Подари мне ночь, подари мне день

      Странное видение дурманило, пугало сознание: мне казалось, будто я иду по узкой незнакомой дороге, чернильную мглу вокруг которой разбивает лишь яркий рой светлячков. Словно искорки, они разлетаются в разные стороны, освещая всё новые тропы и ответвления от дороги, но по какой бы тропе я не пошла, натыкаюсь на стоящего впереди высокого воина в стальных доспехах. Стоит увидеть широкий разворот его плеч, как сердце начинает гулко биться от паники, задыхаясь, я убегаю назад, на дорогу, и начинаю искать другие тропы, но мужчина оказывается в конце каждой из них. Детали амуниции становятся всё более отчётливыми, образ знакомым, шлем лишь отчасти скрывает длинные светлые волосы. Как и лицо. Встретившись с его серыми глазами взглядом, я замираю, теряя силы: не убежать. Мой любимый. Мой палач. Эйомер. Глупое сердце уже не боится его, напротив, рвётся навстречу, оглушая своими ударами. Начиная пятиться, я обнимаю себя руками за плечи, чтобы хоть немного унять его, а Эйомер смотрит, зовёт взглядом, открывает рот, словно спрашивая, почему я пытаюсь убежать от него, но я не слышу его голоса. Вокруг нарастают крики и шум, сквозь которые невозможно разобрать ни слова.        Испуганно вскрикнув, разомкнув опухшие от слёз веки, я поняла, что вымотанная ужасным днём и душевным потрясением, каким-то образом сумела уснуть. Светлячки всё продолжали вертеться вокруг: далеко не сразу до меня дошло, что это в расположенное под потолком окно темницы, разрывая ночную мглу, проникают отсветы огненных всполохов. Крики, шум и скрежет мне тоже не примерещились: это идёт битва рохиррим и воинства Сарумана за Хельмову Крепь. Оглушительный рёв и глухие удары докатывались сюда гулким эхом, заставляя вибрировать каменные стены. Вжавшись в матрас, я со страхом спрятала лицо в ладонях, не зная, сколько ещё осталось ждать до того момента, когда орки подложат взрывчатку под стену, и не взлетит ли на воздух вместе со стеной и тюрьма. Ещё днём Эйомер ругал меня за то, что не дорожу жизнью, говорил о том, что всё впереди, что всё наладится. Но что в итоге он сделал? Обрёк на верную смерть, заперев в темнице, которая скоро превратится в груду каменных обломков. Пусть он не ведал, что делает, и всё же, будь он неладен, я не хочу быть здесь погребена!        Слышишь, Эйомер, не хочу!       Мне бы скакать на Тале в лугах…        Я ещё не видела цветущим сад Медусельда, не слышала пение его птиц…        Мы с Эйовин ещё не успели вышить гобелен с Тэйодредом для Конунга, только первые нити в него вплели…       Я ещё не узнала сладость твоего поцелуя, не нашла свой дом, не родила сына…       Как же мне хочется держать на руках маленького золотоволосого мальчика, рохиррима, будущего витязя…       Я прежде не знала, не задумывалась о том, как сильно этого хочу, сколько счастливых минут у меня впереди, а ты лишил меня всего…       Наказал…       Слишком вольная для тебя…       Горячие слёзы вновь обожгли щёки, они просачивались сквозь дрожащие пальцы, стекая на плащ и полусгнившее одеяло, вместе с ними выплёскивались обида и боль, уходило оцепенение. Уже через минуту я осознала, как глупо сидеть, забившись в угол, и рыдать, когда нужно искать выход, даже если кажется, что его нет. Меня не смерть сюда привела. Я не погибла на том шоссе, не умру и здесь. Рано раскисать. Это всё проклятая усталость, но и для неё не время. Перед мысленным взором вдруг вспыхнуло новое видение, уже не сон, но природы его я не знала: в залитой солнечными лучами комнате на широкой постели сидел маленький белокурый мальчик. Смеясь и громко гукая, он играл с вырезанной из дерева лошадкой, а потом внезапно поднял на меня синие глаза, и в них я узнала свои собственные. Мой сын. Если я погибну, то и ему не суждено родиться. Никогда не допущу этого!       