезли в участок, Лиам и Эрика поехали с ним. Отец пообещал, что предупредит остальных, и вернулся в дом — к маме и Ирэн. Патрик, кажется, тоже до сих пор там. Даёт показания. На лужайке стоим только мы: я и спокойный как удав федерал в штатском — голубой галстук под цвет глаз и элегантный костюм-двойка тёмно-синего цвета. Очень высокий. Наверное, даже выше Ронана. Я обращаю внимание сразу: когда говорю, мне приходится задирать голову, а учитывая собственный рост, обычно делаю это редко. Федерал перехватывает мой изучающий взгляд. Приветливо улыбается. — Лукаса арестуют? — Не вижу смысла скрывать от него своё беспокойство. — Ну… Придётся, если судья Кнудсен выдвинет обвинения. Не похоже, что до этого дойдёт. Пока только допросят. Болит? — он выразительно косится на сбитые костяшки на моей правой руке. — Жить буду. А, — силюсь вспомнить его имя, — ты, наверное, представился. Извини, в тот момент мне было не до тебя. — Младший инспектор Юль. Можешь звать меня Том, — невозмутимо отвечает он. — Так я могу идти, Том? Или моя свобода тоже зависит от воли судьи Кнудсена? — зачем-то ёрничаю, хотя этот дружелюбный парень не сделал мне ничего плохого. В конце концов, это его работа. Но меня бесит сама ситуация. — Вообще-то… — он задумчиво вскидывает брови. Оглядывается по сторонам, смешно морща лоб и становясь похожим на жизнерадостного спаниеля. Вылитый пёс Микаэлы, когда родители вручили его ей в подарок. Даже глаза такие же, как у щенка — лучистые и задорные. Явно косит под «доброго полицейского» из той парочки, которую прислали за нами. Бедному Лукасу опять не повезло — ему достался «злой». — Предлагаю где-нибудь перекусить. Время обеда, а я ещё даже не завтракал. Поедем на твоей? — он кивком указывает на стоящий у дома ярко-красный автомобиль Лукаса. — Подбросишь потом до участка. Тебе же всё равно забирать оттуда своего друга. Я на мгновение теряюсь, не зная, как реагировать. Не то чтобы у меня есть возможность отказаться, но и отказываться глупо. Ощущение, что меня только что пригласили не на допрос, а на обычный перекус закадычных друзей. С Лоренсеном мы устраивали такие сотни, если не тысячи раз. — Ключи с собой? — спрашивает Том, принимая молчание за согласие или просто пользуясь моим замешательством. Настороженно киваю. Лезу в задний карман джинсов, доставая оттуда связку. Только сейчас замечаю, что брелок с потускневшим гербом Скрелингланда — тот самый, что я купила для Лукаса в наш с ним последний отпуск. Надо же, он хранил его до сих пор. Не выкинул. Сжимаю брелок в ладони. Мы выпутаемся, обязательно выпутаемся. Пусть упадём, но как кошки — на лапы. Ни за что не разобьёмся. — Ладно, поехали в «Тобис». Здесь недалеко. — Решительно направляюсь к машине, отключая сигнализацию. — Спрашивай, что хотел, Том. — Вот так сразу и в лоб? — улыбается он, приближаясь к автомобилю с другой стороны. — Я надеялся, ты сама всё расскажешь. — Не поверишь, я бы с удовольствием это сделала, — забираюсь на водительское сиденье, захлопываю дверцу, — если бы что-нибудь знала. Но меня не было в городе много лет. — Завожу двигатель, снимая с ручника. — Я практически ни с кем здесь не общалась. Кроме семьи и Лоренсена. Провожаю глазами пёструю толпу журналистов. Их заметно прибавилось. Наверняка пронюхали про драку. На секунду среди десятка лиц мелькает знакомое — Лукаса. Но как?.. Его же увезли на допрос. Удивлённо оборачиваюсь, вглядываясь внимательней. Нет, просто показалось. Наверное, нервы. Милые выйдут заголовки. «Нападение на мирового судью в доме бургомистра». Или «Убитый горем вдовец избил своего отчима за роман с убитой». Или что-нибудь похлеще. И это, если они до сих пор не в курсе о находках в доме Лукаса. Зато в качестве иллюстрации я усаживаю следователя в машину бывшего жениха. Красочно, цинично, оригинально. Лучше не придумаешь. — Тогда расскажи мне про отца Лукаса, — предлагает Том, как только мы отъезжаем от дома родителей. Внимательно