Thanks Jon

В январе две тысячи восьмого года в одном из пригородов Торонто было, как и обычно, холодно. Тем не менее, самой Канаде, как стране, расположенной в том числе и за полярным кругом, было не привыкать. Температура расположилась в районе минус десяти градусов по Цельсию, и её, кажется, всё устраивало. Не так холодно для Канады, как было на севере, но так холодно, как могло быть для пригорода Торонто, и жителей устраивал именно такой минус. Опустись он хотя бы до минус четырнадцати, и люди непременно бы забили тревогу: без местного телевидения, однако со словами, которые непременно прошли бы через весь пригород и вернулись к тому термометру, что огласил новости. Ученики местной старшей школы радовались выпавшему снегу и морозам, что не были поводом для длительный и затяжных прогулок на улице, однако были поводом для кофе и чая среди занятий. Напитки они приносили с собой на занятия, и у учителей не хватало смелости упрекнуть их в чём-то, когда очередь в столовой просто не успевала дойти до них. Бену Ковалевичу едва исполнилось восемнадцать, он учился в последнем, двенадцатом классе школы, и на грядущую жизнь у него имелись весьма отчётливые планы. Бен Ковалевич был забавным парнем. Иногда невыносимым, несносным и непроходимым, а иногда — весёлым и с долей позитива относящимся к любой ситуации. Он умел думать критически, видеть положительные стороны, заставлять целый класс делать что-то сообща, планировать, учиться, возмущаться громко и чётко, выдвигать требования, привлекать к себе внимание, быть душой компании, находить к людям подход, уставать от ежедневной рутины, не спать ночами, пить за троих, зарабатывать деньги, по ночам пропадать на улице, контролировать младшего брата, готовить еду на одного, систематизировать задачи, анализировать ситуацию, успевать делать доклады в последний день, увиливать от работы, принимать молниеносные решения, сбегать с уроков, воровать мелочи в магазине, мечтать, любить, надеяться, строить планы и готовить кофе своим друзьям. Он был Беном Ковалевичем, который верил, что Иэн, учившийся в том же классе, был его судьбой. По крайней мере, не меньше, чем лучшим другом, которого ему подарила сама жизнь. У Бена Ковалевича, в целом, хватало друзей: одноклассники, с которыми он проводил время на занятиях, соседские дети, с которыми он вырос, люди с работы, где он пропадал в свободное время, друзья друзей и даже в какой-то степени Джон — парень, живущий по соседству, которого он знал с самого его рождения, и с которым иногда удавалось поговорить по душам, чему непременно сопутствовала бутылка красного вина. С самого своего поступления в старшую школу Бен Ковалевич откладывал деньги. Сначала он не слишком представлял, на что будет их тратить, однако через год в его класс перевёлся Иэн Ди'Сэй, найти общий язык с которым не составило труда. Бен и Иэн мечтали, и мечтали по окончанию школы уехать в Нью-Йорк. В январе две тысячи восьмого Бен влетел в класс, едва успев предварительно открыть дверь. Не сбавляя хода, он добрался до своего места, сбросил рюкзак на парту, а когда пожилой учитель повернулся к нему, обеспокоенный поднятым порывом ветра, что едва не растрепал его старательно зализанные седые волосы, Бен улыбнулся так, будто сидел на этом стуле уже целую вечность. Он не дышал, сердце бешено колотилось в груди от дороги, которую он пробежал от самого своего дома, и если бы он дышал, то делал бы это слишком выразительно. Однако Бен, как и обычно, привлекал излишнее внимание. — Что-то не так, Ковалевич? — скрипучим голосом поинтересовался у него учитель, неохотно оторвавшись от царапания доски мелом. — Всё в порядке. Бен улыбнулся ещё шире и начал дышать так, как дышал его щенок, когда Бен возвращался домой. Его грудь вздымалась столь выразительно и в столь учащённом ритме, что это заметил даже подслеповатый учитель. — Тогда где вы были в начале урока, когда я проверял присутствующих? — поинтересовался учитель. — Поднимал ручку, сэр. — Где же ваша ручка? — Боюсь, всё ещё на полу, сэр. В другой конец класса с совершенно характерным звуком улетела ручка. — И снова моя ручка. — Встаньте и поднимите её наконец! — учитель взмахнул рукой. Иэн, сидящий за партой позади, похлопал всё ещё тяжело дышащего Бена по плечу. — Я всё ещё рассматриваю вариант жениться на ком-нибудь в Америке. Это намного проще, чем выиграть грин-карту, — вдруг заявил Иэн уже по окончанию занятия, уместившись на подоконнике у окна. Подоконники