Thanks Jon

Решение встречаться с Аароном, должно быть, было самым спонтанным решением в жизни Бена. Оно было взявшимся из ниоткуда, навязчивым, отдающим горькой мыслью, что стоит всего моргнуть, как Аарон окажется занят кем-то ещё. А упускать такую возможность было никак нельзя. Аарон исправно покупал ему кофе каждое утро, что приходил в кофейню, и Бен, если бы с самого первого дня знал, чем всё обернётся, посчитал бы его поступки чрезвычайно милыми. Ему никто никогда не покупал кофе. А кофе был необходим. Решение встречаться с Аароном, в конце концов, стало единственным вразумительным решением Бена за последний год. Последним таким решением стала идея поджечь сарай какого-то «мутного типа» (как называл его про себя Бен), что находился на окраине города и разваливался на глазах, и была немедленно исполнена. Бену тогда было двадцать один, и он знал, что мозгов у него нет. На него никто и не подумал. Они встречались уже восемь недель, и было тридцать первое мая. В одном из пригородов Торонто было тепло даже ночью. Но всё ещё недостаточно тепло для того, чтобы забыть о кофе. Кофейня начала продавать горячий чай; владелец убеждал Бена и Джона, будто сделано это было для того, чтобы привлечь новых клиентов, но те отчего-то были уверены, что им просто разрешили издеваться над людьми. Бен улыбался каждому стакану кипятка, который отдавал в чужие руки. Помимо чая, кофейня начала продавать и кофе со льдом — не такую весёлую вещь, как горячий чёрный, зелёный, белый и красный чай, когда на улице палило солнце, но всё же забавную. Когда отметки термометров на улице начали периодически переваливать за двадцать градусов (что случалось всё чаще), Аарон заказывал себе ореховый кофе со льдом. И Бен скептически пробовал его из чужого стакана изо дня в день, убеждая себя, что ему совсем не нравится ореховый ликёр. Но ему, пожалуй, очень нравился Аарон. И тот совершенно спокойно рассказывал, как врачи настаивали на его лечении и угрожали гипоксией. А Аарон, в свою очередь, эту гипоксию ждал. Он ничего не говорил семье о прямой и весьма навязчивой угрозе здоровью, ни разу не съездил на свою бывшую работу в Торонто, где когда-то имел неплохие отношения с коллегами, никогда не жаловался на самочувствие, и лишь иногда лихорадка настигала его. Его худоба становилась всё заметнее, сколько бы Бен ни просил его есть жирную еду, и даже те футболки, которые он купил в середине мая, болтались на нём подобно полупустым мешкам для зерна. Аарона, казалось, это нисколько не волновало. Его вообще мало что волновало. Его не волновала частота, с которой он ел, не волновало собственное здоровье, не волновал внешний вид, и совершенно не волновало будущее, потому что особого будущего не предвиделось. Он и не строил планов дальше двух дней. Всё это время Бен исправно варил кофе в кофейне, где продолжал работать несмотря на все внутренние протесты, протыкал шины идиотов, которые, пытаясь припарковаться, загораживали проход недалеко от его дома, матом кричал на подростков, что почти неделю ходили к нему рано утром и стучали в ещё закрытые двери, питая невесть какие надежды, боролся с иногда невыносимым желанием плеснуть горячий кофе в очередного довольного или недовольного клиента лишь за тот, что тот вообще появился в округе, за всю семью и на весь дом отчитывал младшего брата, когда тот поздно возвращался домой, едва ли не позднее самого Бена, и лишь изредка удивлялся, отчего его нервы вдруг стали такими некрепкими. Встречи с Аароном в один момент стали похожи на рулетку: никто из них наверняка не мог знать, придёт ли Аарон в кофейню, и от этого становилось откровенно неспокойно. Бен очень старался не волноваться: ни за Аарона, ни по любому другому поводу. Бен был рад видеть его в каждое утро, что он приходил, и жутко расстраивался, когда до самого конца смены в кофейне Аарон так и не появлялся. Аарон не звонил и не писал смс. Аарон даже не говорил, где живёт. И всё это, в общем-то, тоже ужасно нервировало. Эта угнетающая неизвестность, когда Аарон буквально проваливался под землю, не оставляя после себя никаких следов, по которым его можно было искать. Его дом мог быть в любой части пригорода. Его дом мог быть в любой части Большого Торонто. Бену ничего не оставалось кроме злости на каждого человека вокруг и особенно сильно — на себя, да утомляющего, убивающего его ожидания окончания рабочего дня, в течение которого Аарон ни разу не возьмёт трубку и не прочтёт сообщения, даже если он осмелится их отправить. Бен всё ещё боялся быть слишком навязчивым. Тем не менее, Бен совершенно не боялся лгать своей семье. На редких семейных обедах, что устраивались в воскресенье, и на которых ему