Подари мне ночь, подари мне день

      Отправившись назад к Эйовин, я несколько часов просидела с ней у постели Тэйодреда: он то затихал, так что его дыхание едва было слышно, то, наоборот, начинал бредить и метаться в постели. Несколько раз его приходилось держать, чтобы не разошлись швы, наложенные на глубокую рану на груди, но он так метался, что несмотря на все наши усилия из нее всё равно сочилась кровь. Ближе к ужину пришёл Эйомер, и тогда мы смогли отправиться в главный зал, чтобы помочь служанкам накрыть столы. Расставляя принесённые из кухонь подносы с хлебом, я с интересом наблюдала за тем, как Эйовин командует прислугой, первая пробует горячее рагу, распоряжается зажечь свечи и решает, какое вино подать. Казалась, она способна предусмотреть любую мелочь и знает о каждом нюансе, а ещё улыбается, словно совсем не устала, словно может успеть сделать сотню дел одновременно. Я бы никогда не смогла так держаться в подобных обстоятельствах, а она была настоящей королевой в своём маленьком королевстве.       Вскоре в центре главного стола сел Конунг, по правую руку от него тут же устроился Грима, место слева заняла Эйовин. Поговорив немного с дядей, который односложно отвечал на самые простые вопросы, она поманила меня присесть рядом, но, чувствуя себя лишней, взяв с одного из столов кусок нарезанного, тёплого хлеба, я поспешила обратно в покои Тэйодреда. Там всё ещё находился Эйомер, он что-то тихо говорил, сидя в изголовье постели брата. Не решившись его тревожить, я устроилась на подоконнике высокого окна, которым заканчивался коридор. Хлеб был вкусным, совсем не такой, как дома в супермаркетах, и всё же именно сейчас мне очень хотелось домой, к родителям и брату. Чувствуя себя попрошайкой, которой даже голову приклонить негде, прижавшись лбом к холодному стеклу, за которым всё ещё бушевала гроза, я снова пыталась понять, каким образом оказалась в Эдорасе. Как теперь быть, когда жизнь так стремительно изменилась? Что мне делать здесь, где я для всех чужая? Где нет ни одного близкого человека, где всё иное, где вот-вот разразятся кровавые битвы, от которых некуда спрятаться. Я не трусиха, и прятаться не собираюсь, и всё же готова ли взмахнуть настоящим мечом и сразиться не на тренировке, а в реальной жизни? Готова ли убить орка или дикаря? Смогу ли быть такой сильной, какой виделась себе ещё сегодня утром? Всего полдня прошло, но эти часы казались целой вечностью: здесь не звонили телефоны, не было электричества и интернета, никто не пользовался дезодорантами и духами, а воздух без выхлопных газов был невероятно чистым и сладким, ну это, разумеется, вдали от пришедших с тренировок воинов и отхожих мест, в одно из которых меня водила Эйовин. Знаю, нужно быть сильной, но страх липкими щупальцами проникал в сердце, неизвестность и одиночество пугали до слёз, которые никак не удавалось сдержать.  — Лютиэнь?       Вздрогнув, я подняла голову и, смаргивая с ресниц солёную влагу, удивлённо взглянула на Эйомера.  — А кто с Тэйодредом?  — Сестра только что прошла к нему.        Надо же, я и не заметила.  — Не плачь, — попросил он, неожиданно заключая моё лицо в ладони и стирая большими пальцами дорожки слёз. — Не нужно этого делать.  — Не хочу быть никому обузой, — не в силах увернуться, я тонула в проницательном взгляде его серо-зеленых глаз. — Не хочу причинять трудности своим присутствием.  — Как-нибудь справимся, — пообещал он, наклоняясь и на миг прижимаясь лбом к моему лбу. — Со всем справимся, просто верь в это. И не реви.       Прежде чем я сумела что-либо понять, Эйомер уже отстранился и направился к главному залу. Со мной остались лишь окутывающий горьковато-терпкий запах его кожи и тепло от ласковых прикосновений. Недоумевая, что это сейчас было, я спрыгнула с подоконника и поспешила предложить свою помощь Эйовин. Вместе мы вновь обтёрли её кузена влажной тканью и несмотря на явное сопротивление укутали в одеяло.        