Поднявшись с продавленного матраса, я принялась осматривать свою освещённую лишь огненными всполохами боя темницу. Стены были сложены на совесть, такой крепкой кладке можно только позавидовать, как и прочности толстой двери, которая не поддавалась и на миллиметр, как её не толкай плечом. Оставалось только окно. Сомневаясь, что смогу выдернуть зарешечивающие его прутья, я всё же пододвинула единственную скамью, влезла на неё и с отчаянной решимостью, перебирая все слышанные от брата бранные слова, дёрнула за железный прут. В этот момент грянул оглушающий взрыв, волна от которого сбила меня со скамьи, вдавливая в земляной пол.  — Не фига себе, решётки минируют, — сорвался с губ вздох возмущения, прежде чем сверху посыпались острые камни, и сознание поглотила спасительная тьма.        Впрочем, отдохнуть долго под завалом не получилось: слишком больно впивались в тело булыжники, слишком мало пыльного воздуха было под их давящей тяжестью. Задыхаясь, с трудом понимая, что происходит, я попыталась пошевелиться; на счастье, это удалось. Переломов кажется нет, а завал не слишком плотный, что позволило, вспоминая всё новую брань, выбраться на поверхность и осмотреться.        Глаза слезились от каменной пыли, тело ныло от ссадин, словно по нему бульдозер проехал, но всё же в этот момент я была счастлива, как, пожалуй, никогда прежде: стена темницы, в которой было окно, рухнула, как и часть наружной крепостной стены, я оказалась в образовавшемся котловане и осталась жива. Сверху сыпались камни, грозя обрушить потолок темницы: пришлось, превозмогая боль, как можно быстрее выбираться из камеры — второй шанс спастись вряд ли будет дан.        Когда я оказалась снаружи, то снова едва не упала духом: стена рухнула, нижний ярус стремительно затапливали разбухшие после грозы воды горной реки, а двор крепости заполнял, вбегая по каменным обломкам, целый легион орков. Если мне и не суждено погибнуть под завалами или утонуть, то умереть от их ятаганов наверняка. Нащупав рукоять меча и всё же надеясь остаться хотя бы на время незамеченной, я поспешила за угол крепости, но и там к своему отчаянию обнаружила лишь каменный завал. Он отгораживал от верхнего яруса, и не оставалось ничего иного, как взбираться вверх по мокрым после грозы булыжникам.        Карабкаться по почти отвесному завалу было трудно, ладони и сапоги скользили по не успевшему просохнуть граниту. Рискуя сорваться вниз, я находила всё новые выступы, стараясь не обращать внимания на боль в разбитых запястьях. Но самое страшное ждало впереди: почти выбравшись из каменной ловушки, добравшись до самого верха, я поняла, что не смогу подтянуться, чтобы преодолеть последний каменный рубеж. Сквозь испачканные льняные полоски ткани проступали бурые пятна крови, боль была столь острой, что не давала собраться и ухватиться за выступ покрепче. Едва удерживаясь, я в отчаянии взглянула вниз: по нише, затапливаемой рекой, носились разъярённые орки, многие из них пытались также карабкаться наверх, другие ныряли в дверной проём тюрьмы, очевидно рассчитывая найти там лестницу. Как же я сама до этого не догадалась? Впрочем, если её там нет, то оказаться в тёмном коридоре среди этих мерзких тварей — не лучшая перспектива. Правда, я и так скоро среди них окажусь: руки ослабевали всё больше, дрожа от напряжения, я из последних сил цеплялась за уступ. Но сколько ещё секунд я смогу выдержать, прежде чем сорвусь и полечу вниз в холодные воды разбушевавшейся реки?  — Лютиэнь!        Ворвавшийся в общий гул крик не сразу привлек моё внимание, подняв голову, я увидела стоящего наверху у края завала Эйомера: сжимая меч, он вглядывался в низовье бурлящего страшного котлована. Лицо воина исказилось от отчаяния, превратившись лишь в маску того, что было знакомо прежде. С губ сорвался стон, когда я с опозданием поняла, что он пришёл сюда за мной. Крикнуть, сказать хоть слово не было сил, но он услышал и так. Бросившись к самому краю гранитного крошева, он опустился на колени и, схватив за руку, вытянул меня наверх.  — Лютиэнь!       Облегчение в голосе Сенешаля ничего не значило, как и его бережные прикосновения: ненавидя его всей душой за то, через что он заставил меня пройти, я заколотила кулачками по заключённой в латы груди.  — Как ты мог! — с губ сорвалось рыдание, убывающих сил хватило лишь на то, чтобы оттолкнуть от лица его широкую ладонь.  — Я не думал… Не знал… Хотел уберечь тебя, — он всё же смог сломить сопротивление и прижать меня к себе, вглядываясь в лицо каким-то диким, напряжённым взглядом. — Чуть с ума не сошёл, когда понял, что эти твари воспользовались Чёрным Огнём…       Не в силах вырваться из его ненавистных рук, я попыталась отвернуться, но Эйомер не позволил. Удержав длинными пальцами за подбородок, он впился в мои губы крепким, болезненным поцелуем. От него разило потом, дымом и орочьим смрадом, борода колола кожу, и всё же, несмотря на всю горечь, этот поцелуй оказался самым желанным на свете. Нет большего безумия, чем среди страшной битвы, орочьих криков, огня, крови и смерти упиваться поцелуем, подчиняться мужской воле и напору, задыхаться, но не размыкать пьянящей терпкой ласки.  — Эйомер, ты нашёл девочку?       Голос Гимли заставил меня съёжиться, сжавшись в комочек на коленях Эйомера, я украдкой выглянула из-за его плеча. Впрочем, прятаться он мне дал не больше пары секунд, а затем, поднявшись, помог встать на ноги. Морщась от боли в покрытом синяками и ссадинами теле, я опёрлась о его поддерживающую меня руку и уже открыто взглянула на гнома, Гамлинга и отряд вестфольдцев. Смущаться, оказывается, не было никакой причины, гораздо больше нас двоих воинов интересовали орки: тех, что бесновались внизу, они укладывали стрелами, а взбиравшихся наверх разили мечами и копьями. Вскоре слуги Сарумана были перебиты, а Гимли спустился вместе с воинами, чтобы завалить камнями разрушенную стену. Река за ней вспенилась, преграждая путь новым отрядам Врага.       Через некоторое время мы оказались на главной стене; выглядывая из-за спины отдававшего приказания Эойомера, я с ужасом увидела чёрные волны вражьей армии, окружившей Горнбург. Врата давно были разбиты в щепки тараном, но преодолеть каменный завал за ними орки и дикари не смогли, а потому продолжали забрасывать накидные лестницы и кошки, чтобы по ним взбираться наверх. Воины вновь и вновь убивали нападавших, сбрасывая их тела вниз, но силы были не равны. Чёрных тварей не останавливали ни стрелы, ни летящие камни, ни льющаяся вниз кипящая смола. Их было неисчислимо много, по трупам одних тут же взбирались другие. Бледная полная луна озаряла своим призрачным светом страшную схватку, которой, казалось, не будет конца.       Мои попытки поучаствовать в битве Эйомер пресекал на корню, отпихивая меня либо за свою спину, либо к Арагорну. Стоит честно сказать, что после всего пережитого сражаться сил почти не осталось, поэтому я не сильно сопротивлялась его воле и желанию отгородить от горящих стрел и мелькающих мечей. Тело болело так, будто на нём живого места не осталось, ссадины и ушибы, полученные во время обвала стены, остро ныли, а запястья, казалось, налились свинцом и потеряли чувствительность. Наличие меча на поясе успокаивало, но воспользоваться им я не спешила.        Через некоторое время орки оставили стену в покое, устремив основные силы на башню. Казалось бы, это была возможность воинам передохнуть: Эйомер с Арагорном даже успели обсудить сарумановых тварей — урукхаев, которых вряд ли остановит наступление рассвета, и то, как лучше расставить воинов, а я удобно устроилась в маленькой каменной нише, когда на нижнем ярусе грянул новый взрыв, поднимая на воздух завал камней и впуская не меньше сотни орков. От грохота заложило уши, вскочив, я в ужасе смотрела на бросившихся к бреши витязей, но нападавшими к стене тут же были приставлены новые лестницы, и им пришлось вернуться, чтобы снова отбивать атакующих. В то же время к нижнему ярусу поспешили Гамлинг с Эйомером, вестфольдцами и Гимли. Не долго думая, я выхватила меч и устремилась за ними. По вновь образовавшимся завалам мы сбежали к прорвавшимся дико орущим исчадиям ада и погнали их обратно через разрушенную стену. Откуда берутся силы, когда минуту назад их не оставалось совсем, мне не ведомо, но четырём оркам, которые встретились с моим клинком, не поздоровилось. Всё происходило так стремительно, и не было времени задумываться о том, что делаешь, а ледяная речная вода бодрила измученное тело. Лишь на краю сознания промелькнула мысль, что теперь мы отрезаны от основных отрядов защитников Крепи. Оказавшись за стеной, мы погнали отряд орков к ущелью, он всё редел пока не был разбит окончательно воинами, которые охраняли подходы к убежищам. Враг оказался зажат между двумя нашими отрядами и полёг до последней головы, но к нам самим уже направлялись новые полчища дикарей и орков. Вытирая лезвие меча от чёрной крови, я подняла глаза к бархатному звёздному небу: до рассвета уже не так далеко, но и мы теперь не под защитой толстых каменных стен.  — Лютиэнь, — по спине прошла дрожь, когда Эйомер положил ладонь на моё плечо. Он запретил мне сражаться, что же сделает теперь, после повторного нарушения приказа? Внутренне приготовившись к очередному спору, на который, видит Бог, не было времени, и так некстати вспомнив о нашем поцелуе, я ответила на его взгляд. Серые глаза Сенешаля были полны тревоги и усталости, но кажется, он не злился, во всяком случае, не на меня. — Уходи в убежище, эта бойня не для тебя.  — Но… — а ведь обещала себе, что не стану с ним спорить, и кто вечно за язык тянет?  — Прошу, я и так сегодня едва не убил тебя, — в своей обычной манере, даже не обратив внимания на попытку возразить, Эйомер потянул меня за спины витязей к тёмному проёму входа в пещеру. — Пойми, я не смогу командовать сражением, зная, что ты тоже в нём участвуешь, ты должна быть в безопасности, иначе это будет отвлекать меня от хода боя.  — Хорошо, — понимая, что он прав, я убрала меч в ножны и ступила внутрь освещённого факелами тоннеля. — Только обещай мне одну вещь.  — Что именно? — опираясь рукой о стену, Сенешаль окинул меня внимательным взглядом: кажется он не ожидал ни того, что я так легко соглашусь, ни каких-либо просьб.  — Обещай поскорее вернуться, — приблизившись почти вплотную, я снизу вверх всмотрелась в его покрытое тёмными разводами пота и чужой крови лицо. — Живым.  — Не сомневайся во мне, — обняв, он привлёк меня к себе и, склонившись, прикоснулся к губам коротким нежным поцелуем. Кровь, словно превратившись в тысячи ярких искр, кипучим огнём побежала по венам. Стремясь хоть на секунду задержать чудесное мгновение, я прижала ладонь к его небритой щеке, отвечая на ласку, а затем, отстранившись, высвободилась из сильных рук и поспешила по тоннелю вглубь горы.       Только бы не оглянуться, и дело не в плохих приметах, а в том, что щёки заливал мучительный, лихорадочный румянец. Слишком много всего для одного дня: сражение с орками, заключение в темницу, взрыв в ней, битва за Горнбург, и первые, такие жгучие поцелуи. Эйомер. А ведь мне казалось, что мои чувства безответны, что я безразлична ему. Но действия витязя говорили обратное, и от этого сердце полнилось трепетной надеждой и радостью, пело, словно маленькая весенняя птичка. Пусть мой любимый бывает грубым, упрямым и слишком жёстким, пусть мне не всегда понятны его действия и порывы кипучего гордого нрава, но всё же нет ничего желаннее, чем быть рядом с ним. Какой же маленькой, глупой и самонадеянной я, должно быть, ему кажусь, и, как ни неприятно это признавать, теперь я понимаю, что Эйомер прав: я выросла на книгах Профессора и ролёвках, и как бы ни была подготовлена физически, как бы ни владела мечом, все же не имела понятия о том, что такое настоящая Арда, настоящее Средиземье. Не выдуманная сказка для идеалистов, а древний сложный мир, где люди ведут борьбу за выживание. И борются они не только со стихиями природы, страстями, голодом и нуждой, они борются с порождениями Тёмной Силы, монстрами, которые подчас сильнее их самих. Люди здесь совсем другие, как и нравы, мне ещё долго придётся осваиваться и уживаться, чтобы они начали считать меня своей, а не странной чужачкой. Но все эти размышления перебивала одна простая мысль, от которой, несмотря на бойню и полчища орков, подступающих к убежищу в горах, было так тепло на душе: я полюбила, и это и впрямь самое чудесное чувство на свете.  — Лютиэнь? — голубые глаза Эйовин расширились от удивления, когда она увидела меня рядом с охранявшими вход в пещеру воинами. Должно быть вид у меня был ещё тот: оборванная, грязная, мокрая, вся в синяках; но всё же рохирримка на удивление быстро сумела взять себя в руки. — Пойдём скорее к огню.       