окидываю его взглядом, но нет, кажется, он вовсе не шутит. — Про Райнара Бека? — Ага. Я молчу, сосредоточенно обдумывая не сам вопрос, а возможную причину, почему его задали. Ответ напрашивается сам собой. — Вы что-нибудь обнаружили в коробках брата? — Слышу, как от волнения дрожит мой голос: — Это был не несчастный случай? Райнара тоже убили? — Пока не знаю, — уклончиво отвечает Том. Отворачивается, делая вид, что изучает пейзаж. А может, правда изучает. Вряд ли он местный. Обычно для громких дел приглашают федералов из центра. Это нормально. А вот то, что он делится со мной хоть какими-то деталями и размышлениями, как минимум неожиданно. На моём не таком уж скудном опыте общения с королевской полицией это впервые. — Мы только начали изучать документы. Спасибо твоей сестре, сразу же сообщила нам. Но меня настораживает сам факт: почему их хранили вместе. По идее, оба дела — гибель ленсмана и авария бургомистра — никак не связаны между собой. Или мы чего-то не знаем. Вы же там были? Я не могу отделаться от странного ощущения, что Том на что-то намекает. — Там — это где? — осторожно уточняю, сворачивая на шоссе. — И кто — мы? — В доме Лукаса, когда обнаружили коробки. Ты и он. — Вообще-то, их нашёл Лиам. С моей подачи. Разнообразия ради решаю рассказать Тому правду. Эрика права. Всё зашло слишком далеко и стало слишком опасным. Пусть убийц ищет полиция. Мы с Лукасом — не убийцы. Значит, нам нечего скрывать. И незачем. — Микаэла настаивала на разговоре со мной. Ещё на свадьбе. Но я опоздала, а её… — Молчу, глотая вставшие в горле комом слёзы. — Она успела что-то рассказать? Важное, на твой взгляд? — Упомянула, что нашла старые дела моего брата. Якобы среди них есть очень важная информация, которую я обязательно должна узнать. Вот их мы и искали с Лиамом. Решили проверить в её комнате. А они оказались внизу. — Не возражаешь, если я послушаю это сообщение? Удивлённо смотрю на него. Федералы все такие обходительные или младший инспектор Юль — особый случай? Бекка бы на его месте уже давно отобрала у меня сотовый. Тянет отказать, только чтобы посмотреть, что же будет дальше. Но это глупо. И неуместно. — Когда приедем, ладно? — Не рискую отдавать Тому мобильник в машине, пока я за рулём. Мало ли, Лоренсен или сёстры прислали сообщения. Или Лукас. Про Ронана даже вспоминать не желаю, потому что сразу же начинаю злиться. — У тебя есть предположения, зачем твой брат хранил документы у себя? — Из-за аварии Роберта Лоренсена и его жены. Тебе наверняка рассказывали эту жуткую историю? Том коротко кивает. На мгновение в его глазах мелькает сочувствие. Или мне очень хочется его там видеть. — Знаешь, я столько раз проговариваю и вспоминаю её, что кажется, будто и не про нас вовсе, — с грустью улыбаюсь. — Но, к сожалению, это всего лишь иллюзия. Потому что мы все… Я, Лукас, Микаэла… считали… считаем до сих пор себя виноватыми в их смерти. Особенно я. Потому что выскочила на дорогу. А Свен утверждал, что дело не в нас. Что авария сама по себе — очень странная. Моя мать, кстати, считала так же. Но расследование не обнаружило ничего подозрительного. — Твой брат смог. Значит, Эрика рассказала им про подделку данных техосмотра. — Смог. Свен был прав с самого начала. — А это уже веский мотив для убийства. Так? Он что? Советуется со мной? Или проверяет, насколько мы в курсе расследования? Но увиливать не вижу смысла. — Вполне. Если Микаэла нашла документы недавно и кому-нибудь рассказала. Или показала. То и для её убийства тоже. — К тому же, мы не знаем, были ли там ещё какие-нибудь документы. Куда более красноречивые доказательства того, что случилось на самом деле. — Не знаем, — вздыхаю я. Сбавляю скорость, поворачивая на стоянку у «Тобис». Там по-прежнему пусто. И это по-прежнему странно. — Закажем в автомате и поедим здесь? — предлагает Том. Видимо, не хочет выходить из машины и разговаривать в закусочной. — Без проблем. Съезжаю в правую