Ближе к полуночи измученная Эйовин уснула на скамье у камина, я же продолжала сидеть на краю постели, внимательно вглядываясь в заострившиеся черты Тэйодреда. Даже невооружённым взглядом было видно, что его состояние стремительно ухудшается, жар кажется отступил, но большого улучшения это не принесло, лишь лихорадочный румянец сошёл с небритых впалых щёк. Собственное бессилие и невозможность помочь единственному сыну Конунга угнетали, но волшебницей, способной творить чудеса, я не была, а потому оставалось лишь дежурить у его постели, наблюдая за тем, как болезнь стремительно превращает могучего воина в тень. Будучи маленькой, я любила по вечерам забираться на колени смотревшего новости отца, а потом докучала матери одним и тем же вопросом: «Почему гибнут солдаты? Зачем все эти войны? Какой в них смысл?» Афганистан, Югославия, Ирак, Сирия. Будет ли конец бессмысленным кровопролитиям? Она отвечала однозначно: всегда есть тот, кто жаждет получить тотальную власть, подчинить всех и вся своей воле, контролировать каждое действие подчинённых, порабощённых государств, и есть тестостерон — гормон, заставляющий мужчин искать опасность, кровавые драки и стычки. Война — один из немногих источников выплеска гормонов в нашем мире, в котором мужчины зачастую потеряли роль воина, но не потеряли потребности им быть.  — Эльф?        Вздрогнув, вырванная из невесёлых мыслей я удивлённо взглянула на Тэйодреда: он смотрел на меня ясным, немного восхищённым взглядом.  — Ты эльф?  — Нет, конечно, — прикоснувшись к его руке, я отметила странную холодность покрывшейся испариной кожи. — Обыкновенная девчонка. Почему эльф?  — Ты очень красивая, и волосы необычные.  — Ну да, вы же все блондины, — улыбнувшись, я сморщила нос, сердце кольнуло от ответной болезненной улыбки Тэйодреда. — Как ты себя чувствуешь, хочешь чего-нибудь?  — Кто ты?  — Целитель, — конечно, ложь, но это единственное, что пришло в голову.  — Можешь дать мне пить?  — Конечно.       Поднявшись с постели, я налила в кубок воды из стоявшего на столе глиняного кувшина и, вернувшись, аккуратно поддержала голову сына Конунга, пока он делал большие жадные глотки. Сердце полнилось радостью от того, что он, наконец, очнулся; едва Тэйодред напился, я тут же разбудила Эйовин, которая, неожиданно расплакавшись, обняла кузена, целуя его волосы и шепча слова то ли благодарности, то ли тихой молитвы.  — Позови Эйомера, — попросила она, оглянувшись на меня и улыбаясь сквозь бегущие по лицу слёзы.       Решив, что в такой поздний час Сенешаль, наверное, уже спит в своих покоях, я выскользнула в коридор и попыталась, не врезаясь в столы и скамьи, преодолеть главный зал, в котором было темно хоть глаз выколи. Это почти удалось, лишь у самых дверей, за которыми уже лился колеблющийся свет факелов, дорогу мне что-то преградило. Далеко не сразу я поняла, что это человек.  — Кто тут у нас? — раздался в темноте грудной, чуть сиплый голос. — Юная врачевательница, которая прибыла в Рохан на гремящем, немилосердно смердящем корыте? Ну и как себя чувствует наш болезный наследничек? Надеюсь, покойница-матушка поскорее приберёт его в свои объятия. А ведь, если бы послушал моего совета и не совался к Изенским бродам, был бы сейчас жив-здоров.       Желание послать к чёртовой матери Гнилоуста, а в том, что это именно он, сомневаться не приходилось, было столь велико, что свело скулы, но позволить себе это сделать было нельзя, иначе наживу серьёзного врага, козни которого не приведут ни к чему хорошему.  — Простите, я спешу.       Сумев проскользнуть между ним и мраморной колонной, я со всех ног бросилась к лестнице и, поднявшись по ней, затарабанила в третью от площадки дверь. Конечно, стоило вести себя потише, но после злобных высказываний Гримы я чувствовала себя настолько взвинченной, что просто была не способна на это.  — Что случилось? — сонно моргая, открывший дверь Эйомер уставился на меня, как на назойливую муху. Как же я ему наверное надоела уже! Всего сутки здесь, но, кажется, он скоро начнёт посылать меня в известном направлении.  — Тэйодред пришёл в себя, — ответила я, заметив за его спиной на кровати высыпанное содержимое моей сумочки: кошелёк, права, севший телефон, наушники, упаковку Фрутеллы и зеркальце. Компромат искал что ли? Здесь в Рохане разве не знают о том, что копаться в чужих вещах неприлично?  — Наконец-то, — прикрывая дверь, Сенешаль торопливо направился к лестнице, — Давно?  — Минут десять назад, — задыхаясь, ответила я, едва поспевая за его широким шагом. — Погоди, пожалуйста, не хочу идти одна.  — А что не так? Темноты боишься?  — Вашего Гриму.  — Он тебе что-то сделал? — притормозив на ступенях, Эйомер окинул меня тяжёлым взглядом.  — Гнусностей наговорил, — наконец, сумев его догнать, я с облегчением вздохнула. — Очень неприятный тип.  — Старайся держаться от него подальше, — не просто посоветовал, приказал Сенешаль. — Если будет опять докучать, скажешь мне.  — Хорошо, — как бы не так, ничего я тебе не скажу, вы и так с ним не ладите, ещё лишних поводов для ссор не хватает. Мало ли, что он подверженному внушению Конунгу насоветует?        