Изгиб мысли

      «Может я что-то не так делаю? — Неторопливо размышлял Брагинский. — Репутация запойного алкаша есть? Есть. Поехавшего психа? Тоже есть. Так почему?...»       Он закончил мысленно загибать пальцы и беззвучно устало вздохнул, будто только что закончил выполнять непосильно тяжёлую работу. Его острый взгляд за секунду охватил всех участников приватной встречи в закрытой комнате ресторана, куда его пригласил Альфред, которого он «по чистой случайности» встретил на выходе из отеля. По крайней мере, он так думал, абсолютно не подозревая о том, что Джонс убил кучу времени на поиск информации о постояльцах едва ли не каждого отеля в городе, чтобы узнать, в каком именно из них остановился Брагинский. Было кристально ясно, что сообщение о неофициальном собрании Иван великодушно проигнорирует и ответит на него в лучшем случае через месяц, если будет достаточно терпелив в пролистывании сотни диалоговых окон, висевших в его телефоне в удивительном изобилии. Но когда Альфред убил два часа, наворачивая круги вокруг высокого здания, и состроил безмерно изумленное лицо, «неожиданно» наткнувшись на русского, у последнего не осталось ни малейшего шанса уклониться от прямой беседы. Тот, конечно же, внутренне в очередной раз обвинил себя в бесхребетности и неспособности сказать банальное короткое «нет», но, выдавив улыбку, попросил подождать его пару минут в машине. Было очевидно, как день, что Альфред Джонс не пользуется метро в девяносто девяти своих поездках из ста.       Пока был шанс, нужно было им пользоваться на всю катушку — так решительно провозгласил в своей голове Америка. Так он и поступил: пусть Альфред едва узнал Брагинского в светло-голубых джинсах и синей растянутой толстовке, ворот которой оголял его ключицы, аметистовый блеск глаз за чёрными солнцезащитными очки невозможно было спрятать. Таким образом, обменявшись неловким приветствием с Джонсом, Иван выслушал его предложение, согласно кивнул и вновь скрылся в холе отеля. Это был успех. Альфред всё время ожидания оттарабанил пальцами по рулю, гадая, на какой минуте он зажарится внутри своего авто — полностью опущенные стёкла не способствовали проветриванию салона, — прежде чем появится Иван. Место для парковки он избрал не самое удачное, но выбирать приходилось меньшее из зол. Благо Брагинский вынырнул из здания сравнительно быстро, сменив одежду на классическую белую рубашку и тёмно-серые выглаженные штаны, шею же закрывал непривычный чёрный короткий шарф. Америка тихо усмехнулся: даже холодный и непоколебимый Россия в какой-то степени не выдерживает летнюю жару, предпочитая нести пиджак на локте.       На соседнее сидение он плюхнулся, будто чем-то обижен.       «Надо было сразу волосы в чёрный красить.»       Иван проходит мимо витрины торгового центра и краем глаза цепляется за своё обновлённое отражение: его двойник на зеркальной поверхности имел чёрные слегка зачёсанные назад волосы, синие линзы, скрывающие цвет его глаз, и непривычно сдержанное выражение лица — он гарантировал, что настоящего Брагинского в нём никто не узнает. По левую руку от России возвышается знаменитая дубайская башня, но он, не замедляя шага, мчится только вперёд, гонимый важностью огромного списка дел.       Брагинского нервировал тот факт, что его так просто можно было выцепить из огромной массы людей, оторвав от тихого человеческого существования, и Альфред, выехав на главную дорогу, не стал разубеждать его в том, что это было совсем не просто. Иван лениво отметил про себя, что если уж и выслушает поток бреда в свою сторону, то хотя бы поест нахаляву: не то чтобы он был голодным, но почему бы и нет?       В общем-то он немного ошибался.       Всю дорогу до назначенного места встречи он взвешивал целесообразность своего согласия и то, насколько разумным будет выпрыгнуть из автомобиля посреди дороги, и несмотря на то, что Джонс пообещал приличия и цивильность собравшихся, ни на что путное Брагинский, учитывавший общий настрой созванной компании, не рассчитывал изначально. По этой причине он не был удивлён высокомерному приветствию Артура, злобно цыкнувшего и уткнувшегося в тарелку, суховатому и механическому кивку головы Людвига, что не поленился притащить какие-то бумаги даже на званый обед, и вежливой улыбке Франциска. Больше удивления читалось на лице Кику, и только Венециано и Романо с искренней радостью пожали ему руку. Мэттью не заметил никто. Хорошенько выругав себя за бесхребетность и сопутствующую безотказность, Иван наконец взял себя в руки, чтобы перевести дух.       Сразу же возникло ощущение, что семёрка организовала встречу для того, чтобы в очередной раз перемыть ему все кости, но Альфред не поинтересовался ничьим мнением и просто поставил всех перед фактом присутствия Ивана, смешав все карты. Брагинского в принципе мало беспокоила всеобщая неприязнь: купание в выливаемых на него помоях освежало и не позволяло расслабляться, что благоприятно сказывалось на его повышенном внимании к миру и словарном запасе — всё-таки без сарказма и иронии он бы не тратил ни минуты на выслушивание заунывных пластинок. Он галантно сел на отведённое ему место и окинул скучающим взором пустую тарелку.       «Зачем ты, еда, меня сюда заманила? До чего ты меня довела?»       Женщина, положив руку на плечо Ивана, держит перед ним телефон с проигрываемым видео националистских лозунгов, а он чувствует, как пристально и изучающе она следит за его выражением лица. Казалось, её карие песочные глаза досконально ищут в нём те эмоции, которые она хочет увидеть.       — Всю эту грязь я показываю тебя для того, чтобы ты не приведи Бог не начинал думать, будто кто-то будет хорошо к тебе относиться!..       Её ровные короткие волосы щекочут щеку, тихий хрипловатый смех — слух.       — Я знаю об этом и без твоих заботливых напоминаний, — спокойно отвечает Брагинский, не выдавая мимолётной горечи.       Он знает со стопроцентной уверенностью, что кропотливо препарировать его душу эта любопытная дотошная женщина с сединами в волосах в тридцать лет будет ещё долгие годы, и соглашается на это по своей воле: ему интересно то, что она там найдёт, в той же степени, что и ей самой, если не больше.       Повисла недолгая пауза, очевидно, из-за того, что главная повестка дня была сбита целиком и полностью. Ответственность за начало беседы, как и всегда, лежала на Людвиге, и по этой причине Кику устремил на него напряжённый ожидающий взгляд, чуть повеселив этим Франциска. Брагинский отсчитывал секунды до того, как немец соберёт мозги в кучку и разродится хотя бы парой заезженных фраз, и этой мыслью он беспощадно отвлекал того от лихорадочного перебирания списка актуальных мировых проблем в голове. Вид Ивана, как заметил Альфред, будто окаменел, стоило только губам примерить привычную улыбку, а мышцы под кожей превратились в мрамор, очертив скулы и линию подбородка. Он вошёл в образ, который из раза в раз демонстрировал иностранным государствам.       Россия улыбнулся своему двойнику в круглом зеркале так, как улыбался всем персонификациям: чуть приподняв уголки губ, не слишком доброжелательно, чтобы не наглели, но в то же время с толикой приветливости, чтобы развеять мрачную ауру якобы скрытой в нём угрозы. Каждый в любом случае навоображает то, что захочет увидеть.       — Мерзость, — произнёс сквозь зубы Иван, не изменив своему имиджу.       Он пообещал себе соблюсти приличие и задержаться на два часа и не более того, рассудив, что к концу этого времени глотки у благородных возвышенных господ будет раздирать от желания обсудить каждое его слово и действие наедине. Не то чтобы его совсем не интересовало, какую конкретно чушь о нём будут сочинять в этот раз, обвинив во всех прегрешениях рода человеческого, но был уверен, что предполагаемая новизна информации не стоила того, чтобы тратить на неё способность к слуху. Брагинский понадеялся, что при нём лично на стол переговоров выбросят хотя бы парочку едких фраз: иначе получается, что он зря пришёл и тратил своё время на этот дурной театр нескольких актёров. В дверях появились официанты, и началась подача главного блюда — стейка с овощами под винным соусом. Настроение России мгновенно улучшилось; Америка разделил его радость.       — Итак, — кашлянул Людвиг, — прежде всего мы собрались здесь, чтобы обсудить экологическую проблему…       «Вот же блять!»       