Она не только помогла мне согреться, но и нашла платье с гребнем и нагрела воды умыться; правда, изрядно разозлилась, когда я не сказала, чем занималась последние несколько часов. Но у меня не было ни сил, ни желания делиться подробностями минувшего вечера и половины ночи. Ведь не скажешь же племяннице Конунга, что её брат — упёртый осёл, который в стремлении добиться своего, способен на жестокие поступки, к тому же, этот осёл поцеловал меня всего несколько минут назад, да и мнение у меня о нём двоякое, но всё же больше положительное. Устроившись у очага на соломенном матрасе, я лишь виновато улыбнулась, когда рохирримка недовольно свела тонкие брови, и была благодарна белокурой малышке лет пяти, которая нарушила наше противостояние взглядов, по-детски непосредственно потребовав устроить игры, как вчера вечером. Разумеется, ни о каких шумных развлечениях не могло быть и речи, поэтому я просто усадила девочку рядом с собой и начала рассказывать ей первую пришедшую на на память сказку. История Джека и волшебных бобов пришлась по душе многим — вскоре вокруг нас собрались уставшие женщины со своими сонными, капризничающими сорванцами. Внутри пещеры шума орудий и криков орков почти не было слышно, и через некоторое время нам удалось отрешиться от мыслей о битве и погрузиться вместе с детьми в наполненный волшебством мир. Это было похоже на лекарство от стресса, и несмотря на усталость мне было не трудно вспоминать всё новые сказки, лишь бы не думать о том, что творится снаружи. Над приключениями Портного, сумевшего победить великана, дружно смеялись, Андерсен со своими проникновенными Дикими Лебедями и Русалочкой вызвал вздохи сочувствия у немногословных рохирримок, а вот Золушка, как ни странно, была раскритикована: отец — дурак и гуляка, мачеха с дочками — те ещё штучки, да и сама героиня тоже умом не блещет, раз не поставила на место своих обидчиц, а терпела их издевательства. Принцу, нужно сказать, тоже досталось: здоровьем плоховат, раз не смог убегающую девушку догнать, и со зрением явные проблемы, коли лица любимой не запомнил настолько, что искали ту, которой туфелька в пору придётся. Одна из пожилых женщин даже предположила, что туфелька могла оказаться по ноге девочкам помладше, и как тогда от королевского обещания жениться отказываться? Зато Красавица и Чудовище, похоже, очаровали всех: как ни крути, а красивые сказки о любви — лучшее лекарство от самых сильных переживаний.       Голос уже начинал садиться, и часы казались бесконечными и липким, как смола на стволах молодых вишен, когда, начав историю о Белоснежке и гномах, я случайно взглянула на вход в пещеру и увидела вошедших Эйомера, Гимли и ещё нескольких витязей. Все они были усталыми и измученными, и всё же по оживлению суровых лиц можно было догадаться, что победа ими одержана. Должно быть, Гэндальф уже привёл подмогу, которую мы так ждали. От мысли о том, что у створа в долину Хельма сейчас стоит лес гворнов, по коже побежали мурашки: и как только Волшебник умеет со всеми договариваться? Надо полагать, его таланту дипломата в ООН бы позавидовали. Мне вот в своё время было непонятно, как отряд Эркенбрада смог прийти на помощь, минуя этих хищных созданий? Но выйти посмотреть на диво средиземской флоры и фауны что-то совсем не хотелось, пусть себе завтракают орками, я здесь посижу.       Мужчин заметила не только я, женщины радостно засуетились, стремясь узнать у них последние вести, но Гимли зычно перекрыл все голоса, заявив, что прежде всего желает дослушать до конца сказку о своих сородичах. Наверное, я — та ещё вредина, но продолжила рассказ, лишь когда гном разрешил Эйовин промыть и забинтовать кровоточащую ссадину на его лбу. Как выяснилось, кто-то из вражин сумел раскроить ятаганом эреборский шлем, но не чугунную головушку хозяина. Под тёплым взглядом Эйомера мне было трудно рассказывать детям о коварстве злой мачехи, отравленном яблоке и принце. Он словно хотел сказать, что выполнил своё обещание, а я, краснея, смотрела то на огонь, то на каменный пол, и едва подбирала слова, чтобы описать хрустальный гроб и снятие страшных заклятий поцелуем.