полосу, чтобы объехать стоянку. Решаюсь спросить: — Получается, Лоренсенов всё-таки убили? Без вариантов? Если проигнорирует, я пойму. Настаивать не буду. Он и так чересчур откровенен со мной. Но Том без запинки отвечает, будто давно приготовил ответ и ждал этого вопроса: — Есть много вариантов. Убить бургомистра или его жену. Или кого-то другого, кто должен был сесть за руль автомобиля. Например, их сына. Насколько я понимаю, Лоренсены были довольно состоятельными людьми, а Бьёрн — их единственный ребёнок и наследник. Пока ясно только одно — личная машина бургомистра была неисправна и именно это пытались скрыть. А вот кому предназначалась поездка в один конец — неизвестно. Насколько я в курсе отношений между вашими семьями, это действительно мог быть кто угодно. Мысль о том, что кто-то хотел убить Лоренсена, не приходила мне в голову ни разу. От неё перехватывает дыхание. Я гоню её, гоню изо всех сил. Ведь Лоренсен жив. Никаких аварий, никаких несчастных случаев с ним никогда не происходило. Но если Том прав, и в коробках хранилось ещё что-нибудь, то Свен мог знать, кого собирались убить. Микаэла — тоже. Что, если? От промелькнувшей догадки темнеет в глазах. Что, если последние слова Свена и Микаэла только подтверждают, что опасность грозит Лукасу? — Эй, ты в порядке? — с тревогой спрашивает Том. Оказывается, от охватившего ужаса я затормозила и остановила машину посреди дороги. — Я? В порядке, да. Не знаю. — С испугом смотрю на него, понимая, что готова развернуться и мчаться в участок к Лукасу, только чтобы убедиться — он жив и ему ничего не угрожает. — Стеффани, что случилось? Ты что-то вспомнила? — Не вспомнила, нет. Я это знала. Но никому не говорила до вчерашнего дня. — Что именно? — Мой брат, умирая, прошептал: «Лукас, осторожно». Вчера в беседке Микаэла сказала мне то же самое. Что, если Лукас в опасности? Том хмурится, буравит меня внимательным взглядом. Потом качает головой, прикусывая верхнюю губу. Как Лоренсен, задумчиво ерошит тёмно-русую шевелюру. — Нет, не думаю. Но теперь даже не сомневаюсь, что убийства имеют к нему самое прямое отношение. Внутри всё холодеет. — Ты считаешь, Лукас — убийца? — Нет. Я имел в виду другое. Прямое отношение — это Райнар Бек. Например. — Хочешь сказать, его тоже убили? — Твой брат хранил копии документов по его делу. Только сам их он сделать не мог. — Почему? — Из-за срока давности, — терпеливо поясняет Том. А ведь правда! Как я об этом не подумала сразу? Райнар погиб, когда нам было девять. То есть двадцать пять лет тому назад. Допустим, Свен начал собирать доказательства, когда поступил в адвокатуру и получил пропуск в полицейские архивы. Всё равно прошло слишком много времени. Никто бы не стал хранить эти документы столько лет. Их бы даже оцифровывать никто не стал. Подумаешь, несчастный случай. Таких миллионы. Значит, тот, кто их сделал, собирал копии гораздо раньше. Но кто? — Их могли сделать сразу, как дело закрыли. Или чуть позже. На пару-тройку лет. Максимум — семь. Например, лучший друг Райнара бургомистр Флёдстена, имеющий неограниченный доступ ко всем архивам города, — то ли отвечая на мой вопрос, который я незаметно для себя задала вслух, то ли догадавшись, о чём думаю, произносит Том. — Роберт? — ошарашенно выдыхаю я. — Этого всего лишь рабочая версия, — он внимательно на меня смотрит. — Одна из. Но мне она кажется самой убедительной на данный момент. Многое связывает: и найденные документы, и возможные мотивы убийства, и даже орудие убийства. Точно! Тот самый злополучный пропавший охотничий нож, который чья-то безжалостная рука воткнула в грудь Микаэлы и оставила там. — Но кто мог убить Райнара? И зачем? Его же все любили. — Знаешь, что, Стеффани? — Том неожиданно улыбается. Искренне, по-доброму. И становится совсем не похож на следователя. — А давай-ка я сяду за руль, мы закажем еду, и ты расскажешь мне про Лоренсенов и Беков. Всё, что вспомнишь. Договорились?