Иван с глубоким вдохом закатил глаза, крутанув вилку в пальцах вперёд-назад.       «И ради этого я сюда припёрся?»       Брагинский чуть вскинул брови, взял себя в руки и впился ножом в горячее аппетитно пахнувшее мясо. Он старательно игнорировал нудное гундение младшего Байльшмидта, целиком и полностью сосредоточившись на еде.       «Я приличный, приличный! — Читал свою мантру Иван. — Сегодня я веду себя прилично, сижу прилично, говорю прилично! Такт! Вежливость! При-ли-чи-е!»       Он глубоко вдохнул и медленно выдохнул.       В последнее время из-за навалившейся работы Иван стал на удивление раздражительным и нервным, и сколько бы он ни пытался сдерживать себя, прекрасно осознавая, что окружающие не виноваты в его загруженности, не огрызаться у него получалось лишь через раз. К концу затянувшегося рабочего периода, он мог мыслить здраво уже через раз и по этой причине пропускал девяносто процентов звонков и сообщений от близких. Ночь он наконец-то встретил растянувшимся пятиконечной звездой на кровати, однако утро подкачало и разбудило его шумом шелестящих пакетов, громкими голосами и диким смехом без причины, что взвинтили отсыпавшегося Брагинского моментально.       — А ну завалили там свои ебальники! — Его хриплый голос срывался спросонья, а толком не открывшиеся глаза едва смогли разглядеть время на электронных часах. — Пять утра, блять! Первый выходной за два месяца, в которые я въёбывал день и ночь!… Паскуды, — рыча, он уткнулся носом в подушку и резким движением набросил одеяло на макушку.       За окном брезжил слабый предрассветный свет, медленно окрашивавший небо в нежные молочные и розовые тона, за стеной — прыснул и захохотал Ерден, его одёрнул Азамат.       — Спи нахуй! — Лаконично отозвался на его претензии Гилберт.       «Зелёная» повестка интересовала Брагинского в самую последнюю очередь: он это понимал так же хорошо, как и все присутствующие в комнате — стоило ему бросить один быстрый безобидный взгляд на вздрогнувшего Кику, как зародившееся в нём некоторое замешательство рассосалось само по себе. Пока Людвиг, Франциск и Артур из-под палки мусолили тему ветряных мельниц, их пользу и существенные недостатки, Иван чуть расслабился, безучастно ковыряясь в тарелке. Весь аппетит вдруг сошёл на нет. Его пустой взгляд и неугасаемая полуулыбка слегка напугали наблюдавшего за ним исподлобья Альфреда, и всё же Иван не выдержал и бесшумным движением достал из кармана телефон. Экран смартфона встретил его привычно длинным списком пропущенных звонков и десятками уведомлений о непрочитанных сообщениях.       «Скучновато. А когда уже меня обсудим?»       Кабинет Ивана вновь был залит смехом и абсурдными разговорами, в которых он не хотел принимать участия, однако Хунбиш так не считал.       — А я говорил тебе, что надо было спать с мужчинами хотя бы для приличия! — Надрывался над Иваном Ерден сквозь смех и наигранную серьёзность. — Глядишь и за своего сошёл бы в этой своей ненаглядной Европе! А ты всё с бабами своими носился! Спать с женщинами — ишь чего удумал! Ты что, хотел всем сказать, что ты их ещё и любил?       На пару секунд Брагинский в отчаянии положил голову на скрещённые перед собой пальцы, а Гилберт уже задыхался и хрипел от хохота, откинувшись на спинку стула. Он то держался за живот, то жаловался на боль в мышцах лица от не сползающей улыбки, и даже Иван тайно смеялся, всеми силами пытаясь сдержаться ввиду неприглядности затронутой темы.       — Я тебя уверяю, дело не в этом! — Запротестовал Россия, размахивая ладонью.       — В этом, в этом! — Снисходительно убеждал его Монголия, уцепившись за спинку его кресла. — Кстати! — Он хлопнул в ладоши. — Знаешь, какой сегодня день?       Иван знал наверняка, был абсолютно уверен в том, что последует за этим бессмысленным вопросом Ердена, а потому решил не ходить вокруг да около и играть в угадайку.       — Сто лет с того дня, как ты спрашивал у меня, не решился ли я спать с мужчинами? — Произнёс он сквозь зубы, ни разу не моргнув.       — Ты помнишь! — Взорвался Хунбиш громким смехом.       Байльшмидт уже лежал грудью на столе, отодвинув ноутбук, и умолял пощадить его живот и лёгкие.       — Так почему я до сих пор не сломал хлебало?       — Я быстро бегаю!       Иван сжал зубы, чтобы не рассмеяться, не замечая, что то же самое проделывают Альфред и Франциск: Джонс перестал пережёвывать овощи со своей тарелки, опасаясь подавиться, Франциск лихорадочно листал новостную ленту, зажав рот рукой. Они давно подозревали, что Брагинский был совсем не тем, кем предпочитал казаться окружающим врагам и рукопожатным партнёрам, но даже в самых смелых мечтах не могли вообразить его реальный взгляд на мир и то, как он ощущает в нём своё положение. Глупо было полагать, что длинными одинокими вечерами Россия плачет в подушку или смирно вышивает крестиком, забившись в мягкое кресло перед телевизором, денно и нощно строя планы по захвату мира. Судя по всему, ни одно государство он не воспринимал как потенциальную часть плана по мифическому воссозданию советской союзной семьи, тем более, ни одному из них не было места рядом с ним. За тем исключением, естественно, если эти персонификации не звались Гилбертом Байльшмидтом или Ерденом Хунбишем: на этом близкий круг прочно замыкался, а ещё более ближний включал только Наташу и Вука, которым он всецело доверял. Несмотря на подобную отстранённость и холодность Брагинского, Франциск всё же не сомневался, что сможет наладить с ним сколько-нибудь стабильно-позитивные отношения. Тем более, что Людвиг до сих пор жил и здравствовал, поэтому хоть одна тема для более чем близкого обсуждения у него с Иваном обязательно найдётся — злопамятность объединяла все без исключения персонификации. Нет ничего более душераздирающего для них, чем осознание того, что обрушивший на их головы море боли и страданий ублюдок продолжит безнаказанным ходить по земле, пожимать окружающим руки, будто ничего не происходило, и улыбаться коллегам на работе. Франция неведомым шестым чувством ощущал, что Россия просто ждёт подходящего момента для того, чтобы расквитаться с Германией. Кровь за кровь — в этом смысле они никогда не уходили далеко от первобытных дикарей.       Иван крутанул ручку между пальцами, сдержанно хохотнул и потёр глаза.       — А никакого другого КПП нет? — Безнадёжно бросает Россия.       — Нет! — Бросил на последнем издыхании Пруссия, и его ладонь встретилась с ладонью Монголии в оглушительном хлопке.       «Гадёныши!»       Обсуждение проблемы «зелёной» энергетики плавно перекочевало в наносимый вред несчастной экологии сельским хозяйством. Благополучно доев стейк и также благополучно пропустив мимо ушей всё, что было сказано Людвигом по поводу вездесущих ветряных мельниц и солнечных батарей, Иван хотел бы услышать что-то большее, решительнее и радикальнее, нежели пустые, как ему казалось, причитания о растущем в геометрической прогрессии поголовье домашнего скота, с отходами жизнедеятельности которого почва не справляется уже энное количество лет. Перечисление очевидных фактов наскучило Брагинскому, он почти меланхолично перевёл взгляд на сидящих по левую руку от него Романо и Венециано: оба едва ли не вставляли себе спички в глаза, лишь бы не заснуть за круглым столом от неуместности занудного бормотания младшего Байльшмидта.       Иван едва продрал глаза с последней попойки и, чувствуя себя ужасно помятым и уставшим, хлестал воду прямо из своего домашнего графина.       — О нет, зачем мне гомосексуальные контакты, когда жизнь имеет меня так сильно, что я не то, что сидеть — я стоять не могу! Иногда ещё и из-под палки в сознание прихожу от такой ебли, так что посторонний мужик в моей заднице будет лишним!       «А действительно, зачем? Я брезгую достаточно сильно, чтобы от одной мысли об этом меня затошнило.»       — Ну и зря… А теперь воды дай! — Хриплым голосом умоляет Ерден, на что Брагинский протягивается ему электрический чайник.       Без малейшего стеснения Хунбиш откидывает крышку и жадно припадает губами к горлышку, потому что сухость в горле царит нестерпимая, а голова слегка трещит от количества выпитого — обеденный резной стол красноречиво заставлен бутылками из-под различной крепости алкоголя. Ещё и Брагинский вздумал над ним издеваться…       «Собственно, если я этого не сделаю, то и день, считай, прошёл зря.»       