Вместе мы преодолели зал, в котором в этот раз никого, кроме возящихся под столами собак, не было, и вошли в покои Тэйодреда. Он, кажется, побледнел ещё сильнее, если это только возможно, но, увидев брата, улыбнулся бескровными губами. Тот опустился на постель рядом с Эйовин, сжимая в ладони его руку.       Стараясь не вслушиваться в тихий разговор этих троих, не зная, куда себя девать, я направилась к камину, в котором уже почти догорели поленья. Глаза начинали слипаться, от усталости болела голова, но, присев на скамью, я так и не смогла сомкнуть век: казалось, в тёмных углах комнаты затаилось нечто ужасное, какое-то чудовище, почти осязаемое, леденящее кровь в венах. Оно словно тянуло свои склизкие щупальца, и это едва не заставило закричать.  — А где эльфийка?        Ворвавшийся в сознание слабый голос Тэйодреда заставил вздрогнуть и посмотреть в сторону кровати.  — Лютиэнь, — позвала Эйовин. Встретившись с её ободряющим взглядом, я, поднявшись, подошла к ним.  — Она — человек, Тэйодред, — лишь мельком посмотрев на меня, пояснил брату Эйомер.  — Береги её, она принесла свет в Медусельд, и сестру береги, ты теперь единственный, кто может защитить их, больше некому, — комкая край одеяла, словно его вновь начинала мучить боль, промолвил сын Тэйодена, когда я присела на край постели рядом с Эйовин. — Жаль, с отцом я проститься не успею, но потом скажи ему обязательно, что он всегда был для меня примером доблести и отваги, скажи, что я во всём старался походить на него, хоть и не всегда получалось.  — Рано ты прощаться собрался, прекращай такие речи вести, слышишь? Сам ему всё скажешь, когда поднимешься, — в голосе Эйомера прозвучал металл, сжав пальцы брата, он строго вгляделся в его глаза, словно заставляя подчиниться своей воле. — Нам с тобой ещё много битв предстоит пройти, прежде чем на землях Марки наступит мир, ты нужен здесь, ты — опора своего народа.  — Нет, брат, теперь ты поведёшь в бой наших воинов, а мне осталось в последний раз вскочить в седло…        Тэйодред обвёл нас ясным, тёплым взором, а потом веки его сомкнулись. Это были самые страшные секунды в моей жизни, самые горькие и оглушающие. Замерев, не в силах шелохнуться или всхлипнуть, я смотрела, как он выдыхает в последний раз, как вытягивается рослое тело, а черты бледного, покрытого испариной лица становятся восковыми. В отчаянии закричав, Эйомер попытался встряхнуть его за плечи, вторя крику брата, Эйовин разразилась отчаянными слезами. Прижав её к себе, стараясь заглушить собственный крик, я оглянулась к окну: может это только послышалось, но тогда я была уверена, что отчётливо услышала конское ржание и гулкий, удаляющийся стук копыт.       Та ночь, в которую ушёл сын Конунга Рохана, была очень долгой, она никак не хотела заканчиваться. Помогая Эйовин, я старалась не оставлять её одну, в очередной раз удивляясь тому, что во дворце нет женщин, способных поддержать, утешить девушку. Нам предстояло обмыть и облачить тело Тэйодреда, в то время как Эйомер ушёл готовить погребение. Сами похороны состоялись уже на следующий день. С хмурого неба срывались редкие капли дождя, когда, стоя среди скорбящих воинов, мы с Эйовин смотрели, как опускают в землю гроб, как его засыпают землёй и белыми цветами. Эти курганы почти за пятьсот лет приняли многих эйорлингов, но был ли среди них такой молодой витязь, как Тэйодред? Не пытаясь утереть слёз, я куталась в шаль, словно она могла спасти от промозглого ветра и душевной боли. Именно в те минуты я поняла, что возврата к прошлой жизни, к родителям, нашему маленькому дому и ухоженному саду нет, словно их отгородили от меня могильным холодом. И они, и я живы, но нам уже никогда не встретиться, никогда не быть вместе, не сидеть за одним столом, не встречать зимние вечера у разожженного в гостиной камина, как это часто бывало прежде. Ролевые игры закончились, уступая место жестокой реальности; что ждало впереди, я не знала, а задача прижиться в этом мире казалось невыполнимой. Выбор невелик: либо заглушить искры детства, всё ещё игравшие в крови, и научиться быть сильной, быть одиночкой, либо быть раздавленной, погибнуть, третьего не дано. Обняв Эйовин, которая уже не плакала, а, словно заледенев, молча смотрела на свежий могильный холм, я украдкой взглянула на стоявших рядом Эйомера и Тэйодена: проститься с сыном Конунг пришёл без своего Советника, сейчас его морщинистое лицо казалось ясным, а в серо-голубом взгляде было столько пронзительной боли, что мысли вновь вернулись к матери и отцу — когда-нибудь, потеряв надежду найти, они тоже начнут оплакивать меня, но, во всяком случае, никогда не увидят гроба и похорон, пожалуй, так им всё же будет легче.