в их школе были сделаны на славу, к тому же, с лихвой компенсировали отсутствие скамеек, на которых дети могли бы списывать друг у друга невыполненное домашнее задание. Так, будто что-то мешало им делать это прямо на полу. Не переставая, вокруг них разговаривали люди. Классы помладше, собравшись в кучу, смеялись так, что заглушили бы даже пожарную тревогу; группа молодых учителей, которых ученики любили за понимание, сочувствие и умение найти подход, кивала на детей в общем потоке и что-то указывала на бумагах, что они держали в руках; кто-то, окрылённые заигравшим в причинном месте детством, носились по лестницам и коридорам так, что, если бы не шум, смех и разговоры, их топот был бы слышен этажом ниже. В этом непрекращающемся празднике жизни Бен и Иэн едва слышали друг друга, и с ещё меньшей уверенностью — самих себя. Голоса друг друга практически звучали в собственных головах, и даже подобная странность воспринималась как должное. От кого-то слишком сильно пахло навязчивыми духами, словно их распылили под самым носом каждого, кто присутствовал в коридоре, кто-то через всю школу разносил приятный, но настораживающий запах булочек из школьной столовой, от кого-то, не слишком осторожного, несло сигаретами так, словно вся школа была огромной курилкой. — Совсем скоро будут результаты лотереи, успокойся. Всего-то подождать до весны. — Бен окинул взглядом движущуюся толпу учеников, отдалённо напоминающую течение в океане. — Если не выиграем, то тогда и будем думать, как и на ком жениться. — Он усмехнулся и выровнялся, закидывая на плечо рюкзак. — Пошли курить. С Иэном было о чём поговорить. Не только о переезде, лотерее на грин-карту или поиске такой работы, чтобы им разрешили въезд. Иэн великолепно разбирался в музыке и иногда, по настроению, писал её (действительно окончив музыкальную школу, а не так, как сложилось в жизни Бена, что он бросил учёбу, научившись основам), рисовал, умел петь, много читал, имел неплохое представление о мировом кинематографе и курил. Часто у Иэна рождались кратковременные хобби, и он говорил, что иммигрантам из Канады в Америке должны быть рады. В конце концов, канадцы — отличные ребята. А Бен, возможно, был красноречивейшим их представителем. Не слишком признанным, но показательным. Учёба уже не имела значения. Учиться им осталось полгода, и даже их семьи не переживали по поводу того, что дети могут не набрать нужные баллы в конце года, столь необходимые всем, кто собирался поступать, и чем начинали пугать родителей едва ли не с рождения ребёнка. Они бы обязательно выкрутились. Высшего образования в ближайшем будущем не предвиделось, и Бен убеждал всех, что сможет поступить и в Америке благодаря внутренним экзаменам, собственной сногсшибательной удаче или Божьей помощи. Хоть что-то, но должно было сработать. Иногда ему везло. В свободное от учёбы время Иэн самостоятельно занимался французским (вроде кратковременных и будто бы неосознанных поездок в Монреаль, Квебек), работал репетитором для детей, чьи родители не желали отдавать их в обычную музыкальную школу, однако доверяли парню вроде него, когда диплома, наличия инструментов и рекомендаций было достаточно, и изредка рисовал на заказ за символическую плату. Иэн мог бы даже давать свои небольшие концерты, если бы в этом был смысл. Они пили кофе из автомата, стояли на лестнице, всем своим видом сообщая, что нет, они не мешают общему движению, и обсуждали «Брюса Всемогущего» с тем восхищением, словно фильм вышел лишь вчера. Однако за всё время он не стал ни на кадр хуже. Из окна лестничной площадки между вторым и третьим этажом школы они видели снег и яркое, бьющее по глазам, однако совершенно не греющее солнце. Снежинки стремительно опускались на землю, а подросшие, но всё ещё дети стремглав неслись на улицу, сшибая всех и каждого на своём пути. Двенадцатые классы играли с учителем физкультуры — в целом, забавным парнем, если дать ему в руки снег и показать, кто является их противником на сегодня, и даже Стивен Харпер не смог бы их отвлечь. С загадочным видом Бен размешивал сахар в своём стаканчике. — Пойдём к остальным? — кивнул он в сторону окна. И Иэн согласился, залпом выпив оставшийся кофе, и засмеялся. Бен засовывал ему снег за шиворот, нахлобучивал снеговую шапку, бросался снежками так, что Иэн не мог и вздохнуть, и смеялся, заливисто и так громко, что его слышал каждый. Смех Бена Ковалевича пробирался сквозь стены падающих снежинок, невольно