случалось присутствовать, он, наконец, разговаривал со своей роднёй. Те, в свою очередь, испытывали смешанные чувства от его присутствия: да, Бен удостаивал их внимания, однако не всегда это внимание оказывалось тем, что приятно принимать в качестве подарка. И они спрашивали Бена о его жизни, о работе, о том, с кем он общается и с кем пропадает до глубокой ночи, так, будто Бену было четырнадцать. И Бен лгал, бессовестно, глядя в глаза, твердил о том, что никаких отношений у него и в помине нет, и единственное, что ещё радует его в жизни — Джон; что ни девушка, ни кто-либо ещё ему не нужны. За восемь недель в своём доме он ни разу не упомянул хоть кого-то, кого звали «Аарон»; он не говорил об украинцах и канадцах с украинскими корнями (в частности, по линии отца); он даже перестал слушать «Queen» без наушников, ближе к вечеру сидя за ноутбуком в своей комнате, когда его младший брат, как и обычно, где-то пропадал. И он стал бы максимально подозрителен для любого, кто в его доме мог бы знать Аарона. Тридцать первого мая две тысячи двенадцатого года, когда весна вот-вот должна была закончиться, а на улице было удивительно тепло, как для Канады, в самой популярной кофейне одного из пригородов Торонто беззвучно открылась дверь, над которой висели колокольчики — отголоски больного вкуса человека, оформлявшего зал. Дверь открылась ровно в восемь утра, уже незапертая, но ещё с табличкой, тактично сообщающей, что кофейня не работает. Солнце уже освещало улицы, а сквозь поднятые жалюзи, что ясно давало понять, будто открытие не за горами, попадало и внутрь кофейни. Оно нагревало поверхности, на которые падали его лучи, слепило глаза любого, кто оказывался в такое время на работе, и этим утром навевало не слишком радужные мысли. Хотя бы потому, что в восемь утра кто-то уже был в кофейне. Внутрь зашёл Аарон Соловонюк — человек, который при росте в почти шесть футов выглядел фунтов на сто десять. Он пока не выглядел живым скелетом, однако недостаток веса сказывался на внешнем виде. При ходьбе его чуть пошатывало. — Мы закрыты! — привычно бросил Бен из глубины кофейни, заметив тень на фоне яркого солнца. — Мы или ты? — бесцельно поинтересовался Аарон, заглядывая в открытую дверь. — Оба. Кофейня была настолько готова к открытию, ещё в полном порядке и без хаоса, который оставался после посетителей, что от чистоты становилось плохо. Аарон знал, что за час кофейню так хорошо не убрать. Не в одиночестве. Вокруг витал запах моющего для окон, освежителя воздуха с запахом моря и очень заметный — теплоты. Теплота могла исходить от абсолютно любой вещи в кофейне, однако не от Бена. В глубине кофейни лилась вода. Когда Бен обнял его, то отчётливо почувствовал все рёбра под своими руками. Его пальцы без труда могли найти позвонки, обтянутые кожей, а взгляд невольно упёрся в чужие исхудавшие плечи. А Аарон обнимал его в ответ, рассеянно и необычайно крепко, отросшими ногтями на тонких пальцах пытался поцарапать Бена через одежду, ощутимо вдыхал запах чужих волос и не мог дождаться того момента, когда его отпустят. Кожа Бена пахла мылом, а он сам, как и обычно, кофе. Рабочий день ещё не успел начаться, а Бен уже хотел, чтобы тот как можно скорее закончился. Потому что с Аароном, хотя бы внешне и насколько это было возможно, было всё хорошо, и Бен искренне надеялся, что ему удастся его куда-нибудь вытащить. В конце концов, они всё ещё встречались. Было совершенно не важно, куда и зачем, и вместе с тем играл огромную роль просто факт того, что Аарон не уйдёт, как обычно, домой, едва повидавшись с ним и иногда — с Джоном. Джон ещё не скоро должен был прийти, а для Бена как раз было время открывать кофейню. Он ненавидел это время всем сердцем. Аарон заставлял его улыбаться покупателям. Он стоял возле прохода за кассу, облокотившись на прилавок, на котором стояло меню, цены, проводимые акции, какие-то декоративные кружки, банки, стаканы, фотографии в рамках, подставки с трубочками, игрушки из шоколадных яиц и прочие безделушки, которые никто и не думал красть, внимательно следил за каждым движением Бена, однако не находил в себе сил, чтобы думать о чём-то отвлечённом. Он всецело, от края до края своих мыслей думал о Бене, о его работе, о том, что тот будто бы пытается свести всякое общение с клиентами к минимуму, едва перебрасываясь с ними парой фраз, въевшихся в подкорку за столько времени, что он здесь работает. Аарон сходил с ума от этих стандартных фраз, что Бен произносил совершенно бесцветным голосом и с полной отрешённостью на лице. Они звучали в его голове то голосом Бена, то Джона, то его собственным, и в тишине, когда эти голоса начинали говорить, становилось особенно не по