Мой.

- Ты..? – Рейна вздрагивает, а внутри все вдруг обдает каким-то необъяснимым жаром, и неожиданно становится очень и очень страшно, - что-то с Еленой..? - Нет, - Деймон слабо качает головой и прислоняется к дверному косяку, - с твоей сестрой все в порядке. - Тогда что ты… что ты здесь делаешь? - Хочешь мороженого? – синие глаза пристально смотрят на нее, и Рейна даже слегка отстраняется от неожиданности. - Чего? - Мороженого, - Деймон беззаботно пожимает плечами, - знаешь, такое холодное и… сладкое, - его голос немного хрипнет, а Рейна начинает судорожно следить за тем, как она вдыхает и выдыхает воздух, чтобы дыхание ни в коем случае не сбилось и не выдало ее. - Почти час ночи… - она нервно разводит руками и почему-то начинает усмехаться тоже очень натянуто и как-то… неуместно. - У вас, что, нет круглосуточных магазинов? Я видел один пока ехал сюда, - Деймон указывает рукой куда-то вглубь городка и вопросительно смотрит на Рейну, - там, у дороги. Высокий, широкоплечий, красивый. На мгновение ей кажется, что он сошел со страниц какого-нибудь модного глянцевого журнала, и все женщины на свете совершенно точно должны быть в него влюблены. Слишком благополучный для нее. Слишком холеный. Слишком красивый. Рядом с ним должен быть кто-то… Елена подходит. Кто-то более нежный, кто-то более живой, кто-то, кто способен оценить мороженое посреди ночи. Его бледное лицо, практически, канонически красивое и такое точеное, словно, не созданное природой, а, сделанное кем-то из самого дорогого на свете фарфора, непослушные волосы, черные, как воронье крыло, горящие синие глаза, губы, к которым так и хочется прикоснуться. И эта ночь, черное небо за его спиной, редкие огни спящего Мистик-Фолс. Все слишком нереально. - Зачем ты приехал? - Идем, - он улыбается, шагает вперед и берет ее за руку, - купим мороженое, тогда расскажу. *** Джо вздрагивает от какого-то непонятного, чужеродного звука, который неожиданно режет воздух вокруг, резко поднимается на руках, и еще пару секунд судорожно соображает, что же только что произошло. Рядом начинает ворочаться Рик, отвратительный звук никуда не уходит, и Джо, наконец, понимает, что это в темноте и тишине ночи, не замолкая, «поет» ее телефон. И позвонить ей в такое время, совершено точно, может только один человек. - Мам, ты с ума сошла?! - Дочь… - голос Лили такой, что кажется, на ее глазах только что упал метеорит, и Земле с минуты на минуту придет конец, - дочь, я кое-что поняла. - Сейчас два часа ночи… - Это срочный разговор! – Джо недовольно закатывает глаза, и, понимая, что так просто прекратить этот срочный разговор ей не удастся, вздыхая, поднимается с кровати и выходит из спальни, чтобы не разбудить мужа. - Ладно, что произошло? - Я кое-что поняла… и тебе это не понравится. - Пожалуйста, говори уже, и я пойду спать. - Как ты можешь спать, когда твой сын в опасности?! – Лили вскрикивает, а Джо только обреченно вздыхает. - Мама, Стефан спит в своей постели. - Спит. Спит… но с кем?! - Мам… я понятия не имею. Какая мне разница, если я все равно больше никогда ее не увижу? - В том-то и дело… - Да, в чем?! - Он всем стремится быть похожим на Деймона. Но Деймон старше. Он взрослый. И у него были… бывали нормальные отношения. Стефан тоже уже не ребенок, но он еще мальчик… - Мама… - Не спорь со мной, конечно, мальчик! И Деймон еще мальчишка, просто постарше. - Мам, мы можем обсудить это утром? - У меня болит сердце. - Выпей валидол и ложись спать. - Валидол мне не поможет! У меня болит сердце за наших мальчиков. Я боюсь, что они никогда не смогут построить нормальные семьи. Они слишком залюбленные. Слишком избалованные. И в том, что они такие, виноваты мы, дочь, - ее голос начинает дрожать, и кажется, что женщина сейчас заплачет, - это из-за нас у них никогда не будет нормальных семей… детей… собаки с оттопыренным ухом. - Боже… - Джо обессилено опускает голову на руки, - теперь я понимаю, почему Деймон занес твой номер в черный список. - Это серьезно, дочь, и… - на секунду она затихает, а Джо, инстинктивно чуть отводит телефон от уха, - в каком смысле мой номер в черный список?! Так вот, почему я не смогла дозвониться до него?! Гаденыш! - Мама… - Я лишу его родительского благословения! - Мам, оно ему не нужно. - Я лишу его наследства! - Туда же, куда и твое благословение. - Я… - Мам, успокойся, - Лили, наконец, затихает, и Джо облегченно выдыхает, понимая, что на этот раз ее уши, может быть, все же останутся целыми, - скажи мне, что на самом деле произошло? - Я так боюсь за него… - Лили едва не плачет, но ее слова уже спокойные не напряженно нервные и не восторженные, - так