Не выдержав гнетущей сонной атмосферы, Иван беззвучно выудил из кармана штанов телефон и пробежался глазами по длинному списку непрочитанных сообщений. Брагинский медленно пролистал диалоговые окна вниз, задержавшись на одном из них на несколько мгновений.       — Опять дело в женщине? — С толикой скепсиса медленно произносит Ерден.       Иван довольно хмыкает и не отрицает:       — Всегда.       «И не в одной.»       Сообщения от известной только ему женщины он прочесть не потрудился, упершись взглядом в край стола.       Девушка в руках Брагинского дёргается во все стороны, верещит от радости и дрыгает ногами, отчего нести её изрядно напившееся тело ему не совсем удобно. Ночной воздух усиливает исходящий от неё запах сладкого алкоголя, оправдывая немного неадекватное состояние, и тем не менее Иван оставался недоступен её нетрезвым выходкам, словно был неприступной крепостью.       — Угомонись! — Он осторожно чуть опускает её головой вниз и слегка трясёт. — Давай, успокаивайся!       Она хохочет ещё сильнее, верещит неприлично громко, крепко ухватившись за его шею руками, и когда Брагинский возвращает её в прежнее положение, прижимается к его шее.       — Только попроси, Иван! — Её ясный голос напоминает мелодию давно забытой песни, и из-за этого можно было подумать, что она вовсе не пьяна. — Я сразу же закину ноги на твои широки плечи!       Он смотрит на девушку, стараясь сохранить равнодушное выражение лица, лишь немного приподняв брови.       — Я тебя сейчас вон туда выкину, — твёрдо говорит Брагинский, развернувшись к мусорному баку. — Давай, лети!       Россия чуть подкидывает верещащую от бездумной радости девушку к верху, но в действительности расстояние между его руками и её телом не превышает и пяти сантиметров. Уже через секунду он прижимает её к себе, а она обвивает его шею руками, словно подражая змеям.       Иван чуть дёрнул уголком губ, выпрямился, поёрзав на стуле, но перед глазами упорно стоял её образ: смешной, открытый и наивно доверчивый. Не уловив в обсуждении интересующую его тему, он позволил себе снова отвлечься.       Суховатые из-за помады губы Абигейл отстраняются от его, обильно пропитанных алкоголем, она притворно высовывает язык и плюётся:       — Фу, я лучше пепельницу поцелую, чем тебя! Держу пари, разницы не будет!       Иван ставит её на ноги перед дверью и достаёт из кармана пачку сигарет с полюбившимися кофейным привкусом.       — На это и был расчёт…       Телефон Брагинского остаётся лежать на столе в настолько удобной позиции, что Романо при должном усердии мог бы рассмотреть всплывающие едва ли не каждые полминуты уведомления на разных языках мира, однако его это не касается, и он притворяется, что не видит посылаемых Франциском безмолвных знаков. Всё-таки Южный Италия был не до такой степени бесстыдным, чтобы заглядывать в телефон России, пока тот был увлечён своими слегка смущающими мыслями.       Короткие русые локоны Абигейл касаются лица Ивана, когда она наклоняется к нему и со снисходительной внимательностью заглядывает своими серыми глазами в его. Ищет что-то, вероятно, сама не понимает, что пытается найти, вдруг улыбается и ставит своё колено между его. В этом кресле с высокими подлокотниками места для двоих не задумывалось изначально.       — Странно, — её полушёпот обжигает его губы, — сегодня ты совсем несговорчив, хотя не очень разборчив в своих отношениях…       Брагинский не замечает, как руки девушки ложатся на его виски нежнейшими прикосновениями.       — Для тебя же лучше, — отвечает он едва слышно и без раздумий, роняет голову набок, прижимаясь щекой к тёплой сухой ладони, — я устал.       Её умелые пальцы с длинными ноготками скользнули по верхним пуговицам рубашки и пробрались к его ключицам. Её тихий манящий голос был едва уловим в густой тишине тёмной, освещённой лишь тусклой настольной лампой:       — Ещё слушком рано.       Россия делает два глотка воды из рядом стоящего бокала, ни на йоту не изменившись в беспристрастном выражении лица, бегло осматривает опустевшую тарелку и глубоко вздыхает. Пока Франциск и Альфред пытались перестроить сложившую картину миру со строго отведённым в нём монашеским местом для Ивана, а Людвиг старался не запинаться на каждом слове, отвлекаемый бурно лившимся сквозь сознание поток его измышлений.       «Пиздец, как меня за последние два дня заебали… Во всех смыслах этого слова.»       Брагинский обещает себе отдохнуть завтра, честно не вставать с уютной гостиничной постели и целый день кряду предаваться безделью, не подрываясь от воткнутого в задницу жизнью шила.       «Помню, как в далёком тысяча четыреста каком-то там году я пообещал себе не вести беспутный образ жизни, но… Я был пьян, и то была неправда.»       Юный Иван Брагинский сидит на жёсткой скамье, закинув ногу на ногу и выпрямившись по струнке, между молодыми хохочущими девушками и случайно встреченными приятелями, и сжимает пальцами кружку крепкой душистой медовухи. Музыка льётся будто со всех сторон, слабый свет светильников придаёт сомнительного качества заведению некой таинственности, он громко и беззаботно смеётся над историей бывалого моряка без правой ноги, как и девушка рядом с ним, что облокотилась о его плечо и ждала, когда он обратит на неё внимание.       «Ничего, меня на всех хватит. Главное, не тратить слишком много времени на… Этих, прости Боже, джентльменов.»       С ухмылкой отогнав призрачный морок прошлого, Иван заставил себя вслушаться в набирающую обороты перепалку по теме мировой экономики, втайне надеясь, что его мнением никто не поинтересуется и не принудит обсуждать бессмыслицу, вроде специализации исключительно на каком-нибудь одном виде продукций в угоду глобализации. Он неспешно обращал взгляд к Альфреду, не самым здравым образом рассуждавшему о пользе концентрации того или иного производства в одной стране, затем лениво переводил глаза на Артура, который по противности своей и неубиваемой привычке ставил палки в колёса всем и вся, препирался с ним едва ли не с пеной у рта. Жалкие попытки вставить свои пять копеек Кику быстро заткнули за пояс, и он с явным отчаянием на лице капитулировал под натиском европейских стран. Разбушевавшегося Кёркленда мог унять разве что Людвиг, однако и тот не захотел встревать между разгорячившимися братьями.       «А я тут подумал… Вообще-то есть один мужик, за которым я бегаю.»       Альфред едва не подавился последним кусочком остывшего мяса и поспешил запить застрявший ком в горле стаканом воды. Во всяком случае реальность оказалось не такой красочной и интересной, какой её вообразил себе Джонс в течение нескольких секунд.       Иван и Наташа благополучно возились на кухне, соображая ужин на четверых, и вот часть сосиски, сделав красивый кульбит, упала на пол вместе с обёрткой. Для огромного пушистого кота Брагинского, что вырисовывал дуги между их ног и не давал прохода, смотря на обоих голодными глазами, это был сигнал к немедленным действиям: тут же подхватив сосиску в зубы, кот бесшумно отступил к своей миске.       — Стой, блять! — Иван отбросил нож в сторону и попытался схватить животное, которое пулей выскочило из кухни. — Не жри это!       Кот ловко завернул за угол, и последним, что увидел Россия, был пышный хвост, мелькнувший в щели между стеной и диваном. Не теряясь в раздумьях даже на миг, он без видимых усилий отодвинул мебель влево, не посмотрев на то, что на ней восседали мирно играющие в приставку Гилберт и Ерден, и если первый поперхнулся воздухом от внезапности такого действия, второй изображал Будду.       — Дебил! — Брагинский угрожающе навис над животным. — Думал, я тебя не достану?       Иван взял возмущённо урчащего кота подмышку, под вопросительные взгляды друзей вернул диван на место и вернулся в кухню, где благополучно освободил кусок сосиски от обёртки и бросил под нос недовольному коту. Но тот уже не доверял своему хозяину и предпочёл лакомиться добычей у порога.       Россия полагал, что наличие трёх кошек в его доме — признак плохого достатка, чего нельзя было показать ввиду того, сколько он пахал без устали в своём кабинете днями и ночами. Он до сих пор разрывался между идеей забрать недавно предложенного другом золотистого котёнка и завести зверушку поинтереснее, вспоминая Монголию, что бескорыстно возился с птицами всех видов и размеров. Однако раз за разом возвращался к тому, что для начала неплохо было бы расширить домовую площадь.       «Отстрою дом, насажаю кучу цветов, заведу сорок котов и буду абсолютно счастлив.»       В дверном проёме после долгого ожидания тихо замельтешили официанты с подносами в руках. Началась подача десерта.       «Ещё куплю попугая.»       Иван живо представил протестующего старшего Байльшмидта.       «Зелёного какого-нибудь… Назову Огурец.»       Пока же кошки были ему больше по душе.       Брагинский лежит на своей кровати, не снимая джинс и футболки, без единой мысли в голове и в странной апатии, когда чувствует, что мягкой поступью рыжий длинношёрстый кот по-хозяйски прокладывает себе путь в его постели. Он останавливается у плеча Ивана, несколько раз утыкается мокрым холодным носом в его подбородок и наконец без приглашения забирается ему на грудь. Животное доверчиво прикрывает глаза на секунду и, подмяв под себя лапы, с комфортом устраивает на выбранном месте. Мурчание льётся из него, как из старой заведённой шкатулки.       — Ты придурок, — негромко говорит Брагинский, поглаживая кота по голове, — да?       Пушистый Батончик, как окрестил его Иван по форме тела, не отвечает, но будто мурчит с большей силой, заполняя безмолвие покрытой ночью комнаты своим присутствием.       Франциск решился выдернуть Брагинского из его размышлений, хотя бы клещами вытащить из него пару слов и подключить к беседе, но никак не мог ухватиться за более или менее удачную возможность разговорить его. То Артур начинал перебранку с Альфредом на ровном месте, то Кику во внезапном порыве просил их успокоиться, то Романо подливал масло в огонь и открыто глумился над неспособностью некоторых личностей сдержать эмоции. Приличный словарный запас Людвига подходил к концу, а Ивану вовсе было по барабану, пусть хоть прямо сейчас перед ним перевернут стол. Усталым жестом потерев переносицу, Франциск всё же смог заговорить одновременно с кричавшим Кёрклендом.       — Иван, — мягко произносит Бонфуа и встречает слегка удивлённый взгляд Брагинского, — у тебя что-то на плече…       Россия дёрнул головой сначала вправо, потом влево, не обращая внимания на то, что Франциск уже на себе показал точное расположение проблемы — и обнаружил практически незаметное белое пятнышко на пиджаке.       — А, блин, — Иван тщательно отряхнул плечо, — кокаин…       На миг все пересуды прерываются: перемену настроения Россия замечает молниеносно и остаётся ей доволен.       Столкнувшись с официанткой при неловком развороте Иван едва не сбивает её с ног, однако ценой этого теперь была его одежда, вымаранная в рассыпавшейся сахарной пудре.       — Простите! — Девушка выглядит такой виноватой, что, казалось, вот-вот расплачется. — Мне очень, очень жаль!       Россия оперативно отряхивает одежду и спешит уйти.       — Всё нормально! — Отнекивается Иван, поднимая ладони вверх.       — Вы уверены? — Переспрашивает она.       — Уверен, прошу, забудьте!       Людвиг продолжил говорить с тщательно скрываемым облегчением.       «Отлично, раз появилась возможность, то нужно поддержать репутацию психопата. Прости, Франциск, так нужно.»       Специфический юмор Ивана Брагинского был знаком всем и каждому: кому-то в большей степени, кому-то в меньшей — и теперь докопавшийся до истины мог с гордостью откинуть в сторону ту разрисованную вуаль, за которой русский так тщательно прятал свою истинную натуру. Он был прав тысячекратно, изредка повторяя, что без должного сарказма и колкой иронии и слушать бы не стал спекуляции и истерики, связанные с его скромной персоной. Лучшей защитой всегда было наступление, и в контексте межличностного общения спорить с этим фактом действительно затруднительно.       Россия в подобные глубокие размышления о причинах сказанных им слов не вдавался; также он не заинтересовался и резкой задумчивостью Франции, совершенно ему не свойственной. Краем глаза уловив слишком хорошо знакомое имя на экране, Иван с ухмылкой потянулся к телефону.       «Ты где мотаешься?»       Гилберт как всегда лаконичен и, что более важно, не терпит долгого ожидания, поэтому отвечать нужно было быстро. Брагинский окинул всех присутствующих скептически безразличным взглядом, прежде чем набрать пару слов.       «В гей-клубе.»       Романо сбоку прыснул в кулак, а сидящий напротив него Альфред порадовался, что вовремя закончил есть и давиться ему было нечем. Тщательно выстроенный образ Ивана в его голове рассыпался всё стремительнее, не выдерживая натиск реальности его измышлений и настоящего — если так можно было выразиться — темперамента: не окаменевшего в буйном течении времени столпа, что провозглашал всеми позабытые постулаты, но живой огонь с невообразимо притягательным светом холодных звёзд.       «Почему, стоит только нам собраться, как мы превращаемся в мешки с говном? — Поморщив брови, Россия почесал затылок. — По отдельности — такие адекватные, а вместе — куча навоза… Да и похуй.»       Тем временем Пруссия не заставил себя долго ждать.       «Невозможно, не пизди.»       Брагинский едко усмехается, решает не останавливать «игру» и вдогонку спровоцировать старшего Байльшмидта, пробежав глазами по строчкам с его ответом.       «Брат тут твой сидит…»       «Что???»       Излишняя и странная впечатлительность Гилберта отбила у Ивана всякое желание продолжать подшучивать над ним.       «Раньше он назывался G8…»       Реакция приходит незамедлительно:       «Козёл.»       «Придурок», — в той же манере отвечает Россия, но Пруссия и не планировал униматься.       «Да тьфу на тебя и на твоё сборище пидорасов! Шутник хренов.»       «Ну ладно тебе, Гилберт. Пидорас у нас тут только один…»       «Артур», — высвечивается сообщение Байльшмидта.       «Артур», — Брагинский соглашается лишь мгновением позднее.       Никто и не подозревал, что Артур Кёркленд всё это время внутренне кипел, рвал и метал от безосновательной злости из-за осознания того, как всё-таки фривольно и беспечно в реальности вёл себя Иван. Он рассчитывал убедиться, что Брагинский щепетильно и последовательно подтачивает себя самобичеванием, как это было несколько дней назад, однако вместо этого он ясно видел, как русский наслаждался жизнью. Бесстыдство, с которым Брагинский размышлял о своей беспорядочной личной жизни, поразило Артура до глубины души, будто бы он был престарелым брюзжащим баптистом. Эта вольность характера Ивана, внутренняя свобода души и способность налаживать хорошие взаимоотношения с людьми — вызывали в Кёркленде склизкую заполнявшую нутро зависть, пусть он в этом не признается ни себе, ни кому бы то ни было даже под дулом пистолета. Как такое возможно? Артур гадал: Брагинский никогда не был похож на кого-то, кто по собственной инициативе постоянно расширяет круг полезных знакомств. Сложив руки на груди и впившись в локти пальцами, Англия вперил в лицо России полный злости взгляд, и хотя последний ничего не замечал, с весёлой улыбкой смотря в экран телефона, долго это продолжаться не могло. Всё-таки Иван имел вполне ощутимую грань того, что он мог спустить с рук.       Гилберт тем временем дал своё последнее слово:       «Хотя все вы там пидорасы. Кроме Людвига, конечно. Позвони как надоест чужие сопли по полу размазывать.»       Причину неожиданной заинтересованности в себе Иван уточнять не стал: вместо этого он медленно и будто бы гипнотически плавным движением положил телефон обратно на стол, откинулся на спинку стула и, сложив ладони перед собой в замок, поднял взгляд на Кёркленда, отчего у англичанина по спине пробежал липкий морозец. В глазах Брагинского, на которые спадали заметно отросшие пряди волос, таились острейшие ледники, потому упасть на них было равноценно падению в объятия смерти. Он усмехнулся дико, с оскалом обнажив белоснежные зубы, не отнимая опасно сверкающих глаз от фигуры Артура — так забавляло его нелепое поведение прославленного английского джентльмена.       «Да что ты на меня пялишься, бесстыжий? В гляделки поиграть хочешь? Поиграем.»       Россия упорно не моргал, отслеживая каждый неровный выдох разгорячённого гневом Англии; словно хищная птица летела прямо над своей жертвой, но не нападала по неведомым причинам. Чуть приподняв бровь, Иван склонил голову немного вбок, не обращая должного внимания на пряди волос, что упорно мешали созерцать полную картину мира. Однако Брагинский был слишком сосредоточен для того, чтобы отвлекаться на пустые несущественные мелочи: он едва заметно нахмурился и поджал губы, не переставая выдавать улыбкой грозное предупреждение.       «Будь я на месте Артура, уже давно бросился бы в Темзу. Иначе я не понимаю, как можно жить, источая ненависть и призрение к миру ежесекундно в том количестве, в котором он это делает.»       Пыхтящий от злости Кёркленд только разжигал в Брагинском искру злорадного веселья.       «Хотя мне какая забота? Конечно, если он один раз Люде на мозги накапал попытать удачу и убить меня, то сделает это второй раз. Вопрос только в том, на что там осталось капать.»       Ложечка с десертом в руках Альфреда повисла над его коленями, у него встал ком в горле. Конечно, он знал практически всё о маниакально-наполеоновских планах своего старшего брата касательно Ивана Брагинского, но не представлял до сих пор, какие масштабы они имели. И не то чтобы он сам никогда не задумывался о чём-то столь невероятном и в то же время… До одури нелепом? На убийство Брагинского мог пойти либо самый отчаянный из них, либо самый глупый и не очень сообразительный: чем вообще можно напугать того, кто пережил нечеловеческие пытки в логове монстра? Возможно, Альфред в определённый момент переоценил умственные способности брата, иначе никакого другого оправдания его бессмысленному стремлению не было. Тем временем Франциск тоже выпал из нудной болтовни Людвига, полностью сосредоточился на безмолвной борьбе Ивана и Артура, несмотря на то, что косой взгляд его в сторону англичанина оставался безучастным и равнодушным. Из головы Бонфуа не выходили предостерегающие слова Ердена, и теперь, когда он узнал всю подноготную натянутых русско-английских отношений, смотреть на ошарашенного окаменелого Артура со смертельно белым лицом было в какой-то мере забавно. Франция так же ясно, как дневной свет за стенами богемного ресторана, видел, как часть выстроенного Англией маленького мирка, где он был богом и вершителем судеб, продумывающим каждый шаг своих врагов, за несколько секунд ушла на самое дно его возможно существующей души.       Противостояние закончилось для Кёркленда скрипом его же зубов и позорным прерыванием зрительного контакта с последующим прожиганием дыры в тарелке, но этого Брагинскому было мало: теперь Иван в упор уставился на Людвига — второго виновника и одновременно невольного исполнителя безумных планов англичанина. Младшему Байльшмидту словно нож в затылок вонзили, хотя Иван сидел немногим левее от него.       «Да, крыша едет не спеша, тихо шифером шурша — без сомнений. Это хорошо видно. Что ж, у Артура кишка тонка в открытую на меня идти, второй раз настроить против меня Людвига может быть… Сложно? Кому достались все мозги — понятно. Кику придётся перепрыгнуть через Ердена, что сделать живьём практически нереально, Романо и Венециано в принципе самые адекватные, а у Альфреда есть своя голова на плечах, чтобы не вестись на его тупорылые провокации.»       Джонс почувствовал странное щекочущее ощущение в животе, потому что похвала Ивана вызывала в нём странные смешанные ощущения: удивление — оказывается Брагинский придерживался достаточно высокого мнения о нём, и недоумение — у него же наверняка было множество причин его, Альфреда, ненавидеть. Так почему? Очевидно, ответы на взберенившие нутро вопросы он не получит, к тому же, они с Россией не были в достаточно близких для этого отношениях, а совместное осматривание трупа едва ли могло подтолкнуть их к планомерному сближению.       «Как, наверное, сложно прогнуть его под себя, да?»       Вцепившись ногтями в скатерть, Артур сдерживался из последних сил, крепко сомкнул губы и сжал зубы, уставившись в сжатые кулаки на коленях. Теперь, имея на руках подтверждение того, что Иван прекрасно осведомлён о его намерениях и планах, шахматная доска, где он с такой щепетильной точностью расставлял фигуры, перевернулась вверх тормашками, пешки и ладьи покатились по полу, и игра была прервана на корню. Кёркленд бился во внутренней панике, не зная, что предположить: Иван узнал обо всём сам? Вполне вероятно, всё-таки круг его доверия не столь велик, чтобы информация преподносилась ему на блюдечке. Он настолько проницателен? У Артура сложилось впечатление, будто он может видеть всех насквозь, словно бы это не требовало от него больших интеллектуальных затрат. Это невозможно, но…       Артур думал так прежде и в итоге сильно недооценил его.       «Подумать только, я когда-то придерживался хорошего мнения о нём! Чем лучше к нему относишься, тем больше он хереет. Но ничего, всё рано или поздно заканчивается, а на своей шее я могу пригреть только одну змею.»       Иван медленно и аккуратно замахивается ножом на Ердена, позволяя тому блокировать удар и проследить за направлением движения взгляда. Он делает шаг, а Брагинский — вперёд.       — Вышел месяц…       Разворот руки, и вот нож приближается к горлу Монголии параллельно поверхности земли.       — Из тумана…       Снова шаг назад и вперёд, Ерден не выходит из обороняющейся стойки, даже наиграно отступая.       — Вынул…       Теперь Иван быстрым движением перекидывает нож из правой руки в левую и холодное остриё ножа устремляется к Хунбишу под другим углом, снизу.       — Ножик…       Вновь Ерден уворачивается, отодвигая руку Брагинского в сторону, но тот в очередной раз удивляет напарника, подбросивши нож вверх, в праву руку.       — Из кармана.       Лезвие рассекло воздух, достигнув главной цели демонстрации, и замерло у горла Ердена возле пульсирующей жилки на шее, доказав, что придуманный приём был смертельным.       — Запомнил? — Спрашивает Иван, готовый повторить недавно отточенную технику, опускает нож и убирая чёлку с глаз.       — Ага, — Ерден выразительно шмыгнул носом, уперев руки в бока. — Интересную штучку ты придумал.       Брагинский усмехается довольно, но поспешно скрывает это, чтобы друг не заметил его радости и не вытащил из этого повода для новых подшучиваний.       — Давай, — Иван бросил нож в ладонь Ердена, — сам попробуй.       Брагинский моргает и наваждение игровой тренировки с Хунбишем уходит прочь: в действительности он никогда не расслаблялся, если дело касалось его жизни, сколько бы заезженных насмешек над собой он ни произнёс про себя или в кругу друзей.       «Хочешь убить меня — попробуй сам это сделать, трус. Приди и замарай свои белые рученьки.»       Иван ухмыльнулся, скосив взгляд в сторону и напоровшись на мраморную поверхность пола с причудливым рисунком, отдалённо напоминавшим испещрённый золотистыми брызгами туман.       — А продолжение есть? — Спрашивает Ерден, доверительно вкладывая свою ладонь в ладонь Брагинского.       Россия поднимает Монголию с земли крепким рывком, и вот тот уже уверенно стоит на своих двоих, напрочь позабыв, как половиной минуты ранее распластался по горизонтальной поверхности.       — Есть, — Улыбается Иван, играючи подкидывая и ловя нож. — Я же неполную считалочку рассказал.       Иван решает, что не начавшегося общения с Артуром ему хватило буквально за глаза, а потом глубоко выдыхает, чтобы прогнать из головы неутешительные по содержанию мысли, и старается думать о чём-то приятном. Он кропотливо шерстит полки своей памяти на наличие того, о чём было бы неплохо помечтать или что можно вспомнить без тихого ужаса, страха, стыда, отвращения или ещё чего похуже. На ум, к удивлению окружающих, ему приходит много хороших моментов, но прочно за внутренний мир цепляется лишь несколько.       — Удивительно, как преображается дикая природа! — Иван откровенно ломает комедию, всплёскивая руками. — Ты трезва, одета и не накурена в хлам, а я до сих пор не так сильно напился, чтобы ты мне понравилась.       Сидящая за одним с ним столом девушка выразительно поднимает без единого изъяна густые брови, крутанув крышку на бутылке, перегибается через разнообразные закуски и наливает ему в бокал алкоголя, не замечая, как длинные волнистые кудри цвета созревшего каштана кончиками окунаются в её собственный бокал.       — А так? — Её голос, чёткий в ровном звучании и призывный, выражает любопытство.       Иван несколько секунд смотрит на неё, как на идиотку, затем с видом профессионала поднимается со своего стула и с предельной аккуратностью вынимает бутылку из её пальцев.       — Низко берёшь.       «А потом я проснулся в Черногории!»       Проведя пальцем по краю стола, Россия не замечает, как беззаботная улыбка касается его губ. Уверенный, что до сих никому нет до него никакого дела, он не замечает, как Германия плавно начинает переходить к обсуждению постсоветского пространства.       — Там Кирион на столе танцует, — кричит девушка с задором и указывает в сторону, откуда был слышен грохот музыки.       — Где?! — Брагинский резво подскакивает с раскладушки у бассейна и следует за Селеной. — Нельзя упустить возможности позорить его до конца жизни!       «Начинал-то в Греции…»       Мотнув головой, Иван изучает взглядом всё ещё не тронутый десерт: по виду блюдо слишком сладкое, но, быть может, попробовать? Перебить вкус получится только алкоголем.       — Что ты там предпочитаешь? — С лукавой хитринкой в глазах спрашивает Дана.       Ухмыльнувшись, Иван терпеливо ждёт, пока в лёгких не останется сигаретного дыма с молочным привкусом.       — Глубокий, хороший, — он делает долгую паузу, — здоровый восьмичасовой сон. Вот чего мне действительно не хватает.       Дома без всяких прелюдий Иван кидает короткое серое пальто на пуфик у двери, свитер отправляется на пол по той причине, что требует стирки в любом случае, рубашку постигает та же участь, и вот, расслабив пряжку ремня и не снимая джинс, он бросается в нежные объятия одеяла, распластавшись в постели и по всем имеющимся ощущениям приняв форму кровати.       — Как хорошо, — стонет Брагинский в резко ставшую мягчайшей подушку.       Голос Германии возвращает Россию в реальность, в которой он был окружён не теми, кто был ему приятен, а теми, кто мог бы набросится на него здесь и сейчас. Англии достаётся не слишком почётное первое место в этом воображаемом списке.       — Иван, теперь, — Людвиг заметно осторожничает, словно идёт по минному полю, — мы все хотели бы обсудить с тобой…       «А?»       Брагинский слегка морщится, перебирая в голове всевозможные варианты подвоха.       «Да что он там напиздел, блять, пока я не слушал? Так, три секунды: ничего хорошего обо мне не может быть сказано, тогда нужно выбирать между Бальтазаром и Ольгой… Второе, сто процентов!»       — То, как ты относишься к Прибалтийским государствам, — выплеснул Байльшмидт на последнем издыхании, внезапно почувствовав, что галстук слишком сильно сдавил горло.       Приподняв брови без видимого удивления, Иван демонстрирует свою фирменную улыбку и чуть склоняет голову вбок.       «Ну наконец-то мы перейдём к теме, ради которой все тут собрались! Долго же ты кашу свою жевал: сразу видно, как тяжело без фюрера живётся — теперь свою чушь можешь только по бумажке затирать.»       — Я весь во внимании! — Пропел Россия, выпрямившись, как школьник за партой.       И он не солгал: что-то интересное в кои-то веки началось.       — Послушай, Иван, — миролюбиво начал Людвиг, надеясь сбавить заведённые обороты Брагинского, — на тебя поступает столько жалоб…       «И что мне теперь, обосраться?»       Людвиг поперхнулся, пока Франциск прикусил губу, задавив смешок, а Альфред прыснул в кулак. Кику нашёл это крайне неприличным, но виду не подал.       — Да ты что! — Иван мастерски изобразил удивление, поставил руку под подбородок. — Серьёзно?       Россия весь обратился в искреннее внимание и ждал пояснений, словно бы в самом деле не понимал сути высказываемых претензий. Германия, медленно и громко выдохнув и на мгновение посмотрев вверх, будто молил Бога о терпении, не представлял, какой из вариантов ответа ему был больше симпатичен — мысленный или реальный.       — И кто же занимается таким плохим делом, как донос? — Деликатно уточнил Иван.       Людвиг, игнорируя столь неприкрытый бесстыдный сарказм, собрал всю оставшуюся уверенность в кулак.       — Недавно Торис звонил мне и говорил, что ты снова угрожал ему расправой…       «В смысле снова? Я с прошлого раза не переставал этого делать. Он меня достал: постоянно вламывается в мой кабинет без приглашения, будто к себе домой… А вдруг я там непотребствами занимаюсь и мне не нужны свидетели?»       Завидев просунувшуюся в помещение голову Ториса, Иван отрывается от приглушённого разговора с женщиной; его взгляд сквозит металлом, а в пальцах вспыхивает серебром остро заточенный нож, который застревает аккурат в щели между закрывшейся дверью и дверным проёмом. Всё-таки Лоринайтис успешно спасается от гнева Брагинского.       — Разве можно так поступать в цивилизованном обществе? Что, например, тебе сделали Эдуард и Райвис? Они же с тобой хотят по-человечки поговорить, почему ты постоянно кидаешься на них с кулаками?       Причитания младшего Байльшмидта надоели известному в своей терпеливости Ивану в самый короткий срок.       — Так посади их на цепь, Люда, — предложил Брагинский без тени заминки, — когда это было моей заботой? Тридцать лет назад, если память не изменяет.       «Вынь голову из пространственно-временной дыры и посмотри в лицо реальности! Я никого никуда и никогда не приглашал! Ты сам-то веришь в ту чушню, что мне на уши вешаешь?»       Альфред кашлянул, чтобы в очередной раз не засмеяться в голос и не сбить с толку окончательно смутившегося Людвига. Всё же Ивана нельзя было взять никаким измором.       Любые проблемы с другими персонификациями Брагинский решал, если ему не хотелось лишний раз лицезреть их лично, двумя безотказно работающими уже не один десяток лет способами.       — Я на совещании, — серьёзно и коротко протараторил Иван, а затем сбросил звонок и продолжил рассказ прежним воодушевлённым голосом. — Я прямо там чуть не упал!       Второе решение надоедливых ситуаций было более прозаичным.       — Вам прислали документы из Франции, — пролепетала Лиза, войдя в кабинет Брагинского с толстой кипой бумаг.       Иван помолчал несколько секунд, прекратив листать ленту новостей в социальной сети.       — Я этого не видел, — он вновь уткнулся в телефон, продолжив крутится на стуле и откровенно бездельничать. — Положи куда-нибудь, потом, может быть, посмотрю.       Гилберт внимательно проследил за девушкой, что покинула пространство комнаты через полминуты после выполненного поручения, и впился странным взглядом в своего собеседника.       — Какой интересный подход, Брагинский! — Ядовито заметил немец. — Когда я тебе присылаю оригиналы договоров, они у тебя тоже так лежат?       Россия замирает, чувствуя, что попался с поличным.       — Ой, — Он очаровательно улыбается.       — "Ой"?! И это всё?       Выражение лица Ивана не меняется: в нём не находят своё отражение ни гнев, ни недовольство, ни усталость — в аметистовых глазах замерла умилительная насмешка.       — Что я хочу сказать, — вполголоса проговорил Брагинский. — Делай, что хочешь, но если сам ничего не предпримешь, я решу эту проблему в… Несколько кирпичей, — он оттопырил три пальца руки, показывая, как мало ему для этого нужно.       «Иногда я начинаю говорить с ними, как с нормальными, но потом понимаю, что нужно всё-таки, как с сумасшедшими. Тогда мы сразу поймём друг друга.»       — В своём кабинете прямо около стола поставлю стопочку и каждый раз, как ко мне припрётся очередной непрошеный гость, я просто размажу ему лицо! — Внезапно голос Ивана резко просел и сделался ещё более хриплым, чем обычно, что несколько сбило его с нити монолога на секунду.       Он сидит с гитарой в руках, вальяжно закинув ногу на ногу, и тихим мелодичным голосом поёт медленную песню о любви, немного поддавшись вперёд к микрофону.       — …И не потружусь разобраться, что там нужно было и какие претензии мне снова выкатили — в могиле будут свои права качать.       Брагинский машинально потянулся пальцами к горлу, но на полпути опустил руку на стол, будто так и было задумано изначально. Сделав глоток воды, он поднял выжидающий взгляд на Людвига, мол, давай, продолжай. Несмотря на то, что он вообще не рассчитывал напрягать утомлённые голосовые связки после весёлой ночи с подработкой в баре, отвечать на выпады в свою сторону был готов всегда и везде, в любом состоянии и настроении.       Тео и Ника, несколько официантов, а вместе с ними Ерден и Екатерина упрашивали его спеть песню, которую по общему согласованному мнению согласился бы услышать каждый присутствующий человек без исключения.       — Одну песню! — Россия вскинул руки в капитулирующем жесте. — Только одну!       Кто-то радостно завизжал, кто-то захлопал в ладоши, Тео пошёл вызволять микрофон из пыльной складской коробки, а сам Иван двинулся в сторону неприметной с виду секции с караоке, заранее отжав ноутбук у диджея.       «Иногда я забываю, что главное моё достоинство заключается не в размахивании кулаками.»       — Иван, ты погорячился, — примирительно и с расстановкой отчеканил Людвиг, — прояви терпимость. Понимаю, их старые обиды досаждают тебе, но разве ты не должен проявить терпение?       «Я тебя умоляю! Я же псих, а не долбоёб, чтобы поверить в эти сказки венского леса!»       — Вот и поступай так, как советуешь мне, — Раздражённо, но с прежней улыбкой процедил Россия, — и не ходи в чужой монастырь со своим уставом.       «В отношении тебя меня в принципе только месть интересует.»       Байльшмидт подавился непонятно чем, ладони у него мигом покрылись липким холодным потом, и мысли, лихорадочно забегавшие внутри черепной коробки, перемешалась в неопределённую кучку.       — Иногда я читаю завывания историков о том, мол, вот бедные, голодные и холодные немецкие солдаты, которым пришлось пройти ужасы Сталинграда, — женщина схватилась за виски, мотая головой, — но ни один сочувствующий придурок не задался вопросом, какого хрена они там забыли! — Она вспыхнула и в крайнем недоумении всплеснула руками.       «Ненавижу и презираю. Я ничего не обязан прощать и терпеть, пока ты не побываешь в моей шкуре.»       Ерден ухмыляется по-дикарски, скалится тигром и шипит низким зазывным голосом:       — Это можно устроить.       Франциск неслышно хмыкнул и коротко хохотнул в голос, и если всем прочим могло показаться, что сарказм Ивана развеселил его, то он и резко побелевший в цвет идеально отглаженной скатерти Людвиг прекрасно знали значение вырвавшегося на свободу комка нервов, обличённых в голос. Бонфуа кожей чувствовал, как Артур испепеляет его ничего не понимающим взглядом, и в попытке поймать взор француза он вертит в руках вилку, привлекая тем самым вниманием. Разум напоминает Франциску о словах Ердена, любезно бьёт в набат и здравый смысл, напоминая, что монголу незачем было врать ему, сердце болезненно сжимается. Франция медленно отсчитывает до пяти, сжимает кулаки до побелевших костяшек пальцев и неумело, скованно, но точно берёт себя в руки. Нельзя раскисать здесь и нельзя выставлять напоказ свои чувства: Франциск клянётся играть с Артуром в друзей до тех пор, пока не наступит бесстрашно ожидаемое Ерденом время — а до того нужно найти способ вытравить из чересчур и не во благо умной английской головы опасные знания.       Юный Иван Брагинский, брезгливо насупившись, с выражением крайней нетерпимости и явной ненавистью смотрит на скорчившегося от страха и побоев в его ногах тело. Он ниже Ердена Хунбиша на полголовы, поэтому тот нагло пользуется своим преимуществом в их росте, нашёптывая на ухо мерзость одну отвратительнее другой.       — Что я, по-твоему, буду делать с тем, кто пытался меня убить? — Пренебрежительно бросает Иван.       Монголия смеётся липким мерзким глумливым смехом, в котором скользят нотки безумия.       «Действительно, что же? Убить? Слишком просто. Смерть — это избавление, а не наказание.»       Франциск чинно складывает руки поверх коленей, бесшумно вдыхает, и одежда непоколебимого спокойствия сидит на нём, как влитая. Он тоже должен быть смелым.       «Но стоит отложить это на другой день, — Иван убеждает себя из-под палки, не давая чувству ненависти полностью затихнуть глубоко внутри. — Это не значит, что я всех их ненавижу…»       Вдруг вспыхнувшая злость в нём развеивается будто бы дым под порывом ласкового летнего ветра, сжатая в кулак рука под подбородком расслабляется, и он откидывается на спинку стула. Появившееся в плечах напряжение отступило, Иван будто вдохнул свободнее.       — Вот скажи мне, Брагинский, — девушка задаёт вопрос сидящему рядом Ивану прямо и без стеснения. — Почему мы с тобой за три года превратились в грязных ободранных бомжей?       Она не отрывает глаз от огромного настенного телевизора, на котором мелькают хорошо прорисованные картины искусного боя.       — Тц, я всегда таким был, — без обиняков возразил Иван будничным тоном, тоже не отвлекаясь от игры. — Вопрос только в том, какого чёрта ты послала всех нахрен и ни с кем не контактировала.       Она заметно мнётся минуту.       — Мне не нужна жалость.       Девушка с шикарной русой шевелюрой и идеально гладкой бледной кожей сидит в инвалидном кресле, словно поломанная кем-то фарфоровая кукла, безвольная и чинно красивая, и неотрывно наблюдает за тем, как медленно опускается и поднимается ручка входной двери. Кто-то по ту сторону стены тянет дверь на себя, но безуспешно; в любом случае, за её дёрганьем наблюдает и Брагинский, зажав за спиной кухонный нож на тот случай, если неизвестный всё-таки решится зайти слишком далеко.       «Интересно, я хоть один раз могу прилететь в Берлин и не вляпаться в очередное дерьмо? — Устало размышляет Иван, мысленно помассировав переносицу. — Психопаты, убийцы, насильники, растлители малолетних — теперь ещё и конченные фетишисты! Коллекция отвратительна.»       Ладонь протянута навстречу руке Гилберта, между ними остаётся лишь миллиметр, когда холод остро заточенного лезвия пронзает ногу, и психопат теснит Ивана за край футболки вниз, не оставляя возможности выбраться из подвала. Поэтому пальцы России лишь слегка скользнули по подушечкам пальцев Пруссии, и расстояние между ними увеличивалось в геометрической прогрессии кошмарным образом, хотя в действительности составляло не более семи метров. Карминовые глаза старшего Байльшмидта наполняются неведомым доселе отчаянием, и позже Брагинский полагает, что это у него самого при падении спиной обратно в сырой погреб помутился рассудок.       Россия нервно дёргает щекой, улыбка гаснет на бесконечно долгие полминуты.       — Нельзя оставаться в абсолютном одиночестве, — пропитанный медикаментами воздух больничной палаты въедается в ноздри Ивана, но морщится он не от этого, — ты осталась — и что теперь? Довольна?       Девушка долго молчит, низко опустив голову, отчего пряди волос лежат на её коленях. Она отвечает едва слышно, будто вот-вот расплачется:       — Я поняла. Прости.       Насилу заставив себя натянуть на сухие губы улыбку, Иван возвращается к прежнему беззаботному образу городского сумасшедшего. Однако немного сжатые пальцы рук выдают граничащее с ненавистью раздражение.       «Хорошо, что он сдох. А то я очень злопамятный и сам бы его придушил, но…»       В четыре утра Гамбург, как и любой другой город мира, всё ещё спит крепким сном под розовеющим пастельными тонами небом, и мнение Брагинского относительно вестника нового дня несколько меняется: закат с его золотисто-рыжими лучами всё-таки притягателен в большей степени. Приятная прохлада освежает после душной квартиры, а стойкую пелену тишины разрывают полицейские сирены.       — Дом, я тебя давно с лестницы не спускал, да? — Иван выдыхает терпкий дым немецких сигарет и поворачивается к стоящему на расстоянии вытянутой руки блондину. — Ты, наверное, скучал.       Молодой человек заливисто смеётся, и его смех разносится эхом по пустым улицам. Под их ногами тянется пять этажей высоты, но вся троица так небрежно опирается на резные перила балконов, словно в случае неловкого движения упадут на пуховые перины.       — О-о, полиция, — лениво замечает Хильда, запомнившаяся Ивану твёрдо стоящей на своих двоих. — Это за нами.       — Кто-то уже настучал, — Иван тушит сигарету о пепельницу и направляется внутрь квартиры. — Как хорошо, что я не говорю по-немецки…       «Ничего из этого теперь не вернуть, что думать об этом…»       В голову России быстро лезет другая, более свежая мысль.       — Слышал, — Ника наклоняется к Ивану заговорщически, и он облокачивается боком на барную стойку, — что там с Саймоном? Кто-то ограбил его и несколько костей сломал!       Брагинский пожал плечами, будто этого и следовало было ожидать.       — Вот это я называю мгновенной кармой.       Людвиг более не донимал Ивана разговорами не столько из-за экстравагантности его парирований любого выпада в свою сторону, сколько из-за собственного страха сесть в лужу, растеряться, потерять контроль над мелко потряхивающими руками. Присутствие всего лишь одной персонификации подавляло его здравомыслие, наращивало словно на катящийся с горы снежный ком слои беспочвенного страха и желания немедленно сбежать. На краю сознания теплилась мысль о том, что Брагинский не кинется на него сию же секунду, не попытается придушить его голыми руками (хотя, очевидно, мог бы с лёгкостью справиться с этой задачей), но бессознательное оцепенение не могло быть преодолено такой крохой — с тем же успехом Байльшмидт мог бы копаться в сложном замке слабой тростинкой. Особенно трудно ему было соображать и вести мыслительную деятельность под твёрдым взглядом Брагинского, что смотрел на него в упор, выжидая подходящего момента, чтобы встретиться с ним взглядом. Всё, что он мог, это не поднимать взгляда.       