себе. Однако Аарон не смешил его. Аарон не рассказывал истории из жизни. Аарон вообще ничего не говорил, не делал и не привлекал внимания; тем не менее, стоило Бену повернуть голову в сторону, как Аарон едва заметно улыбался ему, и улыбка Аарона всегда была чуть странноватой. Улыбка Аарона была улыбкой человека, который по природе своей не должен был улыбаться. Не с такой внешностью. Как и обычно, как они и привыкли за все восемь недель, Аарон купил два кофе, когда на часах было около девяти утра. Они вышли через заднюю дверь, беззастенчиво оставляя кофейню всего на несколько минут, но на произвол судьбы, и Бен снова курил, отчаянно стараясь выдохнуть дым в сторону. Вид загибающегося от кашля Аарона его не радовал. На улице было тепло, и здание, в которое упирался чёрный вход, совершенно не изменилось за последний год. Бен бросал на это здание косой взгляд лишь тогда, когда с утра ему привозили полные коробки, как он сам считал, какого-то мусора, а он беспощадно бросал эти коробки на пол, так, будто искренне верил в правильность своих действий. В девять утра было ещё прохладно. Аарон много ходил в футболке, словно терять ему уже было нечего, и никто не мог его за это упрекнуть. Здесь, в небольшом проходе между зданиями, солнце уже не могло их достать. Они прятались в тени кофейни, отчаянно сохраняя свои позиции, и Аарон никак не мог признаться, что ему, по правде говоря, прохладно. Его руки покрылись гусиной кожей, как только они вышли на улицу, и с каждой минутой становилось всё холоднее. К его счастью, совсем скоро они вернулись обратно — именно туда, где Бен до последнего не хотел открывать окна. Кондиционер уже не работал. Джон, пришедший на работу к десяти утра, выспавшийся и чрезвычайно довольный всем, что с ним успело случиться за день (справедливости ради, не столь многим), застал дремлющего Аарона на их диване. Диван, к слову, им заменили. Правда, «новый» диван оказался старым, со следами затушенных сигарет на обивке, однако он не скрипел и не грозился развалиться каждый раз, когда кто-то на него садился. Это можно было считать успехом. Под единственным смятым одеялом, что у них было, Аарон лежал, совершенно не помещаясь, поджав ноги и с боязнью упасть, проступавшей даже сквозь дрёму. — С ним всё в порядке? — шёпотом спросил Джон, пихая Бена в бок так, будто боялся разбудить задремавшего Аарона. Будить его совершенно не хотелось. — Ага, только при нём этого не спрашивай, ладно? — Бен бросил взгляд через плечо и отошёл от кассы. — Нельзя, вообще-то, таким интересоваться, особенно — по поводу Аарона. — По поводу Аарона, ну конечно, — едва различимо хмыкнул Джон в собственный кулак и поднял голову. Он надеялся, что Бен его не слышал. Бен потянул Аарона к себе домой. Тот вновь пришёл к пяти часам, перед этим вернувшись домой, и Бен, только освободившись, отчего-то решил, что провести время с Аароном, просто сидя у себя дома, а не на улице, на холодной земле или скамейке, — не такая плохая идея. Если бы Аарон был жвачкой, то Бен растянул бы его до тонких нитей, провисающих и обрывающихся — настолько сильно не хотел куда-то идти Аарон, а Джон лишь махал им рукой вслед с загадочной улыбкой на губах. Бену осточертели все эти разговоры про его личную жизнь. Они сыпались от родителей, от младшего брата, от бабушек, дальних родственников — словом, от кого угодно, действительно от кого угодно, и эти разговоры нестерпимо действовали на нервы. Дом Бена — всего лишь ещё один дом в бесконечном ряде домов, уходящем за горизонт — был самым обычным. На втором этаже располагалась пара спален да ванная комната, в которой никогда не бывало очередей, а внизу дом мог похвастаться гаражом, что пустовал большую часть дня, кухней, столовой, гостиной и туалетом. Бену всего этого было вполне достаточно, чтобы жить. Он даже смиренно делил свою комнату с младшим братом, на протяжении многих лет, никогда не жалуясь, потому что жаловаться (Бен это прекрасно знал) было бесполезно. Какой-то козёл по соседству, не имевший, очевидно, ещё одного места в гараже, очень любил оставлять свой «Форд» прямо на тротуаре: настолько сильно он не хотел затруднять движение автомобилей. А ещё он никуда не спешил и не работал, потому что машина могла простоять на том небольшом тротуаре, куда выходила калитка в заборе у дома Ковалевичей, весь день. Всю ночь. Целую неделю. Бен до сих пор не разбил ей лобовое стекло лишь потому, что у него не было с собой биты или хотя бы денег, чтобы её приобрести. Зато у Бена был армейский нож, и иногда машина не могла уехать уже потому, что шины её были проколоты. Бен никому об этом не рассказывал. Его семья, должно быть, прекрасно всё понимала и без