боюсь, Джо…каждый раз, когда он не отвечает на звонки, мне кажется, что с ним что-то случилось. Что с моим мальчиком что-то произошло, а я… - она прерывисто вздыхает, отчаянно глотая воздух, - а я далеко и ничего не могу сделать. Я каждую секунду боюсь, что больше не смогу защитить его. - Мам… Дей давно вырос. - Я знаю… - голос матери становится совсем тихим, словно, садится, и Джо понимает: она все же заплакала, - и я боюсь этого. Я сильнее всего на свете боюсь за него. - Я тоже. Это была правда. Не муж и не сын, не она сама, а почему-то именно Деймон всегда оказывался на первом месте. И боялась она сильнее всего тоже именно за него. Только почему-то старалась не произносить этого вслух, очевидно, опасаясь, что еще больше встревожит этим свою и без того беспокойную маму. Именно Деймон чаще всего снился ей по ночам, а, если она и просыпалась в холодном поту, то чаще всего от того, что с ее любимом братом в этом самом сне случилось что-то ужасное. Именно о нем она думала двенадцать лет назад, когда, попав в ужасную автокатастрофу, яростно отстегивая ремень безопасности, камнем летела с моста. Она знала, что о Стефане позаботятся Рик и ее родители, знала, что муж это переживет, знала, что мама и папа рано или поздно справятся с болью, но Деймон… слишком хрупкий, слишком любимый, слишком ранимый. *** - Больше всего на свете люблю мороженое, - Деймон откусывает половину большого белого шарика и с аппетитом жует его, жмурясь от холода, который сводит зубы, - в детстве ел его тоннами. А мне было нельзя. Больные гланды. И я был постоянно охрипший. Зато счастливый. - А родители тебе не запрещали? – Рейна вопросительно косится на него, и с удивлением отмечает, что на вид он, действительно, абсолютно счастлив. - Неа. Они мне вообще ничего не запрещали. Он откусывает еще и даже блаженно жмурится от удовольствия. На чуть припухших, постоянно, словно, усмехающихся губах остается ванильное мороженое и крошки от вафельного рожка, и на секунду Рейна перестает дышать, понимая, что не может оторвать взгляд от этой весьма странной и, казалось бы, совсем несексуальной картины. Деймон облизывает губы, резко наклоняет голову и в последний момент успевает слизнуть капельку с низа рожка, прежде, чем она упала бы ему на джинсы. - Да, еще я в детстве постоянно пачкался. - Видимо, с тех пор мало, что изменилось… - Нет, серьезно, - он весело смотрит на нее, а она почему-то отводит глаза, - когда мне маленькому давали арбуз, то сразу сажали с ним в ванную. - Я так понимаю, ты был любимцем в семье. - Не то слово. Они снова замолкают, Деймон, наконец, доедает свое мороженое, долго озирается по сторонам, в поисках мусорного бака, наконец, находит его, выбрасывает салфетку, возвращается к Рейне и случайно касается ее руки своей. Она вздрагивает, моментально отдергивает руку и смотрит на него как-то очень напряженно и даже немного… опасливо. - Прости. - Да ничего. Опять повисает молчание, и Деймон, по своему обыкновению, запустив пальцы в волосы медленно, но уверенно превращает свою прическу в воронье гнездо. - А ты что любила в детстве? - Хлеб, - тихо отзывается Рейна, и он хмурится, непонимающе глядя на нее. - В каком смысле? - В прямом. Мама постоянно худела, и у нас в доме никогда не было хлеба. Я ела его, когда приходила в гости к подружке. Мне казалось, что ничего вкуснее на свете просто не существует. - Мне… - Деймон останавливается, перегораживая Рейне дорогу и пристально смотрит ей в глаза, - видимо, пора возвращаться в Уитмор. Утром очень много дел. - Ты ехал час, чтобы поесть мороженого? – она удивленно приподнимает бровь, а он только слабо улыбается в ответ. - Сорок минут. - Это меняет дело. - Меняет. Какое-то время Деймон молча не двигается с места, потом чуть поедается вперед и осторожно целует Рейну в щеку, едва касаясь своими теплыми мягкими губами ее разгоряченной кожи. - Я позвоню. - Не надо, - она пристально смотрит на него, и он покорно кивает - Хорошо, - его губ касается едва заметная улыбка, - не буду. *** - Иногда мне кажется, если я умру молодой, в этом будут виноваты ранние пары… -Викки поднимает на Елену совершенно несчастные глаза и жалобно смотрит на подругу, - нереально спать по два часа в день. - Может, стоит раньше ложиться? - Самая умная? Елена хихикает, вспоминая, как этой ночью Викки в четыре утра минут пятнадцать пыталась попасть ключом в замочную скважину их двери, пока, наконец, не сдалась, не седа на пол в коридоре и не начала скрестись, в отчаянной надежде, что соседка все же ее услышит. Она услышала. Впустила, помогла войти, раздеться и даже уговорила сходить в душ. В итоге, девушка легла только в