заражая каждого, кто рискнул бы за ним наблюдать. В тот день они вернулись в класс мокрые с ног до головы. С обуви стекала вода, снег, спрятанный под свитерами, растаял в тепле, шапки можно было выжимать, и только сухие учебники в их руках выдавали происходящее с головой. Среди остального мокрого класса, выглядящего так невинно, что им позавидовали бы и актёры из школьного театрального кружка, лишь они вдвоём стояли у доски, а учительница истории с вынужденной строгостью отчитывала их за безответственность и опоздание. Бен и Иэн смеялись, переглядывались, давили кивки в шарфах, снять которые попросту не было времени, а их смешки смешивались со смехом остального класса. Их класс не был семьёй, тем не менее, все они каждую зиму, стоило выпасть снегу, становились так близки, как никогда — одиннадцатый класс не простил бы им разлада в рядах, когда снежная битва между уроками начиналась вновь и вновь. В апреле две тысячи восьмого года стали известны результаты лотереи на грин-карту, документы для которой люди подавали ещё осенью две тысячи шестого. И Бен Ковалевич тоже их подавал. Однако выиграл Иэн. От радости он буквально не знал куда себя деть, и, казалось, потерял всякий смысл существования на ближайшие несколько часов. Бен радовался за него. Действительно и искренне радовался, потому что уехать в Америку было мечтой и Иэна тоже, а с грин-картой препятствий практически не было. Они копили деньги уже три года, и репетиторство приносило Иэну неплохие деньги. Возможно, даже такие, на которые можно жить. Иэн не знал. Он совершенно не знал, что делать с удачей, которая наконец ему улыбнулась, и вся его жизнь вдруг рухнула. Всего на несколько минут, но рухнула, и он сидел, будто поражённый молнией, почти не моргая, когда у Бена откуда-то появились силы, чтобы радоваться за него. Бен взмахивал руками, принимался варить кофе (чтобы взбодрить лучшего друга), расхаживал по комнате, и именно у него нашлись эмоции, чтобы рассказать о случившемся родителям Иэна. Через несколько дней Иэн предложил ему пожениться. Грин-карта давала возможность привезти в страну супруга, даже если брак был заключён после выигрыша, и Иэн считал, что попросту не может бросить Бена в Канаде. Бросать Бена в Канаде отчаянно не хотелось, будто он оставлял половину себя самого. У него были деньги на билет и первое время, и совсем скоро учёба должна была закончиться, однако Бен... Бен не имел никакой возможности въехать в Америку, по крайней мере, легально. Иэн не знал, насколько серьёзен был в своём предложении, должно быть, совсем обезумев. И Бен лишь посмеялся над ним. — Боюсь, моя семья не поймёт меня, если в восемнадцать лет моей женой окажется... Индус по имени Иэн. — Индус с грин-картой, попрошу! — Иэн издал некое подобие смешка. Смешок оказался чрезвычайно нервным. — Я же не смогу уехать без тебя, чувак. Что я там буду делать?! Играть в метро на гитаре? — Это лучше, чем оставаться здесь. — И оставаться здесь нельзя. Провезти тебя багажом? Через несколько дней Бен сказал ему: — Может, мне повезёт в следующем году. До весны две тысячи девятого было ещё далеко. Бен забирал последние свои документы из старшей школы не с тем торжеством, которое ожидалось от столь весомого в жизни дня. Впереди его поджидала взрослая жизнь, и Бен никак не мог представить, куда она его заведёт. Его девушка (спустя четыре года Бен никак не сможет вспомнить её имени) классом младше радовалась за него и поздравляла, пророча то большое будущее, то стабильную и совместную жизнь в пригороде Торонто. Она имела некоторое представление о том, чем собиралась заниматься после школы, однако всё ещё не представляла, как её закончить. Тем не менее, Бен по-прежнему не хотел оставаться ни в пригороде Торонто, ни в самом Торонто, ни в Канаде. Больше всего на свете он хотел поехать с Иэном, пусть Иэн и утверждал, что не бросит его здесь. Иэн попросту не мог бросить его одного, не после всех разговоров о дальнейшей жизни. Дальнейшая жизнь наступала прямо сейчас, и Бен понимал, что в Америку он сможет попасть только на недельный отпуск. Родители Бена предлагали ему подать документы в университет, чтобы продолжить обучение и ненадолго, но задержаться в Канаде. «Канада не так плоха, как ты думаешь, дорогой, — говорила ему мама. — Здесь много перспектив, и ты сможешь найти хорошую работу в Торонто, когда университет поможет тебя трудоустроить после учёбы. Торонто — огромный город». Его девушка говорила примерно то же