слов. Бросив быстрый взгляд на «Форд», не тронувшийся с места с самого утра и под которым тихо спал чей-то кот, Бен провёл Аарона к калитке. Его рука едва сжимала чужую ладонь, готовая в любой момент отпустить её, так что Бен ещё не совсем определился, хотел ли он что-то донести до своих родных. Он опасался, что Аарон запросто потеряется по пути, заблудится среди одинаковых домов и упустит его из виду, а Бену придётся кричать на весь район его имя прямо под окнами своего дома. И он просто не хотел отпускать чужую руку. В четверг мать Бена, по своему обыкновению, была дома уже после двух часов дня. Она работала шесть дней в неделю, как и её сын, однако четверг и пятница были короткими днями, когда она возвращалась домой пораньше и даже успевала отдохнуть. Отец Бена был на работе и приходил поздно вечером, пусть дни и продолжали становиться длиннее. Его младший брат — младший брат, что своим поведением всё сильнее раздражал и Бена, и, казалось, всю остальную семью — вновь прогуливал колледж. Это не было чем-то новым для него, так что он совершенно беззастенчиво прогуливал на глазах у всего дома и всей семьи, показательно так никуда и не выйдя в этот день. Бен бросил невнятное приветствие матери, коротавшей время в гостиной за просмотром телевизора, совершенно позабыл представить Аарона и поспешил на кухню. Ужасно хотелось есть. А ещё, помимо голода, Бен никак не знал, как именно Аарона следует представить. Когда-то они договаривались, будто смысла скрывать отношения нет, однако Бен за все восемь недель так ни разу и не поднял подобную тему в разговоре с семьёй. Он вообще не говорил об этом никому, кроме Джона и, должно быть, самого Аарона. Представлять его как «своего парня» было бы не столько глупо, сколько неосмотрительно и слишком нагло — человек впервые появлялся в их доме, и оказывалось, что Бен любит его. Бен очень надеялся, что не оказывалось. Подобное заявление могло бы ошарашить, шокировать, поднять панику или вызвать лавину ненужных и бессмысленных вопросов, которая их бы и погубила. Так что Бен, собравшись с духом, заглянул в гостиную и сказал: — Мам, это Аарон. Его мать кивнула, так и не взглянув на сына. — Как думаешь, может, всё-таки сказать ей? — практически одними губами прошептал Бен, стоя в арке, что являлась входом в гостиную, и глядя на Аарона. К счастью, его голос для любого другого человека, находящегося на расстоянии вытянутой руки, заглушал шум телевизора: то ли выпуск новостей, то ли прогноз погоды, но совершенно точно ничего интересного. Аарон нерешительно пожал плечами. — Можешь сказать, когда я уйду, — предложил он. — Только если она сама к этому времени всё не поймёт. И всё же Бен надеялся, что она не поймёт. Тихо и вместе с тем торопливо по узкой лестнице они поднялись на второй этаж, где и располагалась комната Бена. Он открыл дверь, жестом оградил от прохода и царящего внутри полумрака Аарона и то ли крикнул, то ли шикнул, едва заглядывая внутрь: — Пиздуй в свой колледж! Быстро свалил отсюда, ко мне Аарон пришёл. — Ничего себе, человек! Я думал, трупы твоих друзей уже давно сгнили, — донеслось из глубины комнаты. — Пиздуй в колледж, идиот! Хоть до посинения там сиди. Мимо Аарона, похожая на огромного таракана, прошмыгнула чья-то тень и скрылась на первом этаже. Он тактично решил об этом не спрашивать. Внутри комнаты одним щелчком выключателя вдруг стало неожиданно светло. Так светло, словно никто никогда и не ожидал от этой комнаты подобной яркости освещения, не возлагал особой надежды, ни за что бы не пришёл читать, потому что портить зрение чтением в полумраке — однозначно не лучшая идея. Открытые шторы были бы излишними, да и создавалось впечатление, что те редко раздвигались в принципе. Одна их часть была придавлена кроватью Бена, стоявшей в углу комнаты, непременно рядом с окном (что иногда доставляло свои неудобства), а возле второй стоял рабочий стол, которым, впрочем, редко пользовались. Бену он был без надобности, а его младший брат предпочитал учебникам телефон. Бен каждый раз поражался, как его ещё не выгнали из колледжа. Как его брат вообще оставался жив. Видимо, иногда канадцы бывали слишком добры. С другой стороны, собственный младший брат уже и не слишком волновал Бена. На часах была половина шестого, и он нисколько не был озабочен тем, что в это время отправил его в колледж. Учиться ведь никогда не поздно. Кровать Бена не заправлялась уже несколько лет. Иногда, с переменным успехом, на ней спала их собака, иногда — сам Бен, и сложно было угадать, кто окажется победителем следующим утром. Старое постельное бельё, которое никак не доходили руки сменить, лишь сильнее смялось под не таким внушительным весом Аарона и весьма стабильным весом Бена, когда они оба оказались на кровати. События между открытием двери и их поцелуями будто бы напрочь отсутствовали. Совсем скоро одеяло — ещё тёплое, о котором вспоминали лишь среди ночи — оказалось сброшено на пол; открытое окно, о которое Бен то и дело очень неприятно ударялся спиной, когда пытался выровняться, было как можно скорее захлопнуто вместе со шторами; Аарон лежал под ним, и у Аарона снова поднималась температура. В этот раз они оба знали, что это точно не лихорадка. Бен сидел сверху, чувствовал выпирающие кости, с необычным для себя наслаждением убирал со лба чужие волосы и целовал Аарона. Волосы тот не стриг, должно быть, уже давно. — Знаешь, Аарон, — тихо начал Бен и оставил на его лбу очередной поцелуй, — ты был бы намного красивее, если бы срезал к чертям эти волосы. — И он криво усмехнулся. — А ты был бы намного красивее, если бы никогда не открывал рот. И был бы немым. Смех Бена утонул в чужой шее. — Тогда два вопроса, — он поднял голову и вполне серьёзно заглянул в карие глаза перед собой. — Как ты заразился ВИЧ, и хочешь ли ты секса? — Крайне неудачное переливание крови несколько лет назад, выигранный суд у этой убогой больницы, компенсация, и мой ВИЧ перетёк в СПИД. А я всё ещё жив. — А секс? — Только не с тобой, чувак. В любой момент что-то может пойти не так, и ты от меня заразишься. Всё такое ненадёжное, понимаешь? Замеревший, словно зачарованный, Бен моргнул и качнул головой. Ему абсолютно не хотелось думать о чём-то, что произнёс Аарон. Потому что Аарон совершенно точно не понимал, что несёт. — Аарон. — Неконтролируемым движением Бен вновь убрал волосы с его лба. — Шанс заразиться минимальный, а в презервативе — тем более. Если сделать всё нормально, то даже при большом желании не получится. — Я хочу заняться с тобой сексом, но... — Ты слишком идиот, да? Хоть по губам читай, но услышь меня, окей? Твоя болезнь ничего не значит и никогда не будет что-то значить для меня. Мне плевать на себя, слышишь? Мне насрать, меня всё это не волнует, мне нет никакого дела, это совершенно меня не ебёт, слышишь? Я буду закапывать своё здоровье так глубоко, как захочу, потому что мне насрать. — Заткнись нахер, — едва слышно, но с особой чёткостью произнёс Аарон. — Ты даже представить не можешь, что с тобой будет, и как именно оно тебя убьёт. — Аарон, в этом мире нет вещи, которая помешала бы заняться с тобой сексом, пока ты этого хочешь. Даже если у тебя будет ебаная чума, мне всё равно. Мне. Всё. Равно. — Всё равно, правда? — Аарон прищурился, неслышно набрал в лёгкие побольше воздуха и на одном дыхании произнёс: — Тогда приходи ко мне в субботу вечером. Я живу один. — Это всё замечательно, но у меня всё ещё нет твоего адреса. Аарон Соловонюк, двадцати трёх лет от роду, родившийся в Торонто, Онтарио, Канада, канадец в первом поколении и просто парень, который не слишком хотел жить, давно рассказал родителям, что болен. Более того, именно его родители настояли на тесте на ВИЧ, что совершенно внезапно оказался положительным. Аарон уже тогда знал, что едва ли будет лечить серьёзные проблемы со здоровьем. Так или иначе, о том, что его ВИЧ превратился в СПИД, он не сказал никому, кроме Бена. Аарон молча уехал из Торонто, вернулся в дом, который оставила ему в наследство бабушка, тратил сбережения на последние месяцы жизни и чувствовал себя... Вполне неплохо. Как для умирающего. Всё в его жизни должно было двигаться с бешеной скоростью. Времени оставалось так мало, что тратить его на что-то бесполезное казалось непозволительной роскошью. Так что он уволился с работы в Торонто, неплохой работы с перспективой карьерного роста и зарплатой, которую удавалось немного откладывать, сбежал из города в дом бабушки... И на этом всякое движение в его жизни приостановилось. Всегда, конечно, оставались отношения с Беном — странноватые, но, в целом, вполне приемлемые, и Аарон даже был доволен собой. Или чем-то, в чём он принимал непосредственное участие. Держать себя в руках было непросто. Нестерпимо хотелось вновь сорваться с места, уехать куда-нибудь в ещё большую глушь, оборвать все немногие связи и закупорить все знакомства в маленьких бутылках, оказаться совершенно одиноким в незнакомом месте. А там, быть может, к нему подоспеет и смерть. Аарон не особо торопил её. Его удерживал Бен. Удерживал откровенно ужасно, часто халтурил, однако с Беном хотелось просто проводить время вместе, находиться поблизости и иметь возможность смотреть на него. Аарон никогда бы не подумал, что с ним произойдёт подобное. И не только с ним, но в отношении к парню, когда он доживал, откровенно долго доживал свои последние недели, а внутри не мог дождаться, когда же вся его жизнь уже закончится. Он был абсолютно готов к смерти, и для любого, кто зашёл бы в его квартиру уже после, на холодильнике висела весьма подробная инструкция и небольшое, заверенное у нотариуса, завещание. Аарон жутко боялся, что не успеет что-нибудь сделать. Дома у Бена они откровенно дурачились. Разница в возрасте у них была едва заметной, настолько заметной, что, чтобы ощутить её, потребовались бы их паспорта. Очень долго в комнату Бена никто не входил и даже не стучал в дверь, чем был удивлён даже сам Бен — ему редко давали возможность отдохнуть... От кого бы то ни было. На улице уже стемнело, когда в дверь отчётливо постучали, а следом раздался крик: — Прячьте спайсы под подушку, но только не под мою, мне потом сны странные снятся! Я вхожу! Театрально закрывая глаза руками, внутрь вновь прошмыгнула безликая тень огромного таракана, в котором угадывались человеческие очертания. Тень поставила на зарядку телефон, забрала ноутбук со всеми проводами, которые смогла утащить, и скрылась в остальной части дома, закрывая после себя дверь ногой. — Он всё ещё слишком подросток, — снисходительно произнёс Бен, как только дверь за его братом захлопнулась. — Он мог несколько часов придумывать эту фразу только для того, чтобы сюда зайти, пока ты ещё здесь. Господи, да он просто обожает, когда приходит Джонни, да и самого Джона! С ума просто сходит. — Бен вздохнул. — Идиот. — У мальчика влюблённость, — чуть улыбаясь, тихо произнёс Аарон. — Господи, нет! Аарон кидался в него закрытыми фисташками и арахисом; делал кофе на совершенно незнакомой кухне (именно тот, похожий на отмокшую от их обуви грязь), потому что дома Бен едва мог на кофе смотреть; этот же кофе и разлил, когда по лестнице мимо него пронеслась собака и с крайней степенью счастья на морде забежала в комнату к Бену; играл с собакой, выбрасывая её игрушки через окно на улицу, а та, всё ещё необычайно довольная, носилась вверх и вниз по лестнице; ужинал лапшой быстрого приготовления, которую Бен принёс ему в половину девятого, и в этот момент стал на час ближе к смерти; и слушал бесконечные истории от человека, который теперь мог сойти за маленького злобного эльфа Санты, но только не за продавца в кофейне. Бен был злобным. Бен был агрессивным. Бен пакостничал. Бен воровал из супермаркета мелочь вроде маленьких пакетиков фисташек и сока, вафель по две-три штуки в упаковке, зубных щёток, исчезающих в карманах и рукавах куртки, пакетиков чая из запечатанных коробок, самого дешёвого туалетного мыла, зажигалок и жвачек с кассы, маленьких детских творожков, но никогда не воровал чего-то, что могло стоить больше десяти долларов. Десять долларов были его пределом. Он знал людей, которые выносили из магазинов дорогой коньяк или виски с эталоном невинности на лице, и Бен был не так уж и рад тому, что располагал подобной информацией. Эти кражи ничего не значили, и ему никогда за них не доставалось. Он не верил в свою безнаказанность и не верил в свою удачу, но он верил, что однажды, если не прекратит, его поймают, и тогда придётся несладко. Бен украл для Аарона кольцо за пятнадцать долларов — не больше, чем обычная побрякушка, бесполезная, просто милая. Пятнадцать долларов — сумма, которая в тот момент была с ним, и которой он запросто мог бы расплатиться, если бы его схватили за руку. Но его не схватили. В десять часов после полудня, когда Аарон всё ещё находился в его доме, а на улице отчего-то стало необычайно душно, Бен вспомнил о своём подарке. Достал кольцо из железной коробки из-под чая, что стояла на полке так давно, что никто не помнил, откуда та взялась, и со всей своей простотой отдал его Аарону. Они сидели на кровати и смотрели друг на друга, позабыв о времени и о том, что однажды появится необходимость идти домой. Аарон сразу понял, что кольцо украли. Неоднозначные разговоры ещё за несколько минут до этого теперь с потрясающей точностью наводили на подобную мысль, и Бен понял вопрос, так его и не услышав. — Я же говорил, что я — не хороший человек в твоей жизни, помнишь? Я стараюсь, нет, я, правда, стараюсь стать лучше, но всему нужно время, окей? — Просто улыбнись мне. На лице Бена отразилось полное непонимание. — Улыбнись мне, чёрт возьми, ты, мелкий ублюдок. Бен так и не улыбнулся. После подобных слов, звучащих абсолютно серьёзно, пропадало всякое желание выражать эмоции. Вместо этого он сжал руку с кольцом в кулак, схватил Аарона за плечо, ощутимо впивающееся в ладонь, и едва не повалил на спину. А следом за несколько секунд заставил себя остыть. Вымещать злость на Аароне было нельзя, на ком угодно, но не на Аароне. Он слишком любил Аарона, чтобы винить его в собственной непроходимой тупости. Бен мягко коснулся чужих губ своими. Что-то внутри него вопило, истошно и так, что закладывало уши, что сейчас в комнату вломится младший брат. Бесцеремонно. Без предупреждения. Для того, чтобы забрать телефон с зарядки. Они не закрывали дверь, не общались ни с кем из домашних, и по закону жанра кто-то просто обязан был войти в комнату как раз тогда, когда они целовались. Зайти и молча выйти. Бен очень ждал этого момента, целовал нарочито медленно, глубоко, надеясь, что кто-нибудь да зайдёт к ним, и всё от того, что ему невыносимо хотелось сказать: «Эй, вы, смотрите! У меня есть Аарон, и я даже люблю его настолько, что могу рассказать об этом любому, кто спросит!». Он тянул время, вновь и вновь возвращался к чужим тонким губам, не видя ничего, на ощупь нашёл руку с худыми пальцами, сжал её так сильно, что едва не захрустели кости. Он целовал Аарона, прислушиваясь к шагам на лестнице. Кто-то едва слышно ступал по ней. Быть может, отец вернулся с работы, быть может, мать решила проверить, как они там, быть может, младшему наконец-то понадобился собственный телефон по одной из множества причин. В момент, когда дверь открылась, Бен уже ни на кого не злился. Аарон ощутимо дёрнулся в чужих руках, словно вспомнил обо всём свете, что горел в комнате. Спустя секунду едва тёплая рука опустилась на его шею, и волнение ушло. — Дорогой? Бен испугался. Он испугался столь правдоподобно, что даже естественный испуг не заставлял бы верить Бену столь сильно. Он испугался так самоотверженно, словно сердце в его груди не отбивало учащённый ритм с того самого момента, как он услышал шаги на лестнице. Он испугался настолько похоже, как будто Аарону было сорок, а ему самому — двенадцать, и его мать действительно волновала каждая деталь в личной жизни сына. Ещё никогда в жизни по Аарону не было видно так хорошо, что он до такой степени не знает, куда себя деть. Бен быстро одёрнул от него руки, застыв с полуоткрытым ртом под взглядом своей матери, а Аарон казался столь отчаявшимся в принятии правдоподобной позы, что был готов выпрыгнуть прямо в окно. Благо, под окном росли кусты. По Бену же не было видно, какое облегчение он испытывал. Теперь не было необходимости в объяснении перед родными, потому что его мать — а Бен всегда в неё верил — всем расскажет и без него. Он не безосновательно считал, что его родные должны быть благодарны Аарону: в конце концов, он и Джон были последними людьми на всей чёртовой планете, которые удерживали его от поджога собственного дома. Аарон всеми силами старался не паниковать. Бен должен был всё решить. Кто-то должен был всё решить. Им или зададут самый глупый вопрос, какой только можно придумать, или дверь сейчас закроется из-за того, что матери Бена так же неловко, как и им. — Ебаный в рот, Бен... — на выдохе произнесла его мать. — Это фраза, которую я чаще всего слышу в свой адрес, — чуть улыбнулся Бен. — Я испекла пирог. Время позднее, но ведь никто спать и не собирается, так что я решила побыть нормальной матерью и испечь что-то для всей семьи. А сам ты ужасно бесишься, когда я что-то кричу тебе с первого этажа. Но что я вижу, когда захожу к тебе в комнату? — Это Аарон, мам... — Да мне насрать кто это, господи! — вспылив, она замерла на секунду и продолжила необычайно спокойным тоном: — Надеюсь, это временно. А Бен ответил ей про себя: «Так и есть». Его мать удалилась, так больше ничего и не сказав. Подавляя в себе огромных размеров желание сорваться с места и уйти домой, чтобы не смущать присутствием чужую семью, Аарон получил ободряющий хлопок по плечу от что-то совершенно невнятно приговаривающего Бена. — Она всегда такая. Не обращай внимания. — Его ладонь заскользила вниз по руке и разжала чужие пальцы. — Примешь мой подарок? Я обещаю больше ничего не красть. Честно. С внешней неохотой, но Аарон принял кольцо из его рук. Будто бы серебряное, однако Аарон знал, что оно не может стоить слишком дорого — в конце концов, с кольцом чуть дороже Бен мог и сесть за кражу. Даже в пригороде Торонто, однако хватало магазинов с видеокамерами. Или к Бену было совершенно невозможно подкопаться. Кольцо было самым простым, без камней, вставок, лишних рисунков, идеально ровное и абсолютно ничего не выражающее. Аарон едва не спрятал его в карман. Одёрнув себя, он недолго раздумывал и всё же надел кольцо на безымянный палец. Правда, правой руки. Бен не смог сдержать улыбку, наблюдая за развернувшейся сценой. — Если хочешь, я сварю кофе, — предложил он. — Или можем просто уйти. Только половина одиннадцатого. — Тебе завтра на работу, — аккуратно напомнил Аарон. — Какая разница? Вставай, пошли! Бен схватил его за руку, потянул