Шальная улыбка разрезает тонкие губы Ердена, он виснет на плече Ивана одной рукой, другую пряча в кармане джинс.       — Бросай монетку.       И Россия подбрасывает.       «Орёл.»       Иван вышибает толстую деревянную дверь без всякого на то усилия, следующий же удар по лицу неугодного лишает того доброй пятёрки зубов. Мужчина не может встать, но Брагинский поднимает его с грязного пыльного пола, как поднимают разбитые игрушки для того, чтобы отправить их в мусорное ведро.       — Привет, мой сладенький! — Шипит он сквозь мрачный и опасный оскал.       Звук ломающихся костей ещё некоторое время висит в воздухе.       Россия подбрасывает монетку ещё раз.       «Решка.»       Ерден ни с кем не церемонится: он танцует между своих врагов с серебряными ножами в каждой руке, ровно и без заминок рисуя одну-единственную линию на их шеях, что ведёт получивших метку прямиком в могилу. Он уворачивается с кошачьим мастерством и грацией, будто бы не уставая и не испытывая каких-либо физических трудностей. Убить кого-то без сожаления так же естественно для него, как вдохнуть.       — К сожалению, для нас нет ничего невозможного, — с тоскливой улыбкой шепчет Монголия. — И это… скучно.       Иван радуется тому, что не вся его длинная жизнь, иногда радостная, иногда невыносимая, состоит из войн и конфликтов с персонификациями. В противном случае он в действительности сошёл бы с ума, и тогда в его наигранном притворстве больше не было бы нужды. Проверив электронные часы на экране телефона, он устало думает, что ему наконец стоит покинуть унылый цирк европейских воплощений.       — Ну и вали к своим бабам, козёл!       Изнывая от невыносимой испанской жары, Иван радуется, что одна неугомонная парочка его друзей с горем пополам выстроила на заднем дворе своего небольшого дома бассейн. Женщина сопровождает выбрасывание вещей громкими ругательствами на тему неверности и продажности возлюбленного, и никакие доводы не убеждают её в его невиновности.       — На её месте я бы давно тебя об стену уебал, чтоб ты не мучился, — от давящей на голову духоты Брагинский едва ворочает языком, но всё же умудряется шутить.       Антонио давится смешком и кислым шипучим лимонадом, от неловкости отворачивается.       — Ты такой добрый, Иван, — проскулил Диего с бронзовой от загара кожей, который в удручённом положении сидел совсем рядом, свесив голову вниз. — Иногда я забываю о том, какой ты садист на самом деле. Почему ты только надо мной издеваешься?       Вылив на себя бутылку воды, Брагинский усмехается.       — Ты прикольный, — неторопливо говорит он. — Это весело.       Вот-вот его тело отогреется до такой степени, что вода с кожи начнёт с шипением превращаться в пар.       Обещанные часы, которые Брагинский великодушно выделил для того, чтобы ему хотя бы попытались истрепать нервы, прошли так же быстро, как мелькает перед глазами вспышка камеры. Ничего нового он не узнал, все жалобы на его якобы жестокое обращение с более слабыми воплощениями и будничный скулёж на тему терпимости оказались до обидного скучными и нудными. Слишком скучно, да и на адское лимбо не тянуло: физических и моральных страданий от отсутствия оригинальности было недостаточно для того, чтобы хоть немного вывести его из равновесия и заставить перейти на крик. Более того, организм резко напомнил о ночном катастрофическом недостатке сна, однако подобный номер редко срабатывал, и несколько зевков Иван успешно и героически поборол.       «Пора с этим заканчивать. Что я ожидал тут услышать… Как там в Интернете пишут? Здравые мысли часто преследуют их, но не догоняют? Наш случай.»       Вдруг его скучающий взгляд наткнулся на Джонса, отчего тот напрягся и стал натянутым, как гитарная струна. На всё обеденное время Брагинский будто забыл о нём и вот — вдруг будто бы вспомнил о том, кто его вообще подбил на столь бессмысленную жертву нервов и слов.       «Бедный Альфред, как он это переносит? Представляю, что он чувствует. В его возрасте я тоже думал, что один — ископаемое, второй — вообще динозавров видел, и задавался вопросом, какого хрена они всё ещё не издохли.»       Перед мысленным взором Ивана явственно всплыли золотые цвета, ткани и украшения, в которых любил утопать Ерден, мучимый едкой разъедающей саму его суть алчностью, затем красные, обозначившие самодовольную ухмылку Яо в объятиях бесчисленных наложниц. На любое предложение поддаться соблазну и окунуться в омут сладострастия юный Иван Брагинский неизменно закатывал глаза и исчезал среди деревьев достаточно быстро — в родных краях, и медленнее — вдали от дома.       «Я даже не обижусь, если он не понимает, по какой причине мы до сих пор не пополнили торфяные запасы планеты.»       Америка покрылся пунцовым румянцем, уперев взгляд в стол, накрепко сжал губы и отсчитывал до десяти, бросив остатки своей сдержанности на борьбу с рвущимся из груди хохотом. Пара неясных пищащих звуков всё-таки вырвалась из груди Романо, чем крайне озадачила недоумевающего Ивана. И всё же он не обратил на это должного внимания, готовый уличить удобный момент в потоке бессмысленной болтовни и удалиться восвояси.       «Колдун ебучий, всё угомониться не может. Чую, какую-то херню против меня опять сделал, но мне так лень с этим разбираться! Так, на этом закругляемся…»       Иван в приподнятом настроении поёт от души, не стесняясь своего голоса и полагая, что остаётся незамеченным:       — …Ты попала к настоящему колдуну!       Музыка продолжает грохотать в наушниках, и он попадает ей в такт, увлечённо водя тряпкой по полке с сувенирами из разных уголков мира.       — Он загубил таких, как ты, не одну!…       Россия улыбнулся вдруг благодушно и расслабленно, однако Англия в следующую же секунду превратил его улыбку в привычно обманчивую и неискреннюю.       — Нет, вы посмотрите на него! Он даже не раскаивается в своих преступлениях!       «О, да, я дышу — вот моё преступление», — моментально проносится в мыслях Ивана, не вызывая сопутствующей, казалось, злобы, что была бы нормальна для любого другого.       Кёркленда попытался остановить Франциск, что по определению теперь было тщетно:       — Артур…       — Зачем нужно было приглашать сюда того, кто даже не раскаивается в содеянном? Бесстыжий ублюдок…       «Плохо играешь, Арти.»       — Да прекрати ты уже! — Прерывает его Франциск, откинув мешающие пряди волос со лба. — Всю кровь мне высосал сегодня…       — Да ладно! — Восклицает Брагинский с искренним волнением. — И что в итоге, много насосал?       Альфред давится слюной неприкрыто, хватается за бокал воды и осушает его залпом, Франциск испускает смешок и прикусывает губу, Людвиг же кашляет, призывает к порядку и приличию. Романо смеётся в голос громко и совершенно себя не стесняется, пока брат дёргает его за рукав пиджака, вжав голову в плечи и боязливо подглядывая на скукожившегося от ярости и позора Кёркленда.       — Ты совсем страх потерял, Брагинский?! — Артур в бешенстве бьёт кулаком по столу.       — А я тебя и не боялся, — певучим голосом с насмешливой нежностью растянул Иван.       Он элегантно поднялся, задвинул за собой стул, добродушно смеясь про себя.       «Дорогой дневник, я не могу передать словами, как сильно сегодня была унижена и растоптана моя гордость. Этот козел Брагинский снова доводит меня до белого каления. Кому бы мне снова промыть мозги, чтобы убить его не своими руками? Германия — слитый вариант...»       Иван улыбнулся, как это у него иногда бывает после хорошей перепалки, победно и обворожительно, показав ряд белоснежных зубов.       «Вот тебе ещё один повод затолкать меня в могилу. Попробовать — во всяком случае.»       — За сим прощаюсь!       «О, видел бы меня Гилберт…»       Он ушёл так, как подобает главному герою большого театрального представления: с полтолчка распахнув огромные двери, Иван затерялся в соседнем зале для обычных посетителей, давая своим заклятым партнёрам волю перемыть ему все имеющиеся кости за поступки как старые, так и новые. Через мгновение голова у него была занята совсем другим.