самое, иногда переходя на планы об их совместной жизни. Бен отчаянно не хотел оставаться в Торонто. Каждый раз, когда они с Иэном разговаривали о том, что будет после окончания школы, и как будет выглядеть их переезд, они, отчего-то, полагали, что всё придумается само собой. Идея вдруг появится из ниоткуда, на них снизойдёт озарение, и вот они уже стоят в очереди на посадку в самолёт до Нью-Йорка. Озарение всё не приходило. Заканчивался июнь, и Бен начинал всё сильнее злиться на себя, а идея поехать в отпуск, чтобы потом инсценировать свою смерть, не казалась такой уж плохой. Он ходил домой к Иэну с бутылками пива, и Иэн убеждал его, что всё по-прежнему в порядке. Он убеждал, что точно не бросит его в Торонто, что просто не сможет жить дальше, если его лучший друг вдруг окажется брошен, словно собака под дождём. Иэн не мог позволить себе уехать. Его родители ни на чём не настаивали, не торопили сына, давали греметь гитарой по ночам и пропадать где-то с Беном. Они давали Иэну курить на крыльце с шестнадцати лет, разрешали подавать документы на лотерею в получении грин-карты, разрешали уехать с Беном в Нью-Йорк. На самом деле, Иэн не особо их спрашивал. За июнем закончился и июль, и август, и наступила осень две тысячи восьмого года. Бен не знал, куда себя деть. Взгляни он на лето этого года хотя бы через несколько лет и со стороны, его поведение походило бы на метания золотой рыбки по маленькому аквариуму. Он не представлял, стоит ли увольняться с работы, бросать девушку, подавать документы в университет или искать жильё в Торонто. Он не знал абсолютно ничего. Среди ночи он не вспомнил бы даже своего имени. В один день Иэн уехал. Бен догадывался о том, что Иэн перекупил билеты у кого-то, кто уехать бы в этот день не смог, и сорвался с места столь неожиданно, что о его отсутствии сообщала лишь записка, оставленная родителям на обеденном столе. Иэн забрал и его деньги тоже. Все деньги, что он копил с девятого класса и прятал дома у Иэна, потому что младший брат запросто мог подворовывать даже без злого умысла. Иэн уехал. Он никак не мог осознать, что Иэн уехал, уехал без него и не возвращался уже четыре года. Что-то внутри Бена продолжало ждать Иэна даже спустя столько лет. Казалось, он ждал бы его всю свою жизнь. Однако в тот день, девятого сентября, Бен этого не знал. Он пошёл в круглосуточный супермаркет поблизости, расположенный как раз между его домом и домом Иэна, взял пару бутылок вина и неторопливым шагом побрёл домой, борясь с нарастающим желанием разбить вино об чей-нибудь забор, чтобы хоть на секунду, но ему полегчало. Легче не становилось, сколько бы он ни шёл. Возле соседнего дома на бордюре сидел Джон. Бен знал Джона с самого детства, но они никогда особо не общались, скорее, они изредка здоровались. Общение было им ни к чему, и Бен к нему не стремился. Джон сидел под окнами собственного дома и курил, с задумчивым видом разглядывая свою тень и тень от забора. — Эй, эй, Бен! Ковалевич! — крикнул он, когда Бен прошёл мимо. Цвет его лица был всего на несколько тонов светлее асфальта. — Что случилось, чувак? Бен обернулся и попытался улыбнуться. — Не заметил, что ты вернулся. Куда-то уезжал? — Да, на лето ездил в Торонто к девушке. Так что случилось, мужик? Не улыбайся, говори! Бен остановился. Солнце в небе торопливо опускалось за горизонт, и спину уже не жгло от солнечных лучей. Бен в упор смотрел на Джона, а тот молча ожидал какой-нибудь реакции. Всё внутри Бена было океаном. Океаном бескрайним и безграничным, без конца или начала, тихим океаном поражающих воображение размеров. Тёмные и глубокие воды затаились, ожидая приближения бури. Бури не следовало. Однако тишина, повисшая внутри Бена, разъедающая его, словно он слышал собственное дыхание и отголоски бегущей по венам крови, нагнетала. Он произнёс что-то, что никак не желало укладываться в голове, тем не менее, было суровой правдой. В океане пробуждалось чудовище. — Иэн уехал. — Тот парень, Ди'Сэй? Разве ты не хотел уехать тоже? — Он меня не спросил. Ещё, блять, и спёр мои деньги. А было там прилично. — Всё понятно, — Джон кивнул и похлопал по бордюру рядом с собой. — Садись. Садись, выпьем, и ты мне всё расскажешь. Бен тяжело опустился на землю, едва не разбив вино о бордюр. Ножом из своего рюкзака вскрыв бутылку, он сделал несколько самозабвенных глотков. Надо было брать что-то покрепче. Его похлопали по спине и приобняли за плечи. Бен прошептал: — Спасибо. Спасибо, Джон.