на себя, выдёргивая с кровати, на ходу, словно набирая разгон, схватил лёгкую кофту, ведь на улице холодало ночью, и выбежал на узкую лестницу, невидимой силой потянув Аарона за собой. В Аароне не было ни сил, ни желания сопротивляться. Бен вытолкал его на улицу, не столько силой, сколько непрекращающимся потоком сбивающих с ног слов обо всём на свете. Бен не замолкал. На улице было действительно прохладно. Бен оставил его на крыльце собственного дома с видом на горящие окна ряда домов напротив, завораживающим и невероятно спокойным. А сам выбежал буквально через пять минут с двумя кружками кофе в руках, ещё горячими, но сделанными из чего-то, что можно пить, не опасаясь за своё здоровье. По крайней мере, Бену. Если он не покупал хороший кофе, не значит, что в доме его не было. Бен знал, что его мать и, быть может, отец, если тот ещё не отправился спать, смотрели на них из окон. Смотрели на Аарона в футболке, на татуировки на его руках и на чуть выглядывающую татуировку на спине, на то, как их сын жался к нему под порывами ветра и на то, как они сидели на ступеньках, молча пили кофе и даже не оборачивались, пусть и чувствовали эти взгляды на себе. Бен знал, что его родители не были теми людьми, которые могли бы вынести Аарону одеяло. Бен знал, что этого не сделал бы даже младший брат. Младший брат наверняка уже всё знал. Кофе не согревал, но согревал Бен под боком. Ещё через несколько минут он вынес Аарону свою толстовку, а его топот по лестнице был слышен даже на улице. Казалось, на соседней. Холодало всё сильнее, и мать Бена, устав от наблюдения из окна за собственным сыном, отправилась на кухню. Он не знал, который был час, когда пришлось отпустить Аарона домой. Именно отпустить: тот всё настаивал, что Бену завтра рано открывать кофейню, он смущает всю его семью, и ему самому нестерпимо хочется спать. Бен не верил ни единому его слову. По возвращению домой, Бена ожидал серьёзный разговор с матерью, в конечном итоге пришедший к вещам, о которых она забыла поговорить с сыном, когда тому было одиннадцать. Она никогда не была против всех девушек, что, обычно, не задерживались с Беном дольше месяца, и имена которых чертовски быстро вылетали из головы; однако она оказалась весьма категорично настроена против Аарона: отчасти потому, что тот был парнем, отчасти из-за его внешнего вида, не внушающего доверия. В её глазах Аарон выглядел или как больной СПИДом, или как наркоман, что чрезвычайно к этому близок. Бен не сказал ей на это ни слова. Иногда Бену Ковалевичу, двадцатидвухлетнему продавцу кофе из кофейни в центре одного из пригородов Торонто, казалось, что вместо родителей и младшего брата он имеет трёх детей. В свои двадцать два. Его отцу, должно быть, было девятнадцать. Он поступил в университет, и в этот непростой период пытался совмещать учёбу и работу, чтобы поскорее съехать от своего не слишком успешного «отца» — Бена. Так что сам отец Бена постоянно пропадал то на учёбе, то на работе, приходил домой, ужинал и тут же ложился спать, потому что времени на нормальную жизнь катастрофически не хватало. Он не слишком интересовался жизнью дома, однако зарабатывал деньги. Матери Бена было четырнадцать. Ей категорически не нравилась новая «мама», которую для их семейства подыскал Бен, и она не стеснялась открыто это демонстрировать. Она закатывала истерики, пыталась уберечь «отца» от заведомо неудачного брака, и не имела ни малейшего понятия о ситуации, в которую так хотела вмешаться. Для начала, её не устраивало знакомство, точнее, его отсутствие, с новой «мамой». Её не устраивало и то, что Бен не спешил с ней советоваться. В конце концов, она не слишком легко воспринимала перемены. Ах да, их новая «мама» оказалась мужчиной. Младшему брату было от четырёх до шестнадцати. Он сломя голову нёсся к другу семьи Джону, стоило тому появиться на пороге, и он совершенно не любил своего «отца», считая своим долгом иногда об этом напоминать. Он громко слушал музыку, прогуливал учёбу, однако был весьма признателен и едва не вилял не имеющимся у него хвостом, когда Бен покупал ему мороженое. В такой семье Бен Ковалевич и жил. Жил, и до смерти хотел из неё сбежать. Девятнадцатилетний студент, возможно, и смог бы жить с четырнадцатилетней девчонкой, собственницей и эгоисткой, но только не в том случае, если бы у них появился четырёхлетний ребёнок в переходном возрасте. Всё держалось на Бене — с таким же успехом многоэтажка могла стоять на людях, а стены её могли быть сшиты между собой нитками. Бен не имел понятия, как всё держалось. И не имел понятия, как жил дом, когда он уходил на работу. Бен не хотел этого знать. Бен хотел, наконец, от всего этого отдохнуть.