начале шестого, и проснулась утром абсолютно разбитой и, конечно же, совершенно несчастной. По рядам не очень довольных и очень сонных студентов проходит быстрых шорох, и Елена даже не успевает сообразить, что случилось, когда ее запястье накрывает крепкая и привычно теплая ладонь Деймона. - Елена? – она вздрагивает, резко оборачиваясь к нему, - Елена… - Да? – ее щеки моментально вспыхивают, и она замирает, не отрываясь, глядя в его бездонные голубые глаза. - Велл сказала, что ты звонила мне. Почему-то он опять кажется ей нереальным. Примерно те же чувства она испытывала, когда впервые увидела его там, во дворе колледжа. Он снова был для нее кем-то, кто мог в одночасье разрушить все плохое, что было в ее жизни и помочь создать новую жизнь. Счастливую, хорошую, светлую. Жизнь, где ее не бросали и не предавали, жизнь, где мужчина, по имени Джон, которого она отчаянно не хотела называть отцом, не собирался в Европу, мотивируя это тем, что именно там, за океаном, существует единственный в мире исследовательский институт, где его уникальный талант ученого, наконец-то, оценят по достоинству. Это была правда. Ученым он, действительно, был гениальным. Но остальное… он не мог, а, скорее всего, не хотел, заботиться о своей семье, быть для них настоящей защитой и опорой. Он не был, да никогда и не стал бы, той самой пресловутой каменной стеной, о которой все так упорно твердили, но хуже всего было то, что ему и до живой изгороди было еще очень и очень далеко. В итоге, как только Рейне исполнилось восемнадцать, он и их мама благополучно уехали в ту самую вожделенную Европу, оставив двенадцатилетнюю Елену на шее единокровной сестры. Она тогда мало что понимала, но ее детского рассудка хватило на то, чтобы осознать: ее бросили. Кинули. Выбросили, как ненужную вещь, и вероятность того, что она когда-нибудь понадобится им снова, очень и очень мала. А потом Рейна тоже пропала. И, если родители, уезжая, отчаянно пытались ей хоть что-нибудь объяснить, долго говорили, заикались, краснели, приводили тонны крайне сомнительных, но все-таки аргументов, то Рейна… однажды она просто отвела Елену в дом своей подруги Кэролайн и ее милой мамы Лиз, поцеловала в щеку и ушла. Елена ждала ее весь день, потом всю ночь и весь следующий день. Понадобилась примерно неделя на то, чтобы осознать: сестра не вернется, а потом еще около месяца на то, чтобы с этим смириться. Большое и очень светлое окно в гостиной семьи Форбс, Елена ненавидела до сих пор, потому что именно в него она каждый день смотрела, в надежде, что рано или поздно Рейна вернется за ней. Она вернулась через год, и почему-то Елена ее не узнала. Вместо веселой, цветущей, всегда улыбающейся девушки, которая долгие 365 дней назад привела ее в этот дом, за ней пришел призрак, и именно этот образ сестры с проступившими венами и огромными синяками под глазами, почему-то навсегда отложился в сознании девочки. Вольной жизни не получилось. Елена понимала, что Рейне пришлось вернуться, а значит, пришлось и снова забрать ее домой, но это щемящее чувство, что ее предали снова, до сих пор не давало Елене покоя. - Елена, - она вздрагивает от голоса Деймона, - Елена, ау. - Да… а, да, - она, наконец, словно просыпается и начинает судорожно кивать головой, - звонила, но ты… ты был занят? Мне ответила Валери. - Я был на встрече, - Деймон слабо улыбается, краем глаза наблюдая за умопомрачительными гримасами Викки, - я часто оставляю ей телефон, ты не пугайся. - Хорошо. - Так, что ты хотела? - Я… - она неуверенно облизывает губы и ласково смотрит на него, - я хотела спросить, есть ли у тебя какие-то планы на выходные? - На выходные… - он хмурится, словно, вспоминая что-то, - а сегодня у нас..? - Четверг. - Вроде ничего особенного, - Деймон продолжает хмуриться, - а что? - У моей сестры День Рождения, - беззаботно отзывается Елена, а Деймон почему-то начинает реже дышать, - я подумала, если ты не занят, и не против, может быть, ты съездишь со мной? Ей будет приятно, и мне… мне тоже. Очень. - Конечно, съезжу, - его голос немного хрипнет, и почему-то он сам пугается этого, - когда? Пятница? Суббота? - Праздник будет в субботу, - Елена с трудом сдерживает радостную дрожь в голосе, - как и сам день рождения, но, если это возможно, я бы хотела поехать в пятницу, так как… - Хорошо, - Деймон резко кивает, а Елена с трудом сдерживается от того, чтобы не броситься к нему с радостными пищащими воплями, - у меня деловой ужин в семь. Это примерно на два часа. Я освобожусь и поедем. Так нормально? - Нормально! – Елена отчаянно кивает головой и, не выдержав, все-таки целует